Литературно-художественный интернет-журнал

Наталья Николаевна Мордвинова
(1794-1882)

Воспоминания об адмирале
Николае Семёновиче Мордвинове и о семействе его.
(Записки его дочери)

(избранные разделы, связанные с городом Николаевом) 

    Мордвинов Николай Семенович (1754-1845), государственный и военный деятель. В начале морской карьеры служил адъютантом у британского адмирала, Чарлза Ноульса, состоявшего на русской службе. С 1774 по 1777 учился морскому делу в Англии. В 1782-1784 командовал кораблем "Царь Константин", плававшим в Средиземном море. В Ливорно встретил свою будущую жену, англичанку, воспитанницу английского консула, Генриетту Кобли. В 1792 получил орден Св. Александра Невского за попечение о строительстве и развитии города Николаева, где у Мордвиновых бывали английские моряки, состоявшие на службе в Черноморском флоте, английские путешественники.

В Херсоне отец мой, по неблагоприятному климату, два раза подвергся опять сильной горячке, пробыл там около двух лет, и когда правление перевели в Николаев, то и он переехал туда же со всем семейством.

На новом своем поприще отец мой с усиленною деятельностью вел все дела, не упускал из вида ничего полезного, энергически занимался всеми предметами для блага того края, ничего не оставлял без внимания. Дела у него шли с удивительным порядком: у него не было даже многосложности в бумагах; он требовал, чтобы просьбы и доклады были кратки и ясны; прошения принимал на одной странице и для приучения к сокращению отдавал обратно, если нужно было повернуть лист.

Портрет адмирала Н. С. Мордвинова (1810-1820 г.). Художник А. Г. Варнек.

Его доблестные подвиги, душевные качества и добродетели заставляли всех и каждого уважать его. Он исполнял свои обязанности как истинный христианин, отечеству служил с пламенным рвением, всем подчиненным был отец и благотворитель. Слава его возрастала, и вся Россия его ценила. Имя его осталось в памяти у всех черноморских сослуживцев; они с восторгом вспоминали до конца своей жизни благодатное время, когда находились под его начальством.

Он обладал такими сведениями в науках, что не было предмета, о котором не мог бы говорить с точным знанием, приводил в удивление всех специальных людей, особенно любил заниматься политическою экономиею и наукою земледелия. Не было сочинений, которых бы он не читал и не знал совершенно по этим предметам. Всякие новые сведения, какие он мог получить по сей части, его интересовали.

В продолжение главного управления отца моего Черноморским флотом в царствование Екатерины он должен был несколько раз приезжать к ней в Петербург с докладами. Однажды государыня приняла его особенно ласково, что заметили все окружающие ее царедворцы, и удвоили к нему свое внимание, кроме великого князя Павла Петровича, который, казалось, удалялся от него и в обращении с ним заметно был очень холоден. Отец мой не мог постигнуть причины этой перемены. Проезжая из Петербурга обратно через Гатчину, где проживал постоянно в то время великий князь, отец мой остановился и подумал: заехать ли к нему проститься или нет, но рассудил, что следует отдать долг почтения будущему своему государю,— и счел обязанностью явиться к нему.

Приехав во дворец, он просил доложить о нем великому князю и получил в ответ, что его высочество дал приказание, когда приедет Мордвинов, принять его без доклада. Когда отец мой вошел к нему в кабинет, великий князь обнял его и сказал: «Друг мой, никогда не суди меня по наружности. Я удалялся от тебя и казался с тобою холоден не без причины: видя, как милостиво ты был принят у государыни, я не хотел помешать тебе в почести при большом Дворе». Известно было, что между двумя дворами существовало некоторое несогласие.

Любовь великого князя с детских лет к моему отцу никогда не изменялась, и в продолжение жизни он несколько раз доказал свою дружбу. Будучи еще великим князем, он подарил отцу моему из собственной своей библиотеки Записки Сюлли (Les Memoires de Sully) с вензелем П. П., под императорской короной, в знак искренности своего чувства, и сказал: «Когда я буду царем, ты будешь при мне моим Сюлли». К сожалению, книги эти пропали у нас в Подмосковной при нашествии французов в 1812 году. Императрица Екатерина также подарила отцу моему полное собрание «Китайских записок»4 (Les memoires des Chinois), составленное миссионерами (missionaires francjais), которое доныне сохранилось у нас.

В Николаеве отец мой устроился очень хорошо — климат там здоровый — и жизнь его вообще изменилась, сделалась гораздо удобнее во всех отношениях. Его семейство составляло около двадцати человек: кроме семейства нашего и родных наших, тетушки Елизаветы Семеновны с дочерью, тетушки Анны Семеновны с сыном, дядюшки Фомы Александровича Коблея, в ежедневном нашем обществе были приятельница матушки мадам Гаке с дочерьми и баронесса Боде с детьми; граф Александр Иванович Остерман-Толстой, граф Гейден и Гамильтон — оба моряки; многие из французских эмигрантов, которые поступили на службу в Черноморский флот, также посещали довольно часто; графиня Кастро де ла Сердо, богатая помещица, постоянно проводившая зиму в Николаеве с своими детьми, и многие городские дамы приезжали к нам по вечерам. Тетушка Екатерина Семеновна проживала с мужем в Польше (он все еще находился при Суворове), но несколько раз приезжала к нам, в Николаев, и гостила у нас.

У отца моего был всегда открытый стол; кроме всего нашего семейства, многие офицеры, служившие под его начальством, часто приходили обедать без особенного приглашения, так что у нас бывало за столом иногда тридцать и сорок человек. Вечера были полны приятным, оживленным обществом, и так как в Николаеве много было молодых людей, то два раза в неделю были балы, один день у нас, а другой в клубе; были маскарады, кавалькады и вообще проводили время очень весело. Здесь родилась дочь Наталья в 1794 году, июня 10-го дня. Отец мой нежно любил мою матушку и детей своих, разделял с нею все попечения и беспокойства, часто их убаюкивал и укачивал; когда были больны, сам давал лекарство и вообще обращал внимание на самые малейшие предметы в отношении к нам; даже когда обременен был делами, то и тогда дети были особенною его заботою, и в самое время веселья он занимался ими. Я помню, на домашних балах, как отец брал на руки меньшую дочь, Наташу, и с нею танцевал кругом залы несколько раз.

В то время балы начинались рано, и дети с нянюшками стояли у дверей и смотрели на танцующих. Я помню тоже, как был дан бал для Суворова; он подходил и ласково шутил с нами; помню, как завешивали у нас зеркала, а в кабинете отца моего была приготовлена для Суворова ванна и ушат со льдом, и тут же стоял Прошка - камердинер Суворова.

Отец рассказывал, как раз он был озабочен во время турецкой войны. Однажды он принес план Суворову и, разложив на стол, просил решения насчет каких-то распоряжений, но тот, вместо ответа, прыгал около стола и повторял: ку-ку-ри-ку, что он обыкновенно делал, когда не хотел отвечать. Отец, потеряв терпение, должен был уйти со своим планом и решить сам, как действовать без совета Суворова.

Я помню другой анекдот, рассказанный отцом. Нужно было послать войско на штурм какого-то города и велено изготовиться к приступу; но оказалось много больных, и Суворов приказал своим манером, «чтобы больных не было!» и чтобы из госпиталей всех послать на штурм, что и исполнили: вывели всех солдат из больниц, в госпитальных шлафорах и колпаках, посадили на шлюпки и отправили тоже на приступ; кажется, это было ночью. И что же? Суворовский приказ, так сказать, перетряхнул изнуренных воинов; они пободрели, и все кончилось удачно - оставшиеся в живых возвратились без лихорадки. Так оживляло всех одно слово Суворова, умевшего говорить душе русского человека!

Из Николаева отец мой ездил несколько раз в Крым, а одно лето мы ездили всем семейством и жили в Бахчисарайском дворце.

Лето мы всегда проживали за городом; один год жили в Богоявленском, в 12-ти верстах от Николаева, остальные годы — в Спасском, прекрасном месте на берегу реки Буга (оба основаны Потемкиным). Туда по воскресеньям приезжали гости из города, гуляли, веселились, и вечер всегда оканчивался танцами. Многие путешествующие останавливались в Николаеве, проживали месяцами в этом счастливом уголке, увлекаясь приятным обществом и жизнью, которую там проводили, и называли его маленьким оазисом в степи, в новом нашем малонаселенном крае.

Когда происходил раздел наследственного имения, отцу моему братья его поручили заняться этим делом, что он и исполнил. Отделив из белорусского имения трем сестрам, разделил на три части братьям, предоставив выбор каждому по желанию. Отцу моему досталось Покровское с деревнями и имением в Белоруссии, в котором заключалась часть и Петра Семеновича.

Дядюшки мои были красавцы и достойные молодые люди, но большие щеголи и моты. Петр Семенович, после смерти своей, оставил много долгов, и отец мой, не желая отдать имения в чужие руки, взял его себе и уплатил все его долги. Александр Семенович прожил все свое имение и еще у отца моего забрал в разное время триста тысяч ассигнациями, которые остались неуплаченными, и умер уже в пожилых летах.

Когда Людовик XVIII56, во Франции, вступил на престол, то назначил Александру Семеновичу пенсию в вознаграждение за то, что он, будучи министром в Венеции, содействовал к спасению принцесс, королевских тетушек, когда они приехали из Франции в Венецию, во время Французской революции. По кончине Александра Семеновича пенсия продолжалась и вдове его.

Отец мой всегда был очень степенный человек, не любил щеголять и даже скуп был для себя, но щедр для других; не только не отказывал в помощи, но сам предупреждал нуждающихся.

Кроме родовых имений, которыми владел отец мой, пожаловала ему императрица Екатерина большую часть Ялтинской долины; от государя Павла Петровича он получил тысячу душ в Воронежской и Тамбовской губерниях. Кача по духовному завещанию досталась ему от приятеля его Фалеева.

Г-н Фалеев был очень богат и не имел прямых наследников; несколько раз при жизни своей он просил моего отца, в знак дружбы, принять от него это имение, и мой отец всегда отказывал, но по смерти Фалеева принял в память, по завещанию.

В то время в Крыму имения продавались по дешевым ценам; отец мой купил Саук-су, Эль-бузлу и виноградники в Судаке. Сабли и Корениху тоже купил, но опять продал, чтобы приобрести Байдарскую долину и имение в Пензенской губернии; купил еще в Днепровском уезде Черную Долину и земли в Мелитопольском уезде, в Саратовской и в Оренбургской губерниях и все населил крестьянами из других деревень.

В «Истории Малороссии» Н. Маркевича (стр. 619, том 2-й) упоминается о Черной Долине, под названием Серкет и Гайман. Вероятно, это та же самая, которая теперь принадлежит нам.

При вступлении на престол государя Павла Петровича отец мой был произведен в адмиралы. Кажется, около этого времени государь послал Рибаса в Николаев, предоставляя отцу моему решить судьбу Рибаса, и даже дозволил сослать его в Сибирь. Вероятно, государю известны были все действия этого хитрого человека, также неприязнь и интриги против отца моего; но отец мой, по приезде Рибаса, сам поехал к нему, великодушно простил его и пригласил к себе обедать.

Рибас признался моей матушке, с каким страхом он ожидал свидания с моим отцом и как поразила его великодушная встреча, но благодарности за это не почувствовал. Во время пребывания своего еще в Николаеве он снова начал интриговать фальшивыми доносами.

Жена адмирала Н.С. Мордвинова - Генриетта Александровна, в девичестве Кобле

Отец мой, по приказанию государя, отправился из Николаева к нему в Петербург и ожидал себе лестного приема. Не доезжая заставы, когда было уже довольно темно, он в карете задремал. Вдруг слышит около своего экипажа топот лошадей; вообразил себе, что это был знак почетной встречи. При самом въезде его в город офицер подъехал к окну кареты и почтительно спросил: куда он прикажет его везти? Тогда отец мой удивился и сказал: «Что это значит?»— и получил в ответ, что по воле государя он арестован.

Не желая навлечь кому-либо из приятелей неудовольствия своим приездом, будучи под арестом, он решился ехать к одной родственнице, вдове, и остановиться у нее. «Ма cousine*,— сказал он, войдя в комнату,— примете ли вы арестанта?» Разумеется, родственница ему не отказала; когда же он удалился в приготовленную для него комнату, офицер объявил, что ему приказано не отлучаться от него, но отец мой уговорил его спокойно лечь спать, заверив, что не уйдет, и сам всю ночь провел, ходя по комнате, в раздумье, какая бы могла быть причина его ареста, и не знал, чему приписать.

Адмирал Николай Семёнович Мордвинов и его супруга Генриетта Александровна Коблей

На другой день явился к нему посланный с объявлением, что назначена комиссия его судить, куда и попросят его явиться.

Государь, любя моего отца и боясь его погубить, спросил у своего секретаря, Кушелева, как он думает, может ли Мордвинов оправдаться?»— Если нет, я запрещаю судить его, но если может — пусть судят!» На это Кушелев отвечал: я уверен, что Мордвинов ни в чем не виноват против своего государя. Когда отец мой явился в комиссию, на столе лежала кипа бумаг, по которой ему делали такие странные и неясные вопросы, что он ничего не мог понять, в чем его обвиняли, и просил доверить ему бумаги рассмотреть у себя, на что и согласились.

Приехав домой, отец мой раскрыл пакет, и маленькая записка, которая, вероятно, по нечаянности была тут, разъяснила ему все дело. Едва он успел прочесть ее, как прискакал посланный из комиссии, требуя от него поспешно бумаги обратно. Он закрыл пакет, вручил его посланному и сказал: «Возьмите, мне более ничего не нужно, я все понял». На другой день явился к нему князь Куракин и, проливая слезы, уговаривал просить прощения у государя, который всегда его любил и, вероятно, окажет ему свою милость. Отец мой отвечал ему: «Никогда я этого не сделаю, потому что ни в чем не признаю себя виновным; но знайте, князь, что если я даже буду сослан в Сибирь, и оттуда бойтесь меня!»

Отец мой, не быв виновен, оправдался, и враги его не достигли своей цели; но, зная неустрашимую откровенность его и любовь Павла Петровича к нему с детства, уговорили государя не призывать к себе Мордвинова, будто бы по той причине, что он может, по горячности своей, сказать что-нибудь неприятное и тем подвергнуться немилости. Государь согласился не видать его, подарил при этом ему тысячу душ, предоставив выбор имения где пожелает, и уволил его от службы. Отец мой принял это как знак милости, а не гнева, и что государь увольнением удалил его, чтобы спасти от происков врагов его.

Вспоминая о Павле Петровиче, отец мой говаривал о нем, что он имел много благородных душевных качеств, но его вспыльчивость, мнительность и настойчивость в требованиях — немедленно исполнять волю его — много ему вредили; иные из окружающих его пользовались тревожным характером и медлили исполнять его приказания, чтобы, раздражив его, поднести доносы о тех, кого хотели по злобе погубить.

Дом Главного командира Черноморского флота в Николаеве при Главном командире Черноморского флота Н.С. Мордвинове . 1808 г. Художник И.А. Горбовский г. 

Помнится мне, что одно из нареканий на моего отца состояло в том, что будто он не радовался восшествию на престол Павла Петровича и скорбел о кончине Екатерины.

В Николаеве, в 1799 году, февраля 24 дня, родился брат Александр, а в мае месяце мы все поехали в Крым. На пути остановились в имении графа Каховского на несколько недель, по его приглашению. Оставив нас, отец поехал в Саук-су (по татарски: холодная вода), в наше имение, где он назначил нам будущее местопребывание. Селение это находится в узкой долине, окруженной высокими горами, покрытыми темным, густым лесом; кое-где виднелись дикие разнообразные скалы; иные из них казались нам развалинами, убежищем каких-нибудь отшельников древних времен. Между горами протекает речка Саук-су* и разделяет селение на две части: посреди селения на этой речке бьет фонтан чистейшей воды; место очень живописное, но чрезвычайно мрачное. Отец мой, избрав на склоне горы место для постройки дома, очистил несколько татарских изб для временного нашего помещения, и мы туда переехали. С нами были: тетушка Анна Семеновна с сыном, маленьким его товарищем и гувернером; мадам Гаке с дочерью; наша гувернантка и матушкина сестрица мадам Мадекс с мужем и двумя детьми, которые приехали из Англии погостить к нам в Николаев. Отец мой занялся постройкою дома, пользуясь материалом большого неоконченного завода. Пока строился дом, все жили отдельно в татарских, домиках и приходили обедать все к нам.

Матушка, неразлучная с батюшкой, всегда находила большое удовольствие разделять труды его в устройстве хозяйства и разведении маленького сада перед домом. Там был еще большой фруктовый сад, но в некотором расстоянии от избранного места. Дом был к зиме готов, хотя каменный, но совершенно сухой. Отец мой придумал средство просушивать стены маленькими печурками в стене, между окнами, где постоянно держали огонь. По окончании внутренней отделки дома их заделали.

Соседей около нас не было никого, кроме проживающих в Судаке должностных лиц и владельцев, разводивших виноградники. В числе их жил академик Паллас, известный ученому свету по своим путешествиям и сочинениям. Он часто виделся с отцом моим, и дочь его приезжала к нам. Мы также часто ездили в Судак, где тоже были у нас виноградники, и так как Саук-су на Судакской большой дороге, то из проезжающих в Судак иные заезжали к нам.

 Тихо и мирно прошла первая зима; казалось, что все были счастливы. Мы, дети, по крайней мере веселились и наслаждались сельскою жизнью; все нас занимало; часто вечера проводили в танцах; даже бывали детские маскарады. Нас, детей, было много; казалось, что и родители наши не скучали, и в этой глуши наше веселье было им единственное развлечение, но более всех оживлял нас маленький братец, который был очень мил и забавен и удивительный красавчик. Он чрезвычайно любил музыку, и хотя был по другому году, но умел отличить, когда играли, что ему нравилось, и тогда начинал прыгать на руках няни.

     Герб дворянского рода Мордвиновых

Нянею его была прежняя его кормилица, Домна Аксеновна, жена дворецкого Филиппа Андреева, верная и преданная женщина старого времени, любила нас всех как родных; родители мои очень ее уважали.

По вечерам отец мой всегда сидел в гостиной с нами; я помню даже, что в Николаеве обыкновенно садился возле матушки и занимался делами, не развлекаясь разговорами окружающих его, но часто уходил в залу и, прохаживаясь по комнате, казалось, углублялся в размышления; может быть, и в это время занимали его какие-нибудь дела, но я знаю, что у него было обыкновение всегда давать себе отчет, каждый вечер, с пользою ли он провел этот день. Поверяя свои действия и чувства, он мысленно спрашивал себя, «не потерял ли я минуты без пользы?». Даже лишний час сна он считал потерею времени и, когда был молод, приказывал человеку окачивать ему голову холодною водою, если в назначенный час он не мог сам проснуться. Желая и нас приучить следовать его примеру, он заставлял нас писать ежедневно журнал, который не требовал подавать ему, но для того, чтобы мы сами себя поверяли. Родители вели нас так, что не только не наказывали, даже и не бранили, но воля их всегда была для нас священна. Отец наш не любил, чтоб дети ссорились и, когда услышит между нами какой-нибудь спор, то, не отвлекаясь от своего занятия, скажет только: «Le plus sage-cede*»,— и у нас все умолкнет.

Прошла первая зима, открылась весна, наступило и лето — все шло хорошо и благополучно. Все наши сельские занятия — прогулки по лесам, полям, лугам, работы в виноградниках, сбор разных плодов, орехов и ягод в наших садах — приносили нам большое удовольствие; помогая нашими детскими руками садовникам и работникам, унося из сада домой мешочки и корзинки с фруктами, по нашей силе, мы, как нам казалось, тоже были полезны.

К. началу второй зимы все понемногу стало изменяться. Наша гувернантка и домашний доктор занемогли лихорадкой и нас оставили; г-жа Гаке принуждена была ехать к замужней дочери; тетушка и дядюшка Мадекс скончались от нервной горячки. Эта потеря оставила очень грустное впечатление, особенно матушке. Дети их впоследствии уехали к тетушке Партридж, которая, желая их сделать своими наследниками, взяла их к себе. При нас остались только тетушка Анна Семеновна и дочь г-жи Гаке.

Потом начали доходить до нас слухи о появлении разбойников в соседних лесах, смежных с нашими, о грабеже и нападении, наконец найдено было тело убитого татарина на дороге, недалеко от Саук-су; наехала полиция производить следствие, удвоили у нас караул по ночам, дали сторожам ружья и трещотки. Раз было маленькое нападение на наш скотный двор, который находился близ леса и довольно далеко от селения; похититель кур постращал нашего скотника, что скоро они доберутся и до нас. Однажды вечером мы услышали трещотку караульного; все побежали на место тревоги и воротились со смехом, узнав, что захватили человека, пробиравшегося к мельнице, который оказался одним из бывших наших каменщиков; он притворился пьяным, и его отпустили. Вследствие всех этих беспокойств отец мой решился ехать в Симферополь и объяснить об этом губернатору; нам прислали трех казаков.

Из Симферополя вскоре матушка получила известие от отца моего, что государь Павел Петрович скончался и что отец желает ехать в Петербург, служить молодому царю 66. Матушка и тетушка так обрадовались, что сейчас начали укладываться, и когда отец возвратился, все было готово к отъезду; и с радостью все отправились в мае 1801 года. Лет пять после того мы узнали, что когда отец мой искал работников для постройки дома в Саук-су, то к нему явился разбойничий атаман со своею шайкою, скрывавшийся несколько лет в тех отдаленных местах от преследований полиции, и, занимаясь у нас работою, они избавлялись от подозрений.

Когда атаман шайки был пойман, многие в Херсоне ходили смотреть его, и мадам Гаке тоже любопытствовала, пошла с другими городскими дамами взглянуть на него, и этот разбойничий атаман оказался подрядчик наш, Кашин! Она узнала его, и он ей признался во всем и сказал, что он никогда бы не сделал нам никакого вреда.

Путь наш до Петербурга продолжался почти четыре месяца! В Симферополе пробыли мы две недели; у дядюшки Маркова в Малороссии прогостили месяц; потом продолжали наш путь, и как у нас много было экипажей, карет и кибиток, то мы ехали на долгих, останавливаясь в каждом городке и почти в каждом помещичьем имении, хотя приходилось иногда для этого сворачивать в сторону с большой дороги на несколько верст, где только была возможность. Если сами помещики находились в имении своем, то принимали нас очень радушно, несколько дней не отпускали, угощали по русскому гостеприимству того времени, снабжали нас в путь разной провизией и печеньем всякого рода; где же в имении был господский дом, а хозяева в отсутствии, то управляющие их радостно принимали, предлагая весь дом к услугам, и если матушке нравилось, то оставались несколько дней. В Москве мы остановились у приятеля отца моего, князя Вяземского, и пробыли там несколько времени. В Клину встретили эстафету от государя Александра Павловича с приглашением отцу моему вступить вновь на службу. Тогда мы поехали уже на почтовых, а обоз оставили продолжать путь на долгих. Приехав в Петербург, отец мой поступил на службу и был назначен вице-президентом Адмиралтейской коллегии.

В 1802 году его назначили министром морских сил, но против него столько было интриг, что вскоре он вышел в отставку. Один их действующих лиц был прежний его приятель П. В. Чичагов, потом он же сделался врагом отцу моему и поступил на его место в 1804 году.

Почти с самого приезда в Петербург отец мой сильно простудился и жестоко страдал ревматизмом в глазах; впоследствии боль эта, благодаря бога, прекратилась, но он был подвержен роже на голове, особенно когда к простуде присоединялась какая-нибудь неприятность.

Всем было известно, как отец мой любил отечество и сколько государственные дела были близки его сердцу. В частных делах также, когда торжествовала несправедливость, это его сильно волновало.

В 1805 году отец мой во второй раз решался ехать за границу и опять не мог исполнить своего желания. Все уже было готово к отъезду, он продал все свои картины первых итальянских живописцев, часть библиотеки и многие другие вещи; наконец, устроив все, мы отправились. Остановясь в Царском Селе, прогостили неделю. Вдруг была объявлена война, и столько выступало войск из Петербурга, что нам невозможно было иметь почтовых лошадей, и мы добрались только до Луги.

Не доезжая Луги, мы остановились на одной из станций, сидели в избе и обедали. В это время проезжал Михаил Илларионович Кутузов с войсками. Узнав, что отец мой находился в селении, Кутузов пришел к нам в избу, доля го разговаривал о военных делах, и отец решил ехать не за границу, а в Белоруссию, где мы и оставались до сентября. Тетушка Анна Семеновна была также с нами, и мы вместе гостили у тетушки и дядюшки Марковых, которые тогда жили в Белоруссии. Оттуда мы поехали в Киев, а тетушка Анна Семеновна возвратилась в Петербург, потому что сын ее служил в Иностранной коллегии, а потом поступил в милицию и был контужен при взятии Данцига.

Могила адмирала Н.С. Мордвинова на Лазоревском кладбище Александро-Невской Лавры в С.-Петербурге.

В Киеве мы прожили зиму; отец мой занялся сам нашими уроками. В последние два года пребывания нашего в Петербурге мы ездили на лекции к профессору, который преподавал уроки физики, но и отец продолжал нам толковать эту науку, а также и по другим предметам, даже по астрономии и архитектуре. Он не любил педантизма в женщинах, но хотел, чтобы мы имели понятие о всех науках. Что касалось природы, он сам толковал нам о всех ее силах и часто обращался в рассказах к чудесам создания, чтобы мы чувствовали и более понимали премудрость создателя во всех его творениях; кроме того, он требовал, чтобы у нас для чтения всегда было какое-нибудь сочинение нравственное или религиозное. Часто заставлял нас читать Четьи-Минеи и другие славянские книги.

Говоря об иноверцах, он протестантство предпочитал католицизму, замечая у католиков много злоупотреблений, но не позволял нам входить в спор с иноверцами.

В Киев приезжали к нам гостить тетушка и дядюшка Марковы, а весною отец мой поехал в Крым. Мы в ожидании его возвращения оставались в Киеве, провели несколько времени в Дедовщине, имении приятеля отца моего, князя Долгорукова, сто верст от Киева, не теряя еще надежды ехать за границу, но отец из Николаева прислал г-жу Гаке к матушке сказать, что он желает, чтоб мы его встретили в Одессе.

В Николаеве была трогательная встреча отцу моему. При переправе через реку Буг матросы, бывшие прежде под его начальством, на спуске к реке, отпрягли лошадей и карету его повезли на себе в доказательство любви и преданности к бывшему своему начальнику.

В Одессе мы прожили несколько месяцев у дядюшки Фомы Александровича, который в Царицыне женился и потом в Одессе был комендантом. Здесь отец мой познакомился с молдавским господарем князем Маврокордато, который уговорил родителей моих ехать в Москву, на что они и решились.

http://memoirs.ru/texts/Mordvinova1990.htm

http://books.google.ru/books?id=TG9AAQAAMAAJ&printsec=frontcover&hl=ru&source=gbs_ge_summary_r&cad=0#v=onepage&q&f=false