Литературно-художественный интернет-журнал

 

Елена Юрьевна Раскина

Михаил Владимирович Кожемякин

 

 

 

«Воробышек, или жизнь Эдит Пиаф»

 Спектакль поставлен Молодежным театром «Блуждающие звезды»
(Международный гуманитарно-лингвистический институт, г. Москва).

 

       Действующие лица:

• Эдит Пиаф
• Симона Берто, ее подруга
• Ивонна Балле, знаменитая певица
• Луи Лепле, хозяин кабаре «Жернис»
• Раймон Ассо, поэт и антрепренер
• Луи Гассион, бывший циркач и герой войны, отец Эдит Пиаф
• Анита Майяр, спившаяся актриса, мать Эдит Пиаф
• Андре Валетт, вор из Бельвиля
• Папаша Дюно, хозяин кабачка в Бельвиле
• Аккомпаниатор
• Маргерит Моно, композитор
• Андре Бигар, секретарша Эдит Пиаф и участница Сопротивления
• Немецкий офицер
• Марсель Сердан, боксер
• Люсьен Рупп, тренер Марселя Сердана
• Тео Сарапо, последняя любовь Эдит Пиаф

 

 

Действие первое

Сцена первая

Эдит:

Я – уличная певица. Я родилась и выросла на улице. Здесь и пою. Я не могу не петь. Ничего другого я делать не умею, но это делаю хорошо. Наверное, поэтому даже полицейские не гонят меня с тротуара. Они подходят и просят: «Эй, малышка, спой-ка нам песню про любовь…». Или: «Эй, воробушек, спой-ка нам песню про моряка и его девчонку. Про то, как он бросил ее наутро, а она все ждала и ждала…». Парижские полицейские очень сентиментальны. Они даже иногда платят мне за песни. Правда, очень редко. Обычно они говорят: «Спой нам, иначе мы тебя прогоним с этого перекрестка…». И я пою. Ну, например, это:

«Она родилась, как воробышек,
Она прожила, как воробышек,
Она и помрёт, как воробышек!».

Воробышек – это я, Эдит Пиаф. Правда, на самом деле меня зовут Эдит Гассион, но улица, на которой я родилась и, наверное, однажды умру, назвала меня воробышком, пичугой, Эдит Пиаф.

А когда я заканчиваю петь, приходит Симона.

Симона – это моя подружка, почти сестра. Она помогает мне собирать монеты, когда есть навар. А потом идет со мной в кабачок, где можно пожрать.  Вам кажется, что я грубо выражаюсь, верно?! Надо говорить не «пожрать», а «поесть». Я это понимаю, но не могу удержаться от забористых словечек. Ведь я родилась и выросла на улице, что с меня возьмешь?! И я никогда не делала себе маникюр… А как это красиво иметь нежные ручки с наманикюренными ногтями… И чтобы пальцы были надушены! А потом, чтобы какой-нибудь красивый, хорошо одетый мужчина целовал каждый мой палец… Вот так! (целует свои пальцы).

Вы только не подумайте, я не проститутка… Вернее, я бы могла ею стать, если бы не была такой худой… И еще – если бы я не умела петь! Такую худышку не возьмут ни в один бордель – и слава Богу! Моя бабушка держала бордель. Там меня и воспитывали. Сначала на улице, а потом в борделе. И я вволю насмотрелась на несчастных девчонок, у которых нет ни мужей, ни детей. Они так хотели иметь детей, бедняжки! Но им не положено… И они воспитывали меня, как своего общего ребенка… Купали, одевали, пели мне красивые песни… Я все их запомнила… Одна девчонка из борделя, Титин, говорила мне: «Научись что-нибудь делать, Эдит! А то тебе не миновать нашей участи…». И я научилась петь. Господи, спасибо тебе, что у меня есть голос! Иначе я бы стала совсем несчастной, как они!

Симоне тоже повезло, что она работает вместе со мной. У Симоны нет голоса, она только собирает монеты после выступления. Симона говорит, что она незаконная дочь моего отца, циркача Луи Гассиона. Я ей не верю. У отца  много побочных детей, я всех их знаю. Но Симону он никогда не признавал. Просто Симоне очень хочется быть моей сестрой. А вот и она…

Симона: Эдит, как дела? Есть навар?

Эдит: Нет, подруга. Сегодня меня слушали только фараоны, а от них ничего не дождешься, кроме паршивых папирос. У меня осталась одна. Хочешь закурить?

Симона: Давай. (садится на бордюр и закуривает). Паршивые дела, Эдит. Совсем, как эти папиросы. Что же мы будем жрать? И пить?

Эдит: Не знаю, подруга. (после минутного молчания). Знаешь, когда я была маленькой, то просила помощи у святой Терезы из Лизье. Я говорила: «Святая Тереза, верни мне зрение…», и мои глаза снова стали видеть. А сейчас я попрошу: «Святая Тереза, сделай так, чтобы моя жизнь изменилась к лучшему…».

Симона: Наша жизнь, Эдит! Наша!

Эдит, машинально: Да, наша…

Симона: Попроси у святой Терезы хороший ужин на сегодняшний вечер и на много вечеров вперед!

Эдит: Нет, я попрошу о другом! Святая Тереза, пожалуйста, сделай так, чтобы я пела не на улице, а в приличных местах… В больших залах, где тепло, где ярко светят люстры и где много хорошо одетых, улыбающихся людей… Где звучит красивая музыка, которую я слышала только по радио!

Симона: А вот этого нам совсем не надо! Нам хорошо и на улице, был бы навар!

Эдит: Нет, Симона, на улице плохо… Здесь то дождь, то снег… Холодно… Бр-р! Особенно по вечерам… И люди шатаются разные… Любой может тебя оскорбить, ударить… А полицейские с их паршивыми папиросами! А лихие ребята из бельвильских кабачков! Ни одежды приличной, ни денег, и всякий норовит назвать тебя шлюхой… Я так устала, Симона! Святая Тереза, помоги мне, умоляю! Помоги мне, как в детстве! Пошли мне удачу! Ну хоть немножечко… Ну, пожалуйста…  

Эдит встает на колени, прямо на грязную мостовую, молитвенно складывает ладони, поднимает взгляд к небу. Симона нехотя повторяет ее движения, словно в кривом зеркале.

На перекрестке появляется красиво одетая молодая дама.

Симона, вскакивая с колен: Смотри, Эдит, какая дамочка идет! Спой ей! Такие, как она, любят песни про любовь…

Дама приближается.

Эдит: Как от нее пахнет духами! И пальцы наверняка наманикюрены…

Симона: Дался тебе этот маникюр! Пой лучше… А я позову ее.

Эдит, мечтательно: От нее пахнет вербеной… Ах, какие духи… Не видать мне таких!

Симона (к даме): Дорогая мадам, не проходите мимо! Моя подруга споет вам такую песню, от которой затрепещет ваше сердце! Не смотрите, что певица растрепана и у нее нет чулок и шляпки. У малышки Эдит такой голос, что даже полицейские не прогоняют ее с тротуара! А я – ее сестра.

Дама, снисходительно: Ну пой, девочка… Пожалуй, у меня найдется монетка для тебя. Но только если ты хорошо споешь. Я понимаю в этом толк. Я сама – певица.

Эдит: Ух ты! А где вы поете, мадам?

Дама: В кабаре, девочка.

Симона: Пой, Эдит, а то она уйдет!

Эдит: В кабаре… Это там, где красивая сцена, круглые столики с лампами, музыка и приличная публика… Я никогда не была в кабаре. Я пою только в самых паршивых кабаках на пляс Пигаль. Среди воров и проституток. Но они тоже хорошие люди, очень хорошие, уж вы поверьте. Просто несчастные…

Дама, нетерпеливо: Ты будешь петь или разговаривать?

Эдит: Что вам спеть, мадам?

Дама, рассеянно: Что хочешь…

Эдит, с вызовом: Тогда я спою «Марсельезу»!

Симона: Эдит, ты что свихнулась? Спой мадам про любовь…

Дама, заинтересованно: «Марсельеза»? Это даже забавно. Пой, девочка!

Эдит упирает руки в бока, сердито вскидывает подбородок и поет:

«Allons, enfants de la patrie,

Le jour de gloire est arrivé

Contre nous de la tiranie…».

Симона напряженно слушает. Дама благосклонно улыбается. Эдит завершает песню. Молчание.

Симона: Я же говорила тебе, надо было спеть про любовь. Мадам, подождите еще минутку, она сейчас споет вам про роковую страсть…

Дама: Не надо про роковую страсть. Ты хорошо поешь, девочка. Возьми, вот твой гонорар. (протягивает Эдит купюру).

Эдит, гордо: У меня нет сдачи, мадам!

Дама: И не надо. Это все тебе. Купишь себе чулки и шляпку.

Эдит: Сначала мне надо пожрать. И Симоне тоже.

Дама: Не пожрать, а поесть, девочка…

Эдит: Это вы едите, мадам. А мы – жрем. В дешевых кабаках около пляс Пигаль не едят, а жрут.

Дама, назидательно: Запомни, девочка. Уважающий себя француз, а тем более – француженка, никогда не жрет. Он – лакомится. Слава Богу, мы знаем толк в еде. А чулки и шляпу лучше купи. Завтра я приведу одного человека. Тебя послушать.

Эдит: Завтра мне надо будет перебираться на другую улицу. Полицейские не разрешают мне петь два дня в одном и том же месте.

Дама: Тогда перебирайся поближе к кабаре «Жернис». Слышишь, «Жернис»!

Эдит: Это шикарное кабаре на Елисейских полях? Если я буду там стоять, фараоны меня быстро прогонят!

Дама: Стой на одной из боковых улочек. Только ничего не перепутай… К тебе подойдет хорошо одетый господин… И послушает тебя.

Симона: А я, мадам? Можно я тоже приду?

Дама, резко: А ты нам ни к чему. Ты ведь не умеешь петь!

Симона: Эдит без меня никуда не пойдет. Я – ее сестра! Мы всегда вместе! Я ее никуда не отпущу…

Дама, после минутного колебания: Ну ладно, приходите вдвоем… Только не пейте накануне… Месье, который к вам подойдет, не любит пьяных. Ни женщин, ни мужчин…

Симона: Еще и не пить! Слишком много вы хотите, мадам! Для таких, как мы, уличных, вино – одно утешение!

Дама наклоняется к Эдит и берет ее за подбородок: Если ты не будешь пить сегодня вечером, завтра я подарю тебе духи!

Эдит, зачарованно: Такие, как у вас?

Дама: Еще лучше…

Эдит, растроганно: Как вас зовут, мадам?

Дама: Ивонна…

Эдит: Ивонна… А дальше?

Дама: Просто Ивонна.. (Уходит).

Эдит: Главное, чтобы она не оказалась хозяйкой борделя… Может, так теперь нанимают на работу? Хочет, чтобы я пела для клиентов…

Симона: Она, должно быть, и вправду певица… А какое у нее платье! И шляпка!

Эдит:  Пойдем завтра к «Жернис». Она обещала мне духи. Хуже не будет. Только вот трудно будет не напиться нынче вечером. Особенно если в кабак придет папаша Гассион…

Симона: Да, наш отец любит выпить.

Эдит: Мой отец, Симона!

Симона: А я говорю, наш!

Эдит: А я говорю – мой!

Симона, примиряюще: Ну, мамаши у нас – точно разные. Иметь такую мамашу, как у тебя, не приведи Господь! Опять придет клянчить у тебя деньги. Ты ничего ей не давай, слышишь! Сделай лучше, как велела мадам. Купи себе чулки!

Эдит: Зачем мне чулки ранней осенью? Прекрасно можно обойтись и без них… И шляпка пока не нужна. Я лучше приберегу монету. На черный день.

Симона: Ладно, прибереги. Только матери ничего не давай!

Эдит: Дам ей немного, а то она опять угодит в участок. За попрошайничество на улицах. Ну, пошли в кабачок мсье Дюно… А то у меня живот перехватило…

Симона: Закажем себе королевский ужин… Сыр… Мясо… Вино…

Эдит: Нет, вино нельзя.

Симона: Ну совсем немножечко! Мадам не велела нам напиваться, а вот выпить можно…

Эдит: Закажем розового, с берегов Роны… Вот будет праздник!

Симона: Эдит, давай станцуем танго! Парижское танго!

(Танцуют сначала без музыки, потом под прилетевшую откуда-то издалека мелодию).

Закат над Парижем. Шум улиц, свет фонарей. Мимо танцующих девушек проходят веселые, чуть подвыпившие, богато или бедно одетые парижане. Приближается ночь.

 *   *   *

 

 

Сцена вторая

Кабачок мсье Дюно, в бедном парижском районе Бельвиль. Поздний вечер. Папаша Дюно, за стойкой, протирает бокалы. В глубине, за столиком, – Эдит и Симона. Перед ними – открытая бутылка розового вина, бокалы, на тарелках – аппетитно зажаренное мясо. Звучит бравурная музыка. Входит отец Эдит, Луи Гассион. Он явно навеселе.

Луи Гассион, с трудом ворочая языком: Где моя дочка, мой воробышек? Эдит! Эдит!!! Слышите вы все, мою девочку учили петь птицы! Она выросла среди птиц. Вы слышали, как она поет?

Эдит, сердито: Папа, я выросла не среди птиц, а среди блох. В вагончике для дрессировки блох, ты разве не помнишь? А потом за мной ухаживали девочки из бабушкиного борделя…

Папаша Дюно: Среди блох? Вот забавно! Ты ничего не путаешь, малышка?

Эдит: Ничего я не путаю, мсье. У одной моей бабки был бордель, а у другой – вагончик для дрессировки блох. Грязный, завшивленный фургон, пропахший дешевым вином и псиной. На нем было написано: «Салон ученых блох». Кроме меня, в фургоне бабушки Майар жили семь собак, три кошки, попугаи, хомяки…

Симона: И птицы…

Эдит: Конечно, и птицы…

Гассион: От них ты и научилась петь. Вот так! (свистит).

Симона: Наш папаша уже набрался…

Эдит: Но кажется не слишком сильно… Запомни, Симона, он – мой отец,  а не твой! Заруби это себе на носу! (щелкает Симону по носу).

Луи Гассион: Зато я могу быть другом этой малышки! (Разглаживает усы и выпячивает грудь).

Симона: Для друга ты староват, папаша!

Луи Гассион: Ну подожди, чертовка, сейчас я тебе покажу! Мы будем танцевать! (Вытаскивает Симону из-за стола и пытается станцевать с ней танго. Ноги не слушаются Луи Гассиона, он тяжело опускается на стул. Симона садится к нему на колени, обнимает за шею).

Симона: Вот так-то лучше, папаша!

Эдит, с места: Руки прочь от моего отца, Мамона!

Симона: Как ты меня назвала?

Эдит: Когда я сержусь, то всегда называю тебя Мамоной… Мамона, оставь в покое моего отца!

Луи Гассион: Эдит, пусть она посидит немного у меня на коленях. Так приятно одинокому старику чувствовать женскую плоть, даже если это такая худышка, как Симона! Эдит, откорми хоть немного свою подругу, и я на ней женюсь!

Эдит: Ты уже был женат, папа! И не один раз…

Луи Гассион: Тогда я ее удочерю!

Симона, целуя Луи Гассиона в губы: Удочери меня, папаша!

Луи Гассион: Не спеши, малышка, я еще тебя не удочерил! А, впрочем, давай, это чертовски приятно! (целует ее в ответ).

Эдит: О Господи, мой отец не стареет! Сколько я себя помню, вокруг него вьются женщины. Я устала запоминать их имена… И почти каждая из них хотела быть мне матерью. А настоящая мать меня бросила!

Луи Гассион: Симона, брысь! Эдит сердится, а я не хочу, чтобы она сердилась. (Симона с обиженным видом сходит с колен Луи Гассиона и отходит обратно к столику. Гассион походит к стойке трактирщика и говорит, обращаясь к нему)

Знаете, мсье Дюно, в 1914-м я ушел добровольцем на фронт и оставил Эдит на попечение ее матери, Аниты Майяр. Она была актрисой и играла под псевдонимом Лины Марса…

Папаша Дюно: Я все время хотел спросить, почему о девочке не позаботилась ее мать?

Луи Гассион: Потому что ее мать – дура и шлюха! Она спихнула малютку Эдит свой матери, а та засунула внучку в этот вонючий фургон для блох! Как только я получил отпуск, я забрал Эдит и, прежде чем уйти снова защищать Отечество, отвез ее к своей собственной матушке, в Нормандию… Вы не знали моей мамочки, Дюно? О, это была женщина высочайших добродетелей, почти святая! Она содержала в Берне бордель …

Папаша Дюно:  Какая занятная семейка! Отец – бывший солдат и отставной циркач, мать – спившаяся актриса, а у бабушек такие занятия, что ни приведи Господь! Бордель – вот действительно храм добродетели!

Луи Гассион подходит прямо к стойке и хватает трактирщика за воротник рубашки:

Бордель, говоришь? Бордель кругом! Вся наша республика – бордель! Франции нужна железная рука! Император! Второй Наполеон! Только не Наполеон Третий… О чем это я? А ну заткнись, праведник! Не тебе нас судить!

Папаша Дюно, сдавленным голосом: Конечно не мне, мсье Гассион. Конечно, не мне…

Симона, со своего места: Так его, так, давай, папаша!

Эдит: Папа, оставь мсье Дюно в покое! Нам только полиции здесь не хватало!

Симона: И что нам сделает полиция? Ты споешь этим чертовым полицейским и они уберутся прочь! А тебе еще подарят парочку паршивых папирос!

Луи Гассион, отпуская хозяина кафе: Никто не смеет меня учить! Я был героем Великой войны. Я гнил за Францию в окопах с 1914-го по 1918-й. Президент Пуанкре даже наградил меня Croix de Guerre. (Указывает на военный крест на груди)! Война помешала мне позаботиться об Эдит, как подобает отцу, это правда… Вы бы видели, во что превратилась моя несчастная малютка в Салоне ученых блох!

Эдит: Сущий кошмар! Огромная голова на тонюсенькой шейке, на теле нет живого места от укусов насекомых, кожа в коростах и постоянно слезящиеся, полуслепые глаза… Знаете, мсье Дюно, в детстве я была слепой! А потом меня исцелила святая Тереза из Лизье! Я ходила к ее могиле и просила вернуть мне зрение…

(Симона снова садится на колени к Луи Гассиону)

Мамона, сойди с колен моего отца, иначе больше не получишь от меня ни сантима!

Папаша Дюно: Если вы позволите мне вмешаться в вашу семейную беседу, мадам и месье, то я хотел бы спросить…

Эдит: Валяй, трактирщик, что это ты стал такой вежливый?! Тяжелая рука у моего отца, верно?

Дюно: Ваша драгоценная матушка тоже придет сюда сегодня, мадемуазель Гассион?

В дверях появляется Анита Майяр, мать Эдит, – пьяная, оборванная, грязная.

Анита Маяйр: А я уже здесь, дамы и господа! Под именем Лины Марса меня знает весь Париж!

Папаша Дюно: Что вы говорите, мадам? Неужели вы выступали на сцене Комеди Франсез?

Анита Майяр: Моя сцена – улица. Это лучшая из сцен, правда, Эдит? Куда до нее этим паршивым театрам, где собираются надутые и тупые буржуа!

Эдит, сердито: Мама, что тебе надо?

Анита Майяр, не замечая бывшего мужа, садится за столик рядом с Эдит и Симоной, пододвигает к себе бокал Эдит, выпивает его залпом, потом начинает есть из тарелки дочери. Чавкая, говорит:

Денег, Эдит, мне надо денег! Твоя мама хочет есть каждый день…

Луи Гассион: Отстань от девчонки, Анита! Ты бросила ее, и она тебе не дочь!

Анита: А вот и дочь… И дочь накормит свою старую мамашу, верно, Эдит?

Эдит: Ешь и убирайся!

Симона: Не давай ей ничего, Эдит! Она опять из тебя все выжмет, и у нас не останется ни гроша!

Луи Гассион подходит к бывшей жене, стаскивает ее со стула и тащит к дверям.

Анита, отбиваясь: Не смей меня трогать, чучело! У меня талант, не то что у этой девчонки, уличной певички, моей дочери! Я стала бы великой актрисой, если бы она не родилась! Ее рождение испортило мне всю жизнь! Мне пришлось уйти со сцены…

Луи Гассион: Замолчи, или я заткну тебе в глотку твою облезлую горжетку!

Анита, отчаянно вырываясь: Сначала дай мне денег, муженек!

Папаша Дюно, из-за стойки: Какая трогательная семейная сцена! Как в театре! Мать обирает дочь, а у дочери нет даже пары чулок…

Анита Майяр: Думаешь у меня есть чулки, трактирщик?!

Симона: Есть, ты сняла их с Эдит!

Эдит, подходит к матери и засовывает в карман ее истрепанного пальто несколько монет: А теперь уходи, мамаша! Больше мне нечего тебе дать!

Симона, сквозь слезы: Эдит, ну зачем же ты, Эдит… Ты опять ей все отдала! Что же мы будем есть…

Луи Гассион: Не плачь, Симона, я о вас позабочусь…

Эдит: Куда тебе, папа… Позаботься хотя бы о себе…

Луи Гассион: Я позабочусь о вас хотя бы тем, что вышвырну отсюда эту попрошайку!

Анита, к Луи Гассиону: Отпусти меня, мерзавец, ничтожество, я сама уйду.

Луи Гассион: Уходи и навсегда оставь в покое мою девочку.

Анита, в дверях: Нашу девочку, Луи. Нашу. Я еще вернусь… Вы не успеете обо мне позабыть… Она испортила мне жизнь своим рождением. Я отдала ее своей матери и хотела вернуться на сцену, но было поздно!

Луи Гассион, вне себя от ярости: Убирайся, жаба!!!

Анита: Уже убралась… (уходит).

Папаша Дюно: Больше никто из ваших родственников не придет сюда, господа? Бабушки, дедушки? Хорошо, что пока нет посетителей, но скоро сюда придут приличные люди пропустить стаканчик-другой…

Эдит, сквозь смех: Знаю я твоих приличных людей, Дюно! Сплошь воры и проститутки…

Папаша Дюно: Неужели вы думаете, мадемуазель Гассион, что воры и проститутки не могут быть приличными людьми?

Луи Гассион, выпивая залпом рюмку абсента: Конечно, могут!

Папаша Дюно: Не пожалует ли сюда ваша бабушка из Нормандии? Та, что держит бордель? Или вторая – у которой фургон с блохами?

Луи Гассион, пьяным голосом: Они н-не придут… Они мертвые!

Папаша Дюно: И слава Богу!

Луи Гассион: Спой нам, доченька! Спой нам, воробышек!

Эдит: Ну ладно… Нам сейчас не хватает только песни.

Подходит к стойке, опирается на нее, поет:

«Она родилась, как воробышек,
Она прожила, как воробышек,
Она и помрёт, как воробышек!».

Луи Гассион: Мадам и месье, вы слышите голос нищей отверженной Франции!

В дверях появляется несколько завсегдатаев кафе. Они садятся за столики, хлопают в ладоши, кричат: «Браво, воробышек! Браво, Эдит Пиаф». Звучит песня Эдит Пиаф «Милорд».  Симона обходит столики, собирая деньги в консервную банку. Луи Гассион дремлет за столиком и сквозь сон бормочет: «Молодец, дочка, молодец, мой воробышек…». Эдит устало улыбается завсегдатаям кафе… Ночь.

*   *   *

 

 

Сцена третья

Утро. Угловая улочка, примыкающая к кабаре «Жернис». Эдит поет. Рядом стоит Симона с консервной банкой, в которую она собирает монеты.

Симона: Ты уже поешь целый час, Эдит, а обещанного господина все нет и нет! Наверное, эта красотка Ивонна посмеялась над нами…

Эдит: Подождем еще немного, Симона!

Симона: Это шикарный район, Эдит! Здесь полицейские не такие сговорчивые, как в Бельвиле! Скоро нас прогонят отсюда!

Эдит: Ивонна не могла соврать… Я ей верю. Она обещала подарить мне духи!

Симона: Подарит, как же! Держи карман шире!

Из кабаре «Жернис» выходит щегольски одетый господин, останавливается на тротуаре, через дорогу от Эдит и Симоны.

Эдит: Это он! Я чувствую, это он! Надо спеть что-нибудь красивое…

Симона: Спой ту песенку про солдата из Иностранного легиона и его девчонку, которую мы слышали недавно…

Эдит: Хорошо, она будет в самый раз. (Поет).

Господин подходит к ней и Симоне.

Господин: Ты неплохо поешь, девочка. Только совсем неправильно. Голос у тебя не поставлен. Если ты будешь так надрывать связки, то скоро охрипнешь.

Эдит, непроизвольно хватаясь рукой за горло: Не может быть, мсье!

Господин: Береги горло, малышка, оно у тебя золотое. Мне говорила про тебя Ивонна, наша певица. И она не солгала.

Эдит, восхищенно: Как вы щегольски одеты! И у вас маникюр!

Господин, машинально взглянув на свои руки: Маникюр… Ну и что? Ты никогда не видела мужчин, которые ухаживают за своими ногтями?

Эдит: Никогда… Где мне их видеть? В трущобах? А я так хочу сделать себе маникюр… Настоящий! Чтобы у меня были ручки, а не эти грязные лапы…

Господин: У тебя красивые руки, малышка. (Целует ей руку).

Эдит, испуганно вырывая ладонь: Ах!!! Как вас зовут, мсье?

Господин: Луи Лепле, девочка. Я хозяин кабаре «Жернис».

Эдит, зачарованно: Вот этого самого?

Луи Лепле: Вот этого самого! Будешь петь у меня?

Эдит: Но разве это возможно? К вам приходят богато одетые господа и дамы. А я – грязная, непричесанная, и у меня нет даже чулок…

Луи Лепле: Вот тебе деньги, девочка, и купи себе чулки, и туфли, и платье…

Эдит: И шляпку?

Луи Лепле, улыбаясь: И шляпку… А главное  –  не забудь помыться! И устрой себе на голове что-нибудь пристойное вместо этого то ли стога, то ли птичьего гнезда!

Эдит: Помыться… Я живу в такой грязной норе, где и теплой воды не раздобудешь.

Луи Лепле, пожимая плечами: Мойся холодной!

Эдит: Холодной? Бр-р-р! Я постараюсь, мсье! Знаете, там даже стирать негде… Приходится выбрасывать одежду, когда она совсем запачкается. А знаете, на чем мы спим? На грязном матрасе, который лежит прямо на кирпичах!

Луи Лепле: Несчастное дитя трущоб! Боже, Боже, когда же цивилизация придет на улицы Парижа! А ведь этот город называют столицей мира! А у нас даже нет водопровода в кварталах для бедняков!

Эдит: Ладно, я помоюсь в кабаке у папаши Дюно. У него такая удобная и большая раковина на кухне. Я поделюсь с ним вашими деньгами – и он разрешит…

Луи Лепле: Делай, что хочешь, только приходи ко мне чистой. И хорошо одетой. Возьми деньги!

Симона: Вот счастье привалило! А меня вы тоже возьмете к себе, мсье?

Луи Лепле: А что вы умеете, мадемуазель?

Симона: Подпевать Эдит…Вот так… (фальшивым голосом пытается спеть: «Она живет, как воробышек…») И собирать деньги со зрителей. Вот в эту банку… (Показывает Луи Лепле консервную банку).

Луи Лепле: Мы продаем зрителям билеты. И деньги они платят в кассу. Так что ваша банка нам не пригодится. И вы сами – тоже… У вас нет ни слуха, ни голоса.

Симона: Пойдем отсюда, Эдит! Отдай ему деньги! Или вместе, или никак…

Эдит: Она моя лучшая подруга, мсье. Я не могу без нее…

Луи Лепле, со вздохом: Ладно, пусть тоже приходит. Сделаем из нее уборщицу или посудомойку. Завтра днем – репетиция. И послезавтра – репетиция. А через несколько дней – твой дебют.

Симона: Зачем ей тренироваться? Она и так хорошо поет.

Луи Лепле, назидательно: Тренироваться нужно всем. Даже знаменитым певцам. Итак, завтра после полудня. Приходи в час дня. Не опаздывай. И купи себе все, что надо. Мне не нужны замарашки. Неужели ты действительно не умеешь читать и писать? Разве в детстве ты не ходила в школу?

Эдит: Почти не ходила. Я жила в борделе у своей бабушки…

Луи Лепле, в ужасе: В борделе…Как это?

Эдит: Ну да, моя бабушка держала бордель – и что тут такого?

Луи Лепле, пожимая плечами: И правда – ничего…

Эдит: Бабушка отправила меня в школу, но дети приличных господ не захотели сидеть рядом со мной! И бабушке пришлось вернуть меня домой, то есть в бордель… Но вы ничего такого не думайте, мсье! Я там только жила…

Луи Лепле: Бедная девочка! Как жестоки эти так называемые приличные люди! А бордель – это хорошая школа жизни. Я сам в юности часто захаживал туда – брать уроки. Ну ничего, я тебе помогу… Ты научишься читать и писать. И выучишь нотную грамоту. И обучишься хорошим манерам.

Эдит, бросаясь к нему на шею: Папа Лепле! Вас зовут как моего отца – Луи!

Луи Лепле, растроганно: Я стану тебе вторым отцом, девочка. (Уходит).

Эдит бросается на шею Симоне. Звучит песня «SouslecieldeParis»).

 *   *   *

 

 

Сцена четвертая

Концертный зал кабаре «Жернис». Луи Лепле и Ивонна сидят в первом ряду партера. На сцене, за роялем – аккомпаниатор. У рояля – Эдит. Он явно смущена, то и дело дергает себя за рукава старого черного свитера и за юбку.

Луи Лепле: Эдит, перестань, ты оторвешь себе рукав. Этот свитер такой ветхий, что порвется и без твоих усилий! Я же просил тебя купить себе новое платье. Куда ты дела мои деньги?

Эдит: Спрятала на черный день. Под кирпич, на котором лежит мой матрас…

Луи Лепле, раздраженно: Какой еще матрас, Эдит?

Эдит: Я же говорила вам, месье, что сплю на матрасе, который лежит прямо на холодных кирпичах! Поверьте, это очень неудобно!

Луи Лепле: Охотно верю. Но черный день у тебя наступит, если ты и дальше будешь выглядеть, как пугало!

Эдит: Я свяжу себе новый свитер к выступлению, клянусь!

Входит молодой элегантный красавец с аристократическими манерами и военной выправкой.

Незнакомец: Вы и вправду умеете вязать, мадемуазель? Никогда бы не подумал… (к Луи Лепле). Ну, здравствуй, Луи... Добрый день, мадам Балле… (Садится в первый ряд партера рядом с Лепле и Ивонной).

Эдит: Мадемуазель… Так меня еще никто не называл…

Незнакомец: А как же вас называли, позвольте узнать?

Эдит: Просто по имени… Или девчонка, или малышка… Или воробышек…

Луи Лепле, вмешиваясь в их разговор: Эдит, это друг нашего кабаре, антрепренер и поэт Раймон Ассо. Он пишет слова для песен.

Раймон Ассо, галантно: Я уверен, мадемуазель, что со временем Луи сделает из вас даму. Так вы умеете вязать? Это полезное качество.

Эдит, кокетливо: Я умею делать всего три вещи на свете, мсье. Но, видит Бог, я делаю их хорошо.

Раймон Ассо: И что же это за вещи, мадмуазель?

Эдит: Петь, вязать и любить.

Раймон Ассо, заинтригованно: Любить? Надо бы проверить…

Эдит: Вы шутите, мсье?

Ивонна: Конечно, он шутит! Мсье Ассо – образец целомудрия…

Луи Лепле, улыбаясь: Если Эдит будет плохо петь, то я сам проверю, умеет она любить или нет!

Ивонна: Фи, Луи, как это вульгарно! (Берет его под руку).

Аккомпаниатор: Мы начнем сегодня или нет? Что она будет петь?

Луи Лепле: Ну, давай свой репертуар, Эдит! Песенки с улицы…

Эдит, гордо: Я могу петь и оперные арии!

Раймон Ассо, заинтересованно: Где же вы могли их слышать, мадемуазель? Вряд ли вы хотя бы раз в жизни побывали в опере!

Эдит: По радио… Я слушала радио в кабачке у папаши Дюно… Там было шумно, конечно, посетители орали пьяные песни. Но кое-что я все-таки разобрала… Могу показать!

Луи Лепле, сквозь смех: Боже упаси нас от оперных арий в твоем исполнении, Эдит! Пой то, что любит парижская улица и что любишь ты сама.

Ивонна: Луи прав, Эдит! Репертуар мы тебе потом подберем. Сейчас нам нужен только твой голос!

Аккомпаниатор, к Эдит: К чему играть увертюру, мадемуазель?

Эдит: Что?

Раймон Ассо: Вы не знаете, что такое увертюра, мадемуазель? Ну, это вступление к песне…

Луи Лепле:  Не удивляйтесь, она нигде не училась.

Аккомпаниатор: О, Бог мой! Луи, где ты ее откопал?

Луи Лепле: Ивонна нашла ее на улице. Но поет она хорошо. Она – самородок!

Эдит: И вовсе я не самородок, меня родили папа и мама! Хоть они сильно пьющие…

Аккомпаниатор: Он еще и французского языка не знает, вот чудеса!

Раймон Ассо, к аккомпаниатору: Ладно, Альбер, пощади эту юную особу. Вполне естественно, что она знает только язык улицы.

Эдит, сердито: На улице тоже говорят по-французски, мсье!

Раймон Ассо: Это как сказать…

Эдит, к аккомпаниатору: Я начну петь, а вы подстраивайтесь. Я всегда так делаю…

Аккомпаниатор: Ладно, валяй, малышка!

Эдит поет: «Она родилась, как воробышек, она и умрет, как воробышек…».

Луи Лепле: Голос хорош, а репертуар ни к черту не годится. Верно, друзья?

Ивонна: Пусть выучит «Бездомных девчонок», «Нини – собачью шкуру»…

Раймон Ассо: И «Сумрачный вальс»… Надеюсь, вы умеете читать, мадемуазель Эдит?

Эдит: Обижаете!

Луи Лепле: Говори правду, несчастное дитя улицы! Иначе больше сюда не придешь!

Эдит, смущенно: Ну, по складам…

Ивонна: Мой Бог! По складам…

Раймон Ассо: Как же вы запоминаете песни, мадемуазель?

Эдит: На слух, мсье!

Раймон: Да, Луи, на этот раз ты действительно нашел нечто необыкновенное!

Аккомпаниатор: Она, наверное, даже ножом и вилкой пользоваться не умеет!

Эдит: Не надо, ножом я пользуюсь виртуозно, красавчик! Получше чем ты – своими клавишами!

Раймон: Он имел в виду за столом, мадмуазель!

Эдит: А это еще зачем?! Мне же не придется есть на сцене!

Луи Лепле: Есть придется потом. В ресторане. После спектакля. С поклонниками таланта. О Боже! Святая Тереза, помилуй нас!

Эдит: Это еще кто такие – поклонники таланта? Они что будут тащить меня в постель? У вас же кабаре, а не бордель? Или я ошиблась?

Луи Лепле: Да кому ты нужна, уличная кошка!… Кожа да кости! Просто в театральной среде принято ужинать после выступлений.

Ивонна: С друзьями нашего театра… Это очень приятные и любезные господа.

Эдит: Тогда научите меня орудовать ножом и вилкой!

Ивонна, в ужасе: А чем же ты ешь обычно, девочка?

Эдит: Ложкой… Руками…  А какая разница?

Раймон, сквозь смех: Ну конечно никакой!

Луи Лепле: Прекратите балаган! Ты, Эдит, выучишь три песни, которые я тебе сказал. Раймон даст тебе слова. Читай хоть по складам, но песни выучи!  Наш аккомпаниатор поможет тебе разучить мелодии. А если не поможет – можешь применить нож, как ты умеешь…

Аккомпаниатор: Ну зачем нож? У мадмуазель такие нежные ручки!

Луи Лепле: А Ивонна позанимается с тобой вокалом. Завтра снова придешь на репетицию. И пусть твоя подружка, как ее там?

Эдит: Симона…

Луи Лепле: И пусть Симона поможет тебе купить нормальные туфли вместо этих… тапочек для покойника!

Ивонна: И свитер надо заменить. Юбка, пожалуй, сойдет…

Эдит: У меня есть черный свитер, совсем новый…

Луи Лепле, угрожающе: Точно?

Эдит: Точнее, я его вяжу.

Раймон Ассо: Успеете связать до выступления, мадмуазель?

Эдит: Да, обещаю!

Луи Лепле: Вот тебе деньги, купи себе туфли! И не прячь их на черный день,  купи нормальную обувь, слышишь!

Эдит: Да, папа Лепле!

Раймон: Надо придумать нашей дебютантке сценический псевдоним. Как ваша фамилия, мадмуазель Эдит?

Эдит: Гассион, мсье.

Раймон: Не пойдет…

Эдит: Еще меня называют Таней…

Ивонна, удивленно: Таней? Почему?

Эдит: Я как-то пела русским эмигрантам. Они – забавные ребята. И очень добрые, хоть и несчастные. Дали мне монетку.

Раймон: Таня тоже не пойдет… Слишком это… По-русски!

Луи Лепле: Эдит, пожалуй, можно оставить. Красивое имя.

Эдит, с обидой: А чем вам не нравится моя фамилия? Папа Гассион очень ею гордится!

Луи Лепле: Она годится для циркача, а не для певицы…

Эдит: Мой отец и был циркачом!

Раймон: Был?  А сейчас?  

Эдит: А сейчас он… много пьет…

Луи Лепле: Смотри, не пойди по его дорожке… Что ты там пела про воробья? «Она живет, как воробышек»? Вот и будешь у нас воробышком! Малышка Пиаф! Эдит Пиаф! Это будет сенсация, или я ничего не понимаю в воробьях…

Ивонна: Я буду учить тебя пению, Эдит. И хорошим манерам…

Эдит: Вы обещали подарить мне духи, мадам!

Ивонна роется в своей сумочке и достает изящный флакончик духов.

Ивонна: Вот они, девочка!

Эдит со счастливой улыбкой прижимает флакон к груди.

Аккомпаниатор: Смотри не умри от счастья!

Луи Лепле: Не смейте ее дразнить! Таланта у Эдит хватит на десятерых! А твоего таланта – хоть на десять умножь, даже на одного не хватит!

Раймон Ассо: Талант мадемуазель Эдит  достоин уважения… Это как духи, которые пока, увы, в невзрачном флаконе… Но если она положит нож и возьмется за вилку… Это облагородит флакон!

Эдит: Что вы имеете в виду, мсье, под этим чертовым невзрачным флаконом? Я кажусь вам некрасивой?

Раймон, галантно: Вы очаровательны, мадемуазель. Позвольте предложить вам фужер шампанского…

Луи Лепле: Не сейчас, Раймон. После ее дебюта…

Раймон: Который, я уверен, пройдет удачно…

Ивонна: Если Эдит довяжет свитер к выступлению и не охрипнет…

Эдит: Я сделаю все, как вы скажете!

Аккомпаниатор наигрывает на рояле романтическую мелодию.

Луи Лепле: Все свободны! Иди домой, Эдит…

Эдит: У меня не дом, а конура, папа Лепле!

Луи Лепле: Значит, марш в конуру! Пока…

Раймон: До скорой встречи, мадмуазель Эдит!

Ивонна уводит Эдит. Луи Лепле и Раймон Ассо выходят вслед за ними. Аккомпаниатор остается один и играет мелодию песни Эдит Пиаф «Padame».

*   *   *

 

 

Сцена пятая

Гримерка Эдит в кабаре «Жернис». Эдит перед зеркалом подводит губы слишком яркой помадой. Она в черном свитере, старой серой юбке, но туфли – новые. Один рукав у свитера не довязан. В углу, на корточках, сидит Симона.

Эдит, растерянно: Что же делать, я не успела довязать этот чертов свитер! А ведь сегодня мое первое выступление!

Симона: Ну и что? Когда мы пели на улице, тебе было все равно, во что ты одета! А теперь? Красишься, наряжаешься, туфли новые купила… Смотреть тошно!

Эдит: Во-первых, не мы пели на улицах, а я… А ты только помогала мне собирать навар! И чем тебе не нравятся мои туфли?

Симона, с вызовом: Мне перестала нравиться ты, Эдит!

Эдит: Это еще почему?

Симона: Какая-то ты стала заносчивая, гордая… Как будто мы, твои прежние друзья, уже тебе чужие…

Эдит: Ты по-прежнему мой друг!

Симона: Не ври, сестренка, теперь твоя лучшая подруга – эта расфуфыренная Ивонна Балле!

Эдит: Ты мне не сестра и никогда ею не была. Но ты – моя лучшая подруга. Ею и останешься…

Симона: Хотелось бы верить…

В гримерку входят Луи Лепле, Ивонна Балле и Раймон Ассо.

Луи Лепле: Ты готова, Эдит? Скоро тебе выходить на сцену.

Раймон: Луи, мадмуазель Эдит не успела загримироваться…

Симона, из своего угла: (К Раймону) А ты пойди и помоги ей, красавчик! (К Ивонне) Или ты, куколка!

Ивонна: О Боже, что это?

Симона: Не что,  а кто! Я – Симона, сестра Эдит!

Раймон, иронически: Это тень мадмуазель Пиаф… А тень всегда следует за хозяином…

Симона: Сам ты – тень, носатый!

Раймон: Только чья, вот вопрос?

Эдит, раздраженно: Сколько раз я говорила тебе, Симона! Ты мне не сестра, а только подруга! Не вмешивайся в мои дела!

Ивонна: Симона, выйди из своего угла и лучше помоги Эдит загримироваться. Эта помада слишком яркая, я принесу другую. И еще нужен белый шарф, чтобы прикрыть недовязанный рукав. (Указывает на рукав свитера Эдит и выходит).

Раймон: Недовязанный свитер… Это даже эротично! В твоем кабаре, Луи, видали многое, но такого…

Луи Лепле, раздраженно: Эдит, ты же обещала довязать свитер к выступлению!

Эдит, сквозь слезы: Простите меня, папа Лепле, я не успела!

Раймон: Ладно, Луи, не волнуйся. Сейчас Ивонна принесет красивый шарф и мы поправим это безобразие!

Входит Ивонна с красивым белым шарфом. Она стирает с губ Эдит слишком яркую помаду и аккуратно красит ее своей. Раймон Ассо галантно набрасывает на плечи Эдит белый шарф. Симона, из своего угла, угрюмо наблюдает за этими приготовлениями.

Луи Лепле: Только не размахивай во время выступления руками, а то шарф свалится и все увидят твой недовязанный рукав. Постарайся не дергаться…

Ивонна, целуя Эдит в щеку: Будь умницей, девочка!

Раймон, галантно целуя Эдит руку: Желаю вам большой удачи, мадемуазель!

Симона, поднимаясь на ноги: А я? Я хочу подпевать Эдит на сцене!

Луи Лепле, раздраженно: Будешь слушать подругу из-за кулис! И не смей вылезать на сцену! Эдит, сколько раз я тебе говорил, не таскай это чучело за собой!

Эдит: Пусть она останется… Ну, пожалуйста, папа Лепле…

Луи Лепле: Марш за кулисы, Симона! И чтобы я больше не видел тебя в этой гримерке! Я нанял тебя мыть полы и чистить уборные в «Жернис»! Вот и займись своими прямыми обязанностями!

Симона прокрадывается к выходу. Раймон Ассо с саркастической улыбкой смотрит ей вслед. Луи Лепле ведет Эдит на сцену. Ивонна заботливо поправляет шарф на плечах Эдит.

*   *   *

 

Сцена шестая

Луи Лепле и Эдит Пиаф на сцене кабаре «Жернис». За роялем – аккомпаниатор Альбер. В зале, за столиками, красиво одетые люди. Вместе с ними – Ивонна Балле и Раймон Ассо. Симона выглядывает из-за кулис.

Луи Лепле, обращаясь к зрителям: Друзья, несколько дней назад, на улице перед «Жернис», я услышал, как поет эта девочка. Точнее, мне указала на нее наша певица Ивонна Балле, которую все вы хорошо знаете…

(Ивонна поднимается из-за столика и улыбаясь, машет публике рукой, потом снова садится. Раймон Ассо целует ей руку).

 Эта девочка – просто чудо! Ее зовут Эдит Пиаф. Малышка Пиаф…

Голос из зала: Малышка Воробей, и что это за прозвище?!

Симона, из-за кулис, тихо: Нужно было назвать Эдит Маркизой! Маркиза Аржантан! Как красиво звучит! Или даже королевой… Хотя какая она – королева! Вот из меня получилась бы королева. Если меня хорошо одеть…

Луи Лепле, к зрителям: Вы правильно заметили, мсье. Она и вправду похожа на воробышка. Этакий нахохлившийся, испуганный воробьишка. Но голос у этого воробышка – соловьиный! Вы только послушайте! Да, у малышки Эдит нет вечернего платья, нет даже чулок, но у нее есть голос, который вы никогда не забудете… Итак, перед вами мадемуазель Пиаф!

Подводит Эдит к краю сцены и уходит. Эдит испуганно оглядывается ему вслед и краснеет.

Раймон Ассо, со своего места: Ну же, мадемуазель! Смелее!

Эдит, робко: Я спою вам… Я спою вам песню «Бездомные девчонки». Она о таких, как мы, у которых нет ни своего угла, ни денег, ни приличной одежды, но есть душа, как и у вас, дамы и господа! И эта душа любит и надеется, так же, как и ваша!

Раймон: Браво, Эдит! Хорошо сказано…

Аккомпаниатор, тихо: Эдит, ты готова?

Эдит молча кивает ему. Звучат начальные аккорды песни. Эдит поет «Бездомных девчонок».

Эдит речитативом повторяет последние слова песни: «Колокола, звоните по бездомным девчонкам!» и резко подымает руки вверх. Белый шарф падает у нее с плеч и глазам зрителей открывается недовязанный рукав свитера. Но никто не замечает этого. Гром аплодисментов.

Голос из зала: А у малышки неплохо получается!

Второй голос из зала: Не воробей, а соловей!

Третий голос: Спой еще, малышка!

Эдит поет «Моего Легионера».

Гром аплодисментов. Луи Лепле выходит на сцену и раскланивается вместе с Эдит. Раймон Ассо и Ивонна громко хлопают и кричат «Браво». Симона по-прежнему стоит за кулисами. Лицо у нее – недовольное и злое.

Занавес

*   *   *

 

 

Сцена седьмая

Кабачок папаши Дюно в Бельвиле. За столиком пьяная Симона. Рядом с ней – вор Андре Валетт. Андре подливает Симоне вино. Андре ждет, когда девчонка «дойдет до кондиции». На столе вереница пустых бутылок.

Андре: Что же твоя подруга, худышка Эдит, совсем старых друзей забыла? Важничает? Корчит из себя даму? Забыла, как работала со мной в паре? Она останавливала богатеньких дамочек, предлагала им спеть, а пока они рты поразевают, я ловко чистил им карманы! Эх, славное было времечко!

Симона: Это было совсем недолго… И Эдит не хочет об этом вспоминать… Ты ведь заставил ее так… работать. Грозился убить. А потом она от тебя сбежала…

Андре: Сбежала, да недалеко. От меня далеко не убежишь.

Симона: Она, верно, захочет от тебя откупиться. Теперь у нее завелись деньжата.

Андре, подливая ей вина: Теперь у нее новый папик, из богатеев? И что, у него действительно денег куры не клюют?

Симона, залпом выпивая вино: Наверное. Кабаре на Елисейских полях – это шикарно!

Андре, снова подливая ей: И квартира у него, должно быть, шикарная?

Симона: Да я-то и была всего один раз! Мыла у него полы… Он сказал, что у меня нет голоса и не пустил меня  на сцену, подпевать Эдит!

Андре: Вот гад! И где же он живет? Небось, в шикарном квартале?!

Симона, завистливо: Еще бы! На улице Гранд Армэ! Такой красивый дом с колоннами… В самом начале улицы…

Андре, про себя: Так, так, отсюда поподробнее…

Симона: На первом этаже, окнами во двор, и швейцар такой важный…

Андре: Никого не пускает?

Симона, пьяным голосом: Если сказать, что по делам кабаре «Жернис», то пускает… А тебе зачем?

Андре: Так, любопытно.

Симона, с испугом: Но ты же… ты же не хочешь ограбить Луи Лепле?

Андре: Ты же меня знаешь, малышка! Я в такие шикарные кварталы не суюсь, это не мой профиль. Просто интересно, как люди устраиваются. А Эдит передай, что она мне должна. Пусть выплачивает. Ладно, я сегодня добрый. Можно частями. Она помнит, сколько. Потом я ее отпущу. На все четыре стороны… (хихикает). А если она не станет платить, то я все расскажу ее теперешним друзьям про ее прежние делишки. Сомнительно, что они захотят знаться с воровкой.

Симона: А скажи мне, Андре, за что ты ее так не любишь? Она же такая, как я и ты.

Андре: Не такая! Я же не рвусь в буржуа, в приличные господа! Мое место здесь. Я – вор, и умру вором. А хитрюга Эдит задумала выбиться в люди, так что пускай расплачивается! И не смей меня совестить, потаскушка! А то тоже будешь платить по счетам!

Симона, испуганно: Хорошо, Андре, я ей все передам.

Андре, снова подливает Симоне вина: Молодец, малютка! Давай прикончим эту бутылку! Я угощаю! Что-то я сегодня добрый…

Симона допивает вино и роняет голову на стол. Засыпает. Андре оглядывается по сторонам, но не замечает ничего подозрительного. Уходит.

 *   *   *

 

 

Сцена восьмая

Комната, которую снимают Эдит и Симона. На матрасе, положенном прямо на кирпичи, разложены вскрытые консервы. Симона ест ложкой из банки. Эдит грустно смотрит на убогую обстановку, как будто видит ее впервые.

Эдит: После «Жернис» так грустно возвращаться сюда… В эту конуру… Но ничего, я заработаю денег, и мы переедем в квартиру получше…

Симона, с набитым ртом: Тебя хотел видеть Андре Валетт.

Эдит, со страхом: Андре Валетт? Вор из Бельвиля? Зачем я ему?

Симона, ехидно: А ты уже забыла, как работала с ним в паре? Он говорит, что ты ему должна. И что ты помнишь, сколько. Разрешил выплачивать по частям.

Эдит, окидывая грустным взглядом комнату: Если я буду выплачивать ему долг, то мы никогда не выберемся из этой конуры! Не пробьемся в другой мир. Не такой, как этот… Красивый, полный света и радости… Полный музыки…

Симона: А чем тебе плох твой прежний мир, подруга? Зазналась?! Не хочешь знать прежних друзей?

Эдит: Головорезы из Бельвиля мне больше не друзья.

Симона: Андре велел тебе передать, что если ты заартачишься, то он расскажет твоим новым друзьям всю правду о тебе.

Эдит: Какую правду?

Симона: Про то, как ты работала наводчицей. И про Марсель…

Эдит, в ужасе: Только не про Марсель!

Симона, бросая консервную банку на пол, зло и жестко: Ну почему бы твоим новым друзьям не узнать, что у тебя был ребенок… Хорошенькая маленькая девочка по имени Марсель… А ты о ней совсем не заботилась… Отдала ее Луи Дюпону, своему любовнику… А Луи не ухаживал за дочкой и плохо ее кормил… И малютка умерла в больнице для бедных, а ведь ей было всего два года! Хороши родители, нечего сказать! Твоя мать бросила тебя, это верно! Но и ты не осталась в долгу. Ты тоже бросила свою дочь!

Эдит с размаху дает Симоне затрещину. Потом говорит сквозь слезы: Я не могла тогда позаботиться о Марсель… Я сама была нищей! Я голодала… А у ее отца был кой-какой заработок… Обо мне он не хотел позаботиться, а Марсель давал кое-что.

Симона: Конечно, он не хотел о тебе заботиться. Ты ведь тогда спуталась с этим… солдатиком из Иностранного Легиона.

Эдит: Я любила моего легионера. Это была моя первая любовь.

Симона: Вторая, если считать отца Марсель.

Эдит: Ну ладно, вторая…

Симона: Посетителям «Жернис» будет интересно узнать все эти пикантные подробности. Какая сенсация! Малышка Пиаф сгубила свою дочь!

Эдит: За что ты меня так ненавидишь, Симона? Я же всегда тебе помогала. Делилась последним… Едой, одеждой… Жильем…

Симона: Хочешь знать, за что я тебя ненавижу? Потому что ты талантлива, а я – нет. У тебя есть голос, а у меня – только ты. Без тебя я – ничто! Я только твоя тень! А я не хочу быть тенью! Я же человек! И если ты однажды бросишь меня и уйдешь к своим богатым дружкам, я останусь ни с чем! (Плачет).

Эдит: Ты мой – черный ангел. Но я не могу тебя ненавидеть. Только жалеть. Мы обе – несчастные. (Обнимает ее. Обе ревут в голос).

Симона: Прости меня, Эдит… Прости меня, глупую! Андре Валетт ничего не знает про твою дочь. Это я сама придумала, со злости.

Эдит, отшатываясь: Но почему?

Симона: Мне показалось, что ты стала совсем чужая. Захотелось тебя допечь… Чтобы ты помнила, что мы из одного теста…

Эдит, грустно: Я это и так помню.

Симона, обнимая ее: Вот и славно, подруга!

Эдит, с надеждой: Я откуплюсь от Андре Валетта… У меня ведь теперь есть деньги… Завтра будет новый день!

*   *   *

 

 

 Сцена девятая

Кабаре «Жернис». Эдит подходит к двери кабинета Луи Лепле. У дверей ее встречает заплаканная Ивонна Балле.

Ивонна: Эдит, не ходи туда! Не нужно…

Эдит: Ну почему, Ивонна? Я хочу видеть папу Лепле! Я с ним еще не здоровалась сегодня утром.

Ивонна: Не с кем больше здороваться, Эдит! Осталось только попрощаться…

Эдит, в ужасе: Ну почему?

Ивонна: Потому что нашего дорогого Луи… Потому что моего дорогого Луи нашли у себя дома. Мертвого. С простреленной головой.  Его убили, Эдит.

Эдит:  Не может быть! У папы Лепле не было врагов!

Ивонна: Луи хранил дома кое-какие деньги. Теперь Луи мертв, а деньги – пропали… Вся наша выручка за последний месяц… Остальное, слава Богу, в банке… И достанется наследникам Луи, если таковые найдутся. Он ведь жил совсем один… Если не считать меня… Я часто навещала его. И только…

Эдит, шепотом, про себя: Почерк Бельвиля…

Ивонна: Что ты говоришь, Эдит?!

Эдит: Почерк Бельвиля. Это я про выстрел в голову… Папа Лепле! Ах, папа Лепле!

Ивонна: Если ты знаешь что-то об этом убийстве, расскажи! Полиция подозревает, что это сделал кто-то из твоих старых друзей… Неужели ты… Неужели ты… (в ужасе отшатывается от Эдит). Была в сговоре с ними?

Эдит (бросаясь на шею Ивонне): Что вы, мадам! Разве я могла причинить зло папе Лепле? Он был мне вторым отцом! Если бы не он, я бы так и осталась на улице… Нищая, голодная, никому не нужная…

Ивонна, отстраняя Эдит: Тогда, может быть, ты знаешь, кто мог это сделать?

Эдит, после минутного раздумья: Есть один парень… Андре Валетт… Он – вор из Бельвиля… Он охотится за сейфами… Щелкает их, как орешки!

Ивонна: Но кто мог рассказать ему, где живет Луи? Быть может, твоя Симона…

Эдит: Симона? Нет! Правда, она говорила с Андре недавно, но совсем не про то…

Ивонна: А про что?

Эдит: Про то, что я ему должна. Я выплачиваю Андре долг.

Ивонна, в крайнем гневе: Так вот куда деваются твои гонорары! А Луи удивлялся, что ты до сих пор ходишь оборванкой! Но где эта мерзавка? Где твоя Симона?

Эдит: Я ее целые сутки не видела… Она не приходила сегодня ночевать… Но с ней часто такое бывает… Если она заводит дружка…

Ивонна: Тогда ее найдет полиция! И этого вашего Андре Валетта – тоже!

Эдит, сквозь слезы: Клянусь вам, мадам, я тут ни при чем! Папа Лепле был моим лучшим другом, он так мне помог… А теперь я снова окажусь на улице!

Ивонна, резко: Конечно, окажешься! Ведь теперь кабаре закроют!

Эдит: Если в этом замешана Симона, я оторву ей голову!

Ивонна: Перестань… Перестань, по крайней мере, с ней водиться… Чтобы она тебе не сказала, как бы она не оправдывалась! Я знаю таких людей… Такие люди приносят всем только зло!

Эдит: Я поеду на квартиру к папе Лепле… Немедленно!

Ивонна: Зачем? Смотреть на мертвого Луи? Тебя не тошнит от вида крови?! Я уже посмотрела… Довольно с него зрителей!

Эдит, рыдая: Но я хочу попрощаться с папой Лепле!

Ивонна, резко: Попрощаешься на похоронах! (Уходит).

Эдит опускается на пол, сидит, закрыв лицо руками и раскачиваясь из стороны в сторону. Тихо повторяет: «Папа Лепле! Ах, папа Лепле!»

 *   *   *

 

 

Сцена десятая

Эдит у себя в каморке, одна. Сидит на матрасе, закрыв лицо руками. Полутьма.

Эдит: Недавно похоронили папу Лепле. За гробом шли мы с Ивонной. Похоже, она любила его. Только я об этом ничего не знала.

Раймон Ассо подошел немного позже, с цветами. Я всё время мысленно просила у папы Лепле прощения. За Симону. И за себя.

Симона объявилась в день похорон. Она клялась, что ни в чем не виновата. Что не рассказывала никому о квартире Лепле и его деньгах. Я ей и верила и не верила… Не могла смотреть ей в глаза… Но и не прогоняла. Как я могла прогнать ее на улицу? Она ведь бездомная!

Но однажды вечером к нам пришли полицейские и забрали Симону. Ее отправили в приют, как несовершеннолетнюю. А наутро меня вызвали в участок и долго допрашивали. Я рассказала все, что знала. И про Андре Валетта, и про других ребят из Бельвиля. Мне показывали разные фотографии. Спрашивали, кого я знаю. Ради папы Лепле, ради его памяти, я не стала выгораживать своих. Хотя какие они мне свои? Убийцы и воры!

Раньше я думала, что воры – хорошие люди, только несчастные. Теперь я так не думаю. Разные есть среди них люди, но хищников гораздо больше! Страдание – хорошая школа! Я не хочу иметь ничего общего со своим прошлым.

Андре Валетта арестовали. Когда фараоны волокли его к полицейскому авто, он орал на весь Бельвиль: «Пустите, гады, псы режима! Смотри, родной Бельвиль, красавчик Андре Валетт отъезжает на кичу!».

Я даже рада, что отделалась от Симоны. Хотя боюсь, что когда-нибудь она снова объявится в моей жизни. И будет жаловаться, и канючить… И я пожалею ее и дам ей денег. Если они у меня будут….

Кабаре закрылось, и я снова на улице. Ивонна не хочет меня видеть. Только Раймон оставил мне свою визитную карточку. Надо зайти к нему. Это мой последний шанс не скатиться снова на дно.

Папа Лепле! Ах, папа Лепле! Я так любила тебя! Ты был мне, как второй отец! Прости меня, я не виновата в твоей смерти… Моя вина только в том, что я жалела Симону… А должна была пожалеть тебя. И себя!

(Стук в дверь)

Голос из-за двери: Здесь живет мадемуазель Пиаф?

Эдит, распахивая дверь: Да, это я!

На пороге стоит Раймон Ассо. Одет как всегда элегантно. Строен и подтянут. Заглядывает в дверь, морщит нос от плохого запаха.

Раймон: Ну и помойка! Вы здесь когда-нибудь убираете?

Эдит, удивленно и сконфуженно: Месье Ассо? Зачем вы пришли сюда, в эту конуру? Я бы сама пришла к вам!

Раймон: Вы давно не показывались, мадмуазель Эдит. И я решил найти вас сам.

Эдит: Но почему? Разве я теперь кому-то нужна?

Раймон заходит и ищет глазами стул. Эдит подвигает к нему табуретку. Раймон тщательно вытирает сиденье табуретки своим носовым платком и садится. Эдит садится рядом, на матрас.

Раймон: Знаете, мадемуазель Эдит, этой ночью со мной случилась странная штука… Мне приснился Луи Лепле.

Эдит: О Боже! (крестится)

Раймон: Эдит, я добрый католик. И я знаю, что если мертвые о чем-то просят, нужно выполнить их волю.

Эдит: О чем же просил вас папа Лепле?

Раймон: Позаботиться о вас!

Эдит: Он не держит на меня зла? Правда?

Раймон: Он знает, что вы ни в чем не виноваты.

Эдит: Слава Богу! (снова крестится).

Раймон: Он сказал, что вам надо помочь. Иначе вы снова опуститесь на дно. И тогда пропал ваш чудесный голос! Ваш Божий дар…

Эдит, сквозь слезы: Папа Лепле! Ах, папа Лепле! Как мне его не хватает!

Раймон: Я заберу вас из этой конуры, Эдит! Вы будете жить у меня. И много учиться. Грамоте, нотам, хорошим манерам… Всему… Но знайте, я не Луи! Я – не такой добренький! Я буду муштровать вас, как новобранца!

Эдит: Новобранца? Разве вы были офицером?

Раймон: Да, я служил в Иностранном легионе. А потом – лейтенантом спаги. Но теперь у меня другая жизнь. Изящная, полная красоты. Как раз того, чего мне больше всего не хватало в юные годы. Там, в Африке. В крепостях и казармах.

Эдит, взволнованно: Спасибо вам, месье Ассо! Вы – мой спаситель!

Раймон: И еще. Я не хочу, чтобы мне, как несчастному Луи прострелил башку какой-нибудь мерзавец с окраины. Который позарится на мой кошелек. Вы дадите мне слово, сейчас! И если я узнаю, что вы его не выполнили, я отправлю вас обратно! В эту конуру и в прежнюю жизнь…

Эдит: Какое слово, мсье Ассо?

Раймон: Никакой Симоны! Ни сегодня, ни завтра, никогда! Я ее и близко не подпущу к своему порогу! А вы пообещаете не видеться с ней, пока живете у меня!

Эдит, растерянно: Но она же такая несчастная!

Раймон: Неужели жизнь ничему вас не научила, мадмуазель? Что ж, тогда я ухожу… (Идет к двери).

Эдит (хватая его за рукав пальто): Не уходите, месье Ассо! Ради папы Лепле! Ради его памяти! Я клянусь вам не видеться с Симоной, пока я живу у вас…

Раймон, переходя с ней на ты: Лучше бы ты поклялась вообще с ней расстаться! Раз и навсегда! Ладно, такую клятву я с тебя еще возьму! Потом… Когда привыкнешь к хорошей жизни и не захочешь снова на дно. Итак, ты клянешься во всем слушаться меня?!

Эдит: Клянусь, месье Ассо!

Раймон, ласково: Скажи: есть, мой капитан!

Эдит, с улыбкой, изображая воинский салют: Слушаюсь, мой командир! Мне всегда так нравились военные… Особенно, если у них голубые глаза, как у вас! Как у тебя, Раймон!

Раймон, польщенно: Так-то лучше! Собирайся. Прямо сейчас!

Эдит, растерянно: Сейчас?

Раймон: А что тебя держит в этой конуре, милая? Думаю, вещей у тебя совсем немного. Ни платьев, ни шляпных коробок, ни серебряных столовых приборов… Только пустые консервные банки! И зачем ты только их хранишь? (пинает пустую консервную банку ногой)

Эдит: Мы с Симоной используем их, как посуду. И собираем в них навар, когда выступаем на улице.

Раймон: А пустые бутылки? (поднимает с пола бутылку из-под вина, сдувает с нее пыль и бросает обратно на пол).

Эдит: Мы с Симоной наливаем в них воду…

Раймон: Никаких больше «мы с Симоной», слышишь!

Эдит: Хорошо, мой командир, я же пообещала!

Раймон (с легкой ностальгией): Когда я был в твоем возрасте, все мои вещи легко умещались в солдатский ранец, и я считал, что они жутко мне дороги. Ну же, я жду! Даю тебе десять минут на сборы! (снова садится на табуретку, предварительно вытерев ее платком).

Эдит: Ладно, мой командир! Я собираюсь! Вперед, в новую жизнь!

Занавес

 

 

 

 

Второе действие

Сцена первая

Эдит:  Раймон сделал из меня звезду. Ему и папе Лепле я обязана всем, кроме таланта. Талантом я обязана Господу Богу. Раймон писал слова для моих песен. Он познакомил меня с чудесной женщиной, которую я называю Гит. Маргерит Моно, композитор. Она просто волшебница. Когда Гит садится за рояль, кажется, что на клавишах распускаются цветы и все вокруг наполняется их чудесным ароматом. Я уже не пою песни улицы.

Раймон создал новую Пиаф: красивую, изящную, в маленьком черном платье, виртуозно причесанную – волосок к волоску. Я полюбила серьезные книги и стихи Рембо и Верлена, которые Раймон читал мне нараспев, набивая табаком свою трубку. Я полюбила и самого Раймона. Как я могла остаться к нему равнодушной, если у него – голубые глаза и он – бывший легионер! Ах, я всегда питала слабость к мужчинам, которые носят или носили форму! Только не к полицейским! Фараонов я всегда презирала.

Мой командир удалил Симону, просто вышвырнул ее из моей жизни, как пустую консервную банку. Одну из тех, в которые она так любила собирать мои деньги! А чтобы никто из Бельвиля не осмелился напомнить мне о прошлом и занять место Андре Валетта, Раймон собрал своих друзей, бывших легионеров. И они навели на окраины Парижа такой шорох, что имя Эдит Пиаф там теперь произносят с почтительным придыханием.

Мой отец, Луи Гассион, пришел в восторг от Раймона. «Твой Ассо – крепкий парень! – сказал папа Луи. – Я видал таких в окопах на Марне. Теперь моя дочь в надежных руках. А своей рукой я снова крепко берусь за бутылку».

Ах, Раймон! Если бы он оставил свою манеру обращаться со мной, как с новобранцем! Если бы не эти его вечные замечания: «Эдит, ты неправильно держишь вилку и нож!», «Эдит, ешь с закрытым ртом», «Эдит, выучи Толковый словарь Ларусса от сих до сих, ты совсем не знаешь свой родной язык!». Слава Богу, он не учил меня в постели – тут мы были равны!

Сначала я терпела его замечания. Я понимала, так нужно для дела. Я даже шутила, я говорила ему: «Есть, мой капитан!», и целовала его в губы. Он приходил в романтическое настроение и избавлял меня от лишней порции словаря или от урока хороших манер. Это он называл «отменой строевых занятий».

Однажды я почувствовала, что выросла, и не нуждаюсь больше в уроках Раймона. И тогда я ушла от него, к актеру Полю Мериссу. Поль и в подметки не годился Раймону, но он не изводил меня замечаниями и лишь едко шутил, если я делала промах.

А потом началась война с гитлеровской Германией. И все наши мужчины ушли на фронт, защищать эту проклятую линию Мажино, которую все почему-то считали неприступной. Ушел Раймон. Ушел и Поль Мерисс. И даже мой отец запросился снова воевать. Но его не взяли из-за возраста.

А чертовы боши просто вломились к нам с черного хода, через Бельгию и Голландию. Англичане бежали, бросив нас на произвол судьбы, те еще союзнички! И немцы покатились по нашей земле, словно наводнение. Мне не забыть того дня, когда наша разгромленная и униженная армия оставляла Париж. Я помню, как уходили наши храбрые парни, которым эти мерзавцы-генералы даже не позволили умереть за свою столицу.

Тогда ко мне снова зашел Раймон. Он очень торопился, потому что боялся отстать от своей части. Он был зол, устал и несчастен. Я таяла от страсти, а он был холоден, как лед. Ведь он считал меня предательницей. И все-таки он любил меня. И я любила бы его долго-долго, если бы он не был таким властным или хотя бы произвел меня из новобранцев в капралы!

(Входит Раймон)

Эдит, бросаясь к нему: Раймон, ты жив, ты пришел, как я счастлива!

Раймон: Здравствуй, Эдит. Не пришел, а только забежал на минутку. Я ухожу с армией!

Эдит: Ну почему ты не можешь остаться? (пытается его обнять)

Раймон, отталкивая ее: Уберите руки, мадемуазель! Мы отступаем на новые позиции и там опять примем бой, черт побери!

Эдит: Но почему ты не можешь просто меня обнять?

Раймон: Я не посягаю на чужих женщин. Расточайте ваши нежности Полю Мериссу. Если только он, бедолага, не валяется где-нибудь в поле с пулей в башке или не марширует с колонной военнопленных в Эльзас… Впрочем, надеюсь он все-таки жив и вернется к тебе. Милуйтесь, пташки мои!

Эдит, отстраняясь: Ты до сих пор меня не простил, мой капитан? Зачем же ты пришел, если даже не позволяешь поцеловать твою небритую физиономию? Чтобы поиздеваться надо мной?

Раймон: Сказать тебе кое-что на прощанье.

Эдит: Я вся во внимании, мой командир!

Раймон: Я оставляю тебя в надежных руках. Маргерит Моно – прекрасная женщина. И мадемуазель Бигар, твоя новая секретарша, станет тебе надежной опорой. Я слыхал, что ты снова встречаешься с Симоной. Ох уж эта рыба-прилипала, почуяла твои денежки! Оставь ее, слышишь!

Эдит: Я обещала не встречаться с Симоной, пока живу у тебя. Но теперь я живу в собственной квартире и сама собой распоряжаюсь.

Раймон: Гляди-ка, воробышек стал самостоятельным и не нуждается в защитниках?

Эдит: Я уже не воробышек!

Раймон, с улыбкой: А кто же?

Эдит: Я – певица, которую знает вся Франция.

Раймон: Такой тебя сделал я.

Эдит: Не забудь папу Лепле, Маргерит Моно и Господа Бога! Да и голосовые связки – мои собственные!

Раймон, устало: Ладно, не будем спорить. (Гладит ее по волосам, Эдит прижимается к нему). У меня к тебе одна просьба на прощанье.

Эдит: Какая, мой командир?

Раймон: Если эти проклятые боши все-таки возьмут нас за горло…

Эдит: Этого не может быть!

Раймон: Как знать, малышка, как знать… Солдаты будут стоять крепко, но среди генералов у нас столько ни на что  не годных старых идиотов, а среди политиков – столько предателей, что они запросто могут отдать приказ о капитуляции…

Эдит: Этого не случится, мой командир!

Раймон: Если это все же случится, обещай мне почаще петь со сцены «Вымпел Легиона». Песню про наших храбрых французских солдат, которые никогда не сдаются и могут нарисовать полковой вымпел кровью на своих телах!

Эдит, прижимаясь к нему: Обещаю. Я очень люблю эту песню. Ведь ее слова написал ты, а музыку – Маргерит.

Раймон: Помни, Эдит, теперь ты – голос сражающейся Франции! Это высокая честь!

Эдит: Ты будешь писать мне, Раймон?

Раймон:  Откуда? Из могилы, из плена или из партизанского отряда? И потом, я не пишу чужим женщинам. Ты сама выбрала Поля Мерисса. Прощай! (Берет под козырек и уходит).

Эдит:

Умереть и то казалось легче,

Был здесь каждый камень мил и дорог.

Вывозили пушки. Жгли запасы нефти.

Падал черный дождь на черный город.

Женщина сказала пехотинцу

(Слезы черные из глаз катились):

"Погоди, любимый, мы простимся", –

И глаза его остановились.

Я увидел этот взгляд унылый.

Было в городе черно и пусто.

Вместе с пехотинцем уходило

Темное, как человек, искусство.

*   *   *

 

 

Сцена вторая

Немецкая оккупация Парижа. Одно из парижских кабаре. В зале – смешанная публика. На галерке – парижане, в партере и в ложах – немецкие офицеры. На сцене – Эдит Пиаф. За роялем – Маргерит Моно.

Эдит поет «Вымпел легиона».

Голос с галерки: Молодец, Эдит! Врежь этим бошам!

Второй голос с галерки: В задницу они получат свою победу, в задницу!

Немецкий офицер, поднимаясь: Взять этих крикунов! Замолчите, фройляйн Пиаф, это приказ!

Эдит, со сцены: Я буду петь, пока вы не поднимитесь на сцену и не заткнете мне рот, господин офицер! Но надеюсь, что пока в этом зале есть мужчины-французы, вы не осмелитесь это сделать!

Голоса с галерки: Боши, вон! Сопротивление! Мы с тобой, Эдит!

Немецкий офицер: Мы поговорим с вами после концерта, фройляйн Пиаф. Я ухожу. Честь германского офицера не позволяет выносить такое унижение!

Эдит: Благодарю, господин офицер, что не застрелили меня прямо на сцене! (Продолжает петь «Вымпел легиона»).

Гром аплодисментов. Голоса: «Молодец, Эдит! Браво, Эдит! Да здравствует Франция!».

После концерта. Гримерка Эдит. Эдит разгримировывается у зеркала. Без стука входит немецкий офицер.

Эдит: А, здравствуйте! Не ждала такого поклонника… Мне собирать вещи? Или позволите прежде заехать за чемоданом домой? Или, быть может, вы повезете меня прямо в Булонский лес…

Офицер: О, блистательная фройляйн Пиаф, я даже не смел надеяться! В Булонский лес? На романтическую прогулку?!

Эдит: На ту прогулку, на которую вы каждый день уводите арестованных  мальчиков и девочек из нашего Сопротивления… Пуля в затылок – и в яму!

Офицер: Фроляйн Пиаф, я требую не провоцировать меня. Я ваш искренний поклонник и хотел бы помочь вам! Имею честь довести до вашего сведения, что мы, немцы, известны во всем мире как любители музыки…

Эдит: Любители музыки? Той музыки, которую играют в ваших лагерях оркестры из евреев-заключенных, пока их соплеменники идут на смерть?

Офицер: Фроляйн Пиаф, вы переходите границы дозволенного! Даже того, что дозволено молодой очаровательной женщине!

Эдит: Я обожаю переходить границы! Я только этим и занимаюсь, когда пою…  

Офицер: В таком случае, перейдите границу неоккупированной зоны Франции – и чем скорее, тем лучше!

Эдит, с издевкой: Как это мило, как благородно с вашей стороны! И не подумаю! Я нужна здесь! Я, видите ли, выполняю свой долг перед французской публикой!

Офицер: Тогда исключите из своего репертуара провокационные песни. И прежде всего – эту мерзкую французскую агитку, «Вымпел легиона!» 

Эдит: Как я могу не петь то, о чем просят мои слушатели?

Офицер: Эй, вы, послушайте! Здесь хозяева – мы! Вы должны подчиняться тому, что требуем мы! Не сметь больше петь эту песню! Вы меня поняли?!

Эдит: Как изволите понимать вас, когда вы то пытаетесь советовать мне бежать в свободную зону, то приказываете заткнуться? Я пытаюсь представить себе вас без этой формы. Мне жаль вас, господин офицер. Вы разрываетесь между верностью вашим хозяевам-людоедам и тем человеческим, что в вас еще осталось…

Офицер, срываясь на визг: Не сметь жалеть меня!! Жалость унизительна для солдата великой Германии!

Эдит: Жалость никогда не унизит даже самого сильного человека! Она – один из ликов милосердия… И все же я уеду на юг. Я чувствую, что должна спеть еще так много! А потом вернуться в Париж, освобожденный от вас и спеть в честь вечной, бессмертной, прекрасной Франции!

Офицер: Молчать! Или вы станете петь так, как приказывают германские оккупационные власти, или отправитесь в концлагерь! В концлагерь – в лучшем случае! Понятно?

Эдит, пожимая плечами, с вызовом: Что ж тут непонятного? Вы предлагаете или ползать на коленях перед вами, или стать жертвой. Я уже сделала выбор. Это – свобода и Франция. А теперь можете арестовать меня, я готова!

Офицер, вскакивает в раздражении: Когда мы решим арестовать вас, за вами придут из гестапо. До свидания, фроляйн…

Эдит: Лучше прощайте, господин офицер! Не думаю, что мы увидимся. Надеюсь, вас скоро вышвырнут отсюда!

 *   *   *

 

 

Сцена третья

Комната в квартире Эдит Пиаф. За роялем – Маргерит Моно, которая задумчиво перебирает клавиши. В кресле – секретарь Эдит мадемуазель Андре Бигар. Входит Эдит, она раздражена и сердита. Бросает пальто прямо на пол, но под сердитым взглядом недовольной ее манерами Маргерит поднимает пальто с пола. Ходит по комнате из угла в угол.

Эдит: Привет, Маргерит! Привет, Андре!

Маргерит: Как дела, дорогая?

Андре: Что нового в Париже?

Эдит: Андре, милая, что тут может быть нового? Опять эти боши снуют по улицам, как крысы! Мне перестали нравиться прогулки по Парижу. То и дело натыкаешься на мундир цвета фельдграу… И этот мундир или требует документы, или нагло разглядывает тебя с ног до головы! Как они мне надоели!

Андре Бигар, из кресла: Они надоели не только тебе, Эдит. Они надоели Франции!

Маргерит Моно: А недавно какой-то надутый бош заявился после концерта в гримерку Эдит и запретил ей петь «Вымпел легиона». А ведь у этой песни моя музыка. И слова Раймона…

Эдит: Надо что-то делать! Как мне хотелось тогда влепить этому негодяю пощечину! Расцарапать его мерзкую самодовольную морду!

Маргерит Моно: Лицо, Эдит, лицо! Опять ты перешла на свой уличный жаргон…

Эдит: У кого лицо, Гит, а у кого и морда! Я думаю, ты не заставишь меня открывать словарь досточтимого мсье Ларусса, чтобы определиться относительно одной паршивой нацистской рожи!

Андре Бигар: Мой муж в лагере для военнопленных… Я недавно получила известие о нем…

Эдит: Но как, Андре? Ты связана с Сопротивлением? Тогда, быть может, они что-то знают о Раймоне?  И о Поле Мериссе?

Андре Бигар: Можно разузнать, Эдит. Но для этого нужна твоя помощь…

Эдит: Какая? Я на все готова…

Андре Бигар: Нужно притвориться… Принять предложение немецкого командования о концертах в лагерях для французских военнопленных…

Эдит, возмущенно: Я не буду петь для охраны лагерей, где томятся наши парни!

Маргерит Моно: Ты будешь петь не для этих паршивых офицеров-бошей, а для наших мужчин! Для тех, которые в лагерях…

Эдит: Едва ли они меня услышат… Ведь петь придется всякой немецкой офицерне…

Маргерит Моно: Услышат… И увидят… Ты попросишь у немецкого начальства разрешения сфотографироваться с нашими пленными…

Андре Бигар: Подумай, несчастные жены, матери и сестры увидят на этих фотографиях своих мужчин! Узнают, что они живы!

Маргерит Моно: А в консервных банках, вместо их обычного содержимого, мы привезем поддельные документы и поможем кое-кому бежать…

Андре Бигар, с воодушевлением: А часть денег за твои концерты мы будем переправлять еврейским семьям… Чтобы еще кто-нибудь из наших друзей-евреев смог вырваться в Швейцарию!

Эдит: Но как противно притворяться… Расшаркиваться перед этими бошами! Петь им, словно я – продажная сука!

Маргерит Моно: Фи, Эдит! Что за выражения! Если бы это услышал Раймон!

Эдит: То он заставил бы меня выучить очередную порцию словаря! От сих до сих… Ты забыла, Гит, что я ушла от Раймона, когда он переусердствовал со своими уроками французского, музыки и хороших манер!

Маргерит Моно: Жаль, Эдит, что ты так решила… Еще год – и он бы сделал из тебя даму!

Эдит: Но он успел сделать из меня певицу! А остальное – неважно!

Андре Бигар: Пойми, Эдит, нужно притвориться… Ради тех несчастных парней, что в лагерях… Ради наших друзей! И ради тех, кто сейчас борется с нацистами!

Маргерит Моно: Вспомни, ты не только прекрасная певица, но и хорошая актриса! Примени актерский талант! А мы с Андре поедем с тобой!

Эдит: Надеюсь, вы не заставите меня пить кофе с Геббельсом? Для пользы общего дела?

Андре Бигар, с иронией: Надеюсь, до этого не дойдет…

Эдит: Ладно, подруги! Я согласна… Я спою этой нацистской офицерне «Вымпел Легиона»!

Маргерит Моно: Лучше сделаем так… Я сыграю мотив песни, которую придумали наши солдаты в лагерях для военнопленных… «В задницу боши получат свою победу, в задницу!». А кто знает, подпоет… Пусть шепотом, пусть про себя… Это придаст нашим мужчинам бодрости!

Эдит: Фи, Гит, что за выражения… «В задницу…». А еще – приличная дама!

Маргерит Моно: В этом случае даже Раймон одобрил бы мои слова!

Эдит: Видишь, Гит, иногда крепкие словечки бьют в самую точку!

Маргерит Моно, с материнской улыбкой: Только не злоупотребляй ими, Эдит!

Эдит: И не забывай чистить зубы по утрам и вечерам… И не перепутай нож для рыбы с ножом для мяса… И снимай нагар со свечей щипчиками, а не пальцами! Ладно, Гит, я – хорошая ученица! Я помню все наставления! Только я уже выросла, а  вы этого как-то не заметили!

Маргерит Моно: Раймон поручил мне заботиться о тебе!

Андре Бигар: Эдит и вправду выросла, Маргерит, дорогая!

Эдит: Ну, дамы, готовьте консервные банки… Будем прятать в них фальшивые документы! Жаль я выбросила все жестянки из моей прежней конуры… Вот бы они сейчас пригодились! Не мне – Франции!

Андре Бигар:  В добрый час, Эдит!

Маргерит Моно: Да здравствует Франция! Наша Франция, страна прекрасных женщин и сильных мужчин!

Андре Бигар: Кофе с Геббельсом я тебе не обещаю, Эдит. Но, быть может, ты будешь вспоминать эти гастроли, как самые важные в своей жизни…

Маргерит Моно наигрывает на рояле «Вымпел Легиона». Эдит и Андре становятся около нее. Звучит начало песни «Вымпел Легиона» в исполнении Эдит Пиаф.

*   *   * 

 

 

 

Сцена четвертая

После войны

Эдит:

Мы победили бошей. Конечно, вместе с союзниками – и особенно с русскими. Я оценила русских по заслугам еще тогда, когда пела их эмигрантам и они называли меня Таней. Это чертовски упрямый народ. И очень сильный. Гитлеру он оказался не по зубам. И вот, генерал Шарль де Голль, вождь Сражающейся Франции, вместе с войсками союзников и французской армией вошел в Париж. Что это был за день! Совершенно незнакомые люди обнимались и целовались на улицах. А мужчины норовили поцеловать незнакомых женщин в губы или хотя бы в щеку. Было лето. Жаркий август 1944 года. И все мои мужчины вернулись – и Раймон Ассо, и Поль Мерисс… Только вот папа Луи Гассион не дожил до победы. Он умер в 1944-м, незадолго до освобождения Парижа. До последнего дня он все рвался повоевать с проклятыми бошами.

После войны я не вернулась ни к одному из своих мужчин. Я решила покорить Америку и отправилась в турне. Но только на чужбине я поняла, как сильно люблю свою родину. Странная штука, дамы и господа! Родину особенно любишь в чужих краях, а не тогда, когда она шумит за твоим окном – голосами людей, машин и деревьев.

Сначала парижский воробышек не пришелся по вкусу американцам. Они любят сексапильных блондинок высокого роста и с улыбкой во все тридцать два зуба. А я – невысокая, узкоплечая брюнетка, я упираю руки в бока, когда пою, и порой улыбаюсь очень грустно. А иногда у меня даже текут по лицу слезы – когда я пою о любви или обращаюсь к Богу с мольбой.

Американцы не любят плачущих женщин – ведь все должно быть «о кей»! Никаких страданий и слез на сцене – только бравурные песни со счастливым финалом. И никаких трагических жестов – даже когда на сердце страшная тяжесть. Все о кей – и да здравствует жизнь! С одной стороны – прекрасная, жизнеутверждающая философия… А с другой… Французы тоже любят радость, но не искусственную. Они не пытаются лишить жизнь грусти, хотя бы мимолетной. Это все равно что не добавлять в пищу соль.

В Нью-Йорке я встретила свою большую любовь. Боксера Марселя Сердана. Мы оба мечтали покорить Соединенные Штаты. И сошлись однажды в нью-йоркском баре, где подают говядину, жесткую, как подошва старого башмака, и пиво, лишенное остроты и вкуса… Вы там бывали, дамы и господа? Тогда вы меня поймете…

*   *   *

 

 

Сцена пятая

Нью-йоркский бар. Поздний вечер. За высокими стульями пивной Эдит Пиаф и Марсель Сердан. Он одет просто и даже небрежно, резкие жесты и покрытое шрамами лицо гладиатора. Эдит в вечернем платье, с красиво уложенными волосами.

Эдит: На мне слишком красивое платье для этого места… И подают здесь какую-то гадость…

Марсель: По нью-йоркским меркам это вполне сносная еда. Ростбиф, мятное мороженое, пиво…

Эдит: Американцы вообще не умеют есть со вкусом… Говядина пережарена, мороженое – лишено всякого вкуса… А пиво… Это вообще не напиток… Это пародия!

Марсель: Вы слишком строги, мадемуазель Пиаф.

Эдит: Эдит… Называй меня Эдит… И «ты».

Марсель: Просто нам обоим не по себе в Америке, Эдит. Меня на ринге побил американец, а тебя – не принял Бродвей...

Эдит: Ничего, мы им еще покажем! И твоему американцу, и Бродвею!

Марсель: Для того, чтобы победить американцев, нужно их понять. Вот я и хожу в бары. Чтобы сблизиться с местными. Есть то, что едят они. Слушать то, что слушают они. Одеваться, как они…

Эдит: Ну это уж слишком! Даже ради успеха на Бродвее я не стану есть эту буйволятину!

Марсель: Ты слишком француженка, Эдит. До кончиков твоих наманикюренных пальчиков… (Целует ей пальцы).

Эдит: Были времена, когда эти руки не знали, что такое маникюр.

Марсель: Но эти времена, слава Богу, прошли.

Эдит: Да, теперь меня кое-кто знает… Но я – это я. И не стану другой в угоду этой стране. Я уважаю американцев, но не стану подлаживаться под их вкусы.

Марсель: Тогда ты проиграешь, Эдит…

Эдит: Тогда я заставлю себя уважать, милый!

Марсель: Но не любить… Если ты решила достичь успеха в Нью-Йорке, научись хоть немного походить на американцев.

Эдит: Только не в том, что касается еды. И красоты. Пойдем в «Ле Гурме». Там точно знают толк во французской кухне.

Марсель: Пойдем, я бывал там с женой…

Эдит: Ты женат? Как обидно!

Марсель: Я не буду врать тебе, Эдит. Ты и сама можешь навести обо мне справки. У меня есть жена – Маринетта – и два сына, Марсель и Рене. Они в Касабланке.

Эдит: Два сына? Это серьезно. Я умею договариваться с женами моих любовников, но только не с их детьми.

Марсель: Я еще не твой любовник, Эдит…

Эдит, наклоняясь к нему, интригующе: Разве ты не хочешь им стать, мой милый?

Марсель: Признаться, хочу. Но я не смогу развестись с женой. Из-за сыновей…

Эдит, гладя его по щеке тыльной стороной ладони: Ты познакомишь меня со своими сыновьями?

Марсель: Если выдастся случай…

Эдит: Я не буду мешать твоей семейной жизни. Просто люби меня. Вот и все…

Марсель: Это слишком по-французски… Американцы бы нас не поняли.

Эдит: Ну и пусть… Любовь – превыше всего… Любовь – это жизнь в розовом… Когда-нибудь я спою со сцены «Гимн любви»!

Марсель: Ты придешь на ринг, посмотреть, как я дерусь?

Эдит: Обязательно…

Марсель: И будешь кричать со своего места: «Браво, Марсель!», «Давай, Марсель!»? А потом придешь ко мне в раздевалку, чтобы смыть кровь с моей разбитой физиономии? Или чтобы помочь мне снять потную майку и заменить ее на свежую? Обычно женщины боятся крови и пота. Ты, наверное, тоже…

Эдит: Я не боюсь, Марсель. Я – боец. Поверь, это нелегко – выступать на сцене. После концертов я никого не пускаю к себе в гримерку. Но тебя – пущу. Посмотришь, как я сижу перед зеркалом – усталая, без сил… Не очень-то приятное зрелище!

Марсель, сжимая ее руку: Тогда давай заключим союз… Оборонительный и наступательный!

Эдит: Во имя любви?

Марсель, целуя ее: И взаимопомощи!

Эдит: Пошли в «Ле Гурме», малыш! За это нужно выпить хорошего французского вина!

(Марсель помогает ей сойти с высокого барного стула. Подает Эдит пальто. Они уходят под руку. Эдит напевает мотив песни «Жизнь в розовом»).     

*   *   *

 

 

Сцена шестая

Нью-Йорк. Раздевалка Марселя Сердана. После боя. Марсель сидит около зеркала, Эдит губкой смывает кровь с его разбитого лица. Вечер.

Эдит, с тяжелым вздохом: Это так ужасно…

Марсель, пытаясь изобразить улыбку на разбитом лице: Что ужасно, милая?

Эдит: Видеть, как бьют по любимому лицу. По твоему лицу!

Марсель, разминая плечи: Если бы только по лицу! Мне вообще сегодня сильно досталось. Но я победил!

Эдит: Ты не боишься остаться калекой?

Марсель: Все гладиаторы, даже самые удачливые, рано или поздно становятся калеками. А я ведь – гладиатор. Разве ты забыла?

Эдит: Я думала, ты – боксер, милый…

Марсель: Боксер или гладиатор – какая к черту разница?!

Эдит: Но сейчас никто не потребует твоей смерти, если ты проиграешь бой… И римский император не сидит на почетном месте с кислой миной на лице…

Марсель: На почетном месте сидят те господа, которые делают на меня ставки… Как на бойцового петуха. А мой тренер подбегает к ним с такой мерзкой улыбочкой и говорит: «Чего изволите?». Я умру на арене, ты, наверное, на сцене… Все к лучшему в этом лучшем из миров!

Эдит: Давай уедем, милый!

Марсель: Куда, на луну? Говорят, там хорошо, спокойно… Лунатики бродят под ручку с лунатичками… И мы будем бродить так же. Ты будешь напевать «Жизнь в розовом», а я – хвастаться, что эта песня посвящена мне…

Эдит: Ты бросишь ринг, я – сцену, и мы уплывем куда-нибудь на тихий солнечный остров… В Средиземном море… Хочешь, на Корсику? Или на Сардинию? Будем жить в белом доме, окруженном апельсиновой рощей… Слушать, как шумит море. Собирать ракушки на берегу…

Марсель: И однажды я с тоски крепко поколочу хозяина местного бара… А ты устроишь концерт – прямо на берегу. И нас заберет полиция…

Эдит: Ну и что? Посидим немного в участке. Там – не страшно. Я там бывала в юности. Ну, наденут железные браслеты ненадолго. Потом все равно снимут. И мы вернемся в свой тихий белый дом… И будем пить вино на веранде…

Марсель: Да, малышка, похоже в этом что-то есть… Может, и вправду перестать крушить чужие физиономии и подставлять под удары свою? (Обнимает ее).

Входит тренер Марселя Люсьен Рупп. Подтянутый, щегольски одетый, наглый.

Люсьен: Мадемуазель Пиаф? Вы снова здесь?

Марсель, ехидно: А где же ей быть? Знаменитая певица любезно согласилась стереть кровь с моей расквашенной рожи! Какое шоу! Срочно зови этих шакалов с фотоаппаратами! Что-то я уже пять минут их не видел!

Эдит: Мсье Рупп, вам что-то не нравится? Вы хотите, чтобы я ушла? Не дождетесь!

Люсьен: Мадемуазель Пиаф, я буду говорить с вами начистоту.

Эдит: Валяйте!

Люсьен подвигает стул, садится около них.

Люсьен: Я давно хотел сказать вам, что вы мешаете Марселю.

Эдит встает и упирает руки в бока. На мгновение в ней просыпается прежняя уличная девчонка.

Эдит: Это еще чем? Тем, что накладываю ему примочки и бинтую его вывихнутые руки?

Марсель: Правда, малышка, ты – прекрасная медсестра! И где ты только этому научилась?…

Эдит: У нас в Бельвиле всякое бывало. Приходилось и драться! А потом – зализывать раны!

Люсьен: Вы отвлекаете Марселя от выступлений. Он размяк, разнежился. Думает о любви, а не о победе.

Эдит: Но ведь сегодня он победил!

Люсьен: Сегодня он чуть не проиграл. А дальше будет еще хуже. Нам не нужны подмоченные победы. И тем более – поражения!

Марсель, сердито: Кому это – нам, старина? Ты что, записался ко мне в братья?

Люсьен: Ты хочешь быть чемпионом мира или нет?

Марсель, гордо: Я уже им был.

Люсьен: А теперь тебе надо подтвердить свое звание. И не думать о мирной жизни в тихом местечке с экс-певицей под одним боком и с женой – под другим…

Марсель: Да как ты смеешь, парень! Сейчас как дам – улетишь! (встает и угрожающе нависает над Руппом).

Эдит: Оставь его, Марсель, не надо!

Люсьен: Мадемуазель Пиаф, неужели вы хотите помешать карьере своего… друга?

Эдит: Это не карьера, а самоубийство…

Люсьен: А разве вы не занимаетесь тем же? На сцене?

Эдит: Зрители, слава Богу, не бросаются на меня с кулаками. Даже если я сфальшивлю…

Люсьен: Послушайте, мадемуазель Пиаф, у каждого свой способ славно повеселиться. Марселю нравится махать кулаками, вам – драть глотку.

Марсель: Эй, Люсьен, давай-ка поделикатнее! Ты говоришь с дамой!

Люсьен: Пораскинь-ка мозгами, Марсель! Если ты откажешься от боев на звание чемпиона мира, мы заплатим огромную неустойку. Точнее, ты заплатишь! Я-то умою руки. Я делил с тобой барыши, но убытки делить не намерен!

Марсель: Делил? Как же… Ты всегда забирал себе львиную долю!

Эдит, испуганно: И много он должен заплатить?

Люсьен: Как насчет нескольких сотен тысяч долларов?

Эдит: О Боже!

Люсьен: Наш чемпион не найдет этой суммы, даже если продаст себя с потрохами. Марселю нужно отыграть положенные бои. А потом – пусть проваливает на все четыре стороны. К вам или к жене с детишками – мне все равно!

Эдит: Если бы я была богатой,  я бы выкупила Марселя у вас… И у ринга! Но я заработала одни долги!

Люсьен: Одни долги? А говорят, у вас миллионные гонорары!

Эдит: Пресса сильно преувеличивает мои доходы. Я живу от концерта к концерту. Я – заложница своего голоса. Мне ничего не удалось скопить. Если однажды я свалюсь прямо на сцене, то хоронить меня тоже будут в долг.

Марсель: Нам придется потерпеть, Эдит. Но когда я проведу все бои и снова стану чемпионом мира, мы обязательно уедем… На твой остров… Я разведусь с Маринеттой. А ты подружишься с моими сыновьями. Они – такие славные ребята!

Эдит: Я мечтаю об этом, любимый!

Марсель: Ладно, Люсьен, по рукам… (пожимают друг другу руки)

Эдит: Но только в последний раз, слышишь?

Марсель: Я обещаю, малышка…

Люсьен, в сторону, ехидно: Вы уедете на свой остров старичками, мои голубки! Если доживете… Вы не помешаете мне отхватить свой куш!

 *   *   *

 

 

Сцена седьмая

Затемненный помост. В луче – Эдит с черным платком на плечах.

Эдит: Марсель уплыл на наш остров один. Он и сейчас там. В краю вечного солнца и вечной любви… Вы догадываетесь, где это, дамы и господа? (сквозь слезы). Такого острова нет ни на одной карте! Марсель умер… (Плачет).

Он разбился в самолете, когда летел из Парижа в Нью-Йорк, на полпути. Самолет пролетал над Азорскими островами и врезался в потухший вулкан Редондо. Этот чертов самолет должен был сесть на острове Санта-Мария, а потом снова взмыть вверх, над океаном. Но пилот все перепутал… Куда только он смотрел, скотина! Впрочем, о мертвых или хорошо или ничего! Этот бедняга тоже погиб – вместе с пассажирами… Я винила и себя, поскольку Марсель летел в Нью-Йорк ко мне… А вдруг я и вправду приношу несчастья, как говорил тренер Марселя Люсьен Рупп?!

С тех пор я пою в честь Марселя Сердана, в память о нем и для него! Ты ведь меня слышишь, любимый?! Ты ведь слышишь меня там, на небесах? Иногда мне кажется, что он отвечает: «Слышу, малышка!». Мы до сих пор разговариваем друг с другом – душой… А для этого разговора не важно, кто из нас – жив, а кто – мертв… Смерти нет – это всем известно! Есть только вечная жизнь и вечная любовь!

(Звучит песня Эдит Пиаф «Жизнь в розовом»)

 

 

Сцена восьмая

На затемненной сцене появляется Тео Сарапо, последняя любовь Эдит Пиаф. Он – в луче, вокруг – темнота.

Дамы и господа, я закончу для вас эту историю, поскольку я пережил Эдит! Меня зовут Тео Сарапо, я был последней любовью Эдит Пиаф, а она – моей единственной настоящей страстью. Точнее меня зовут – Теофанис Ламбукис. Мои родители – православные греки, эмигрировавшие во Францию.

Сарапо по-гречески значит «я тебя люблю». Это имя дала мне Эдит в один из первых дней нашей любви. И с тех пор я не хочу никакого другого имени…

Еще когда я служил в Алжире, солдатом, я без конца слушал затертую пластинку с ее песнями. Для меня Эдит была голосом самой Франции. Таким же нежным и звонким, жизнелюбивым и полным страсти, как ее и моя страна! Все парни из моей роты думали точно так же. Они любили голос Эдит, как свой оставленный дом.

Когда через несколько лет я встретил саму Эдит, то сначала разочаровался. Она была маленькая, худенькая, вся какая-то взъерошенная, плохо причесанная! Словно нахохлившийся воробышек… Мне все время хотелось ее причесать! После Алжира я работал парикмахером и знал в этом толк.

Но потом я понял, сколько в Эдит певучей, звонкой нежности. И полюбил не только голос самой Франции, но и хрупкое тело, в которое этот голос был заключен. А главное – душу Эдит…

Мы поженились, дамы и господа! Обвенчались в греческой церкви по православному обряду. В последние годы Эдит много болела, и я заботился о ней, как мог. Мне казалось, что она – воробышек – и доверчиво сидит у меня на ладони. В Эдит было столько нерастраченной ласки… И любви… В юности она потеряла ребенка, малышку Марсель, и с тех пор у нее не было детей. Но она помогала сыновьям Марселя Сердана. И сама была, как ребенок. Такая же ранимая, нежная и открытая…

Ее душа, дамы и господа, была еще прекрасней, чем голос! Я это говорю наверняка, потому что я ее любил… Вот такую – взъерошенную, упрямую, обидчивую, гордую! И удивительно сильную и добрую, как будто вся сила и доброта мира звучала в ее голосе! И как будто сама Франция говорила ее устами! А вместе с Францией – сама Красота!

Эдит, я скоро приду к тебе и буду подпевать, как раньше, в наши лучшие времена! Эдит, ты так и не научила меня хорошо петь, но ради тебя я постараюсь, я попробую спеть твою любимую песню… Да здравствует любовь, дамы и господа! Только любовь делает нас достойными вечности! Потому что любовь – это вечная жизнь…

(Поет «Гимн любви»).

 

Занавес