Виктор Андреевич Мамченко
(1901-1982)
Снежная оторопь
Снежная оторопь степью курганною
Крылья раскинула в дальний полет;
Солнце февральское розою алою
Вспыхнуло в окнах и будто поет.
Дева высокая, убрано белая,
Снежною пылью стоит у окна;
Мать все поет, у стола что-то делая,
Плачет о деве — как дева бледна...
Что же в окно, среди снежного шепота,
Снежного чуда и детского сна,
К мальчику тихо из вьюжного пропада
Солнечным тополем бьется весна!
Дивная песня метелится ветрами,
Жарко взлетает, как искры в огне,
Смотрит в глаза его буднями светлыми,
Инеем звездным мерцает в окне.
И не уйти от тревоги и радости, —
О, как родная рука горяча!
Мальчику страшно от песни и жалости —
У материнского плачет плеча.
* * *
Итальянский мальчик
Под небом Парижа —
случайные встречи
играл на гармошке
тот юнга в порту.
И темные очи,
и детские плечи
казались под солнцем
в любовном поту.
Вокруг нас теснились
и шхуны, и лайбы,
и полдень Туниса
дремотно дышал,
и якорь огромный
тяжелые лапы
раскинул на пирсе
и шхуну держал.
Пустынно и море,
и порт был безлюдный,
мальчишка играл
и смотрел на меня,
и час был высокий,
безоблачно трудный,
и солнце мерцало,
всем миром звеня.
Там Индия где-то,
а там — Заполярье...
Куда же идти нам
в тугих парусах?
Но юнга вдруг вспомнил
о плачущей Марье,
припал вновь к гармошке,
под солнцем в слезах.
* * *
Жизнь
Где нет надежд, любви, призваний,
Где сердце холодно молчит,
Где, в час весны высокий, ранний,
В окно никто не постучит, -
Её я вижу затаённой,
Униженной, и все ж влюблённой.
С каким неведомым названьем
Из дальних лет она летит,
Каким еще очарованьем -
Или слезами - отзвенит, -
Всегда мучительно знакома
От роста ввысь и до излома.
И под какими небесами
Зажжет она свой огни,
Мерцая темными глазами
На догорающие дни,
И не уклонится от взгляда,
Когда измучена и смята.
Но если в ком-нибудь она,
Как бы к самой себе влекома
Самовлюблённа и одна,
Без родины, людей и дома, -
Она уйдет, и навсегда,
Без памяти и без следа
* * *
Книги стихотворений В.А. Мамченко
Цветы отцветают, не надо иллюзий,
Недетское время бродить по полям,
Недетской тревогой о загнанной музе,
Срываясь за ветром, шумят тополя.
Не надо тоски, этой ломкой надежды, —
Ведь тело привыкнет навеки хотеть —
До солнца тянутся, без всякой одежды,
Навеки Икаром крылатым гореть.
Не надо иллюзий и правды не надо, —
Правдивое стало как спутанный бред,
И только вот сердце, как будто, не радо
Опять не казаться огромным в добре.
Огромным, как море — сквозь ночи и холод,
Оно, наконец, заблудилось в крови,
Теперь под рукою, как медленный молот.
Ударом последним упасть норовит.
Ну, что-же, крылатый. .. Печальная птица
Безкрыло прижалась к холодной земле. ..
Ведь тело привыкнет над кротостью биться,
В потуге без смерть я метаться и млеть.
* * *
Смерть тополей
Больные тополи Парижа
На тротуаре — как в бреду,
В угаре, листьями колыша,
Они на родину бредут.
И потрясает дымный грохот
Их тополиную тоску,
В которой слышен речки рокот,
Несущей солнце по песку.
Квартальный ветер неумелый,
Пройдя предутренней волной,
Тревожно пух роняет белый
Над звонко-каменной землей.
Над крышами поток весенний
Прохладой розовой летит,
Как чудный сон стихотворений,
Еще не павший на гранит.
* * *
Птичий базар
Что так слабо бьется сердце
С мертвой силой на земле —
Вот на проволочной дверце
Та же кровь, что на крыле;
Или воля птичья ниже
Всех прославленных свобод,
Или песнями обижен
Весь березовый народ;
Или птице быть пристало
В темноте да на шестке,
Чтоб торжественнее стало
Пенье в клеточной тоске;
Ходят люди среди клеток,
Тычут пальцем всем в глаза;
Водят люди своих деток,
Чтоб глазеть на голоса.
* * *
Зинаида Гиппиус о первой книге В. Мамченко. "Тяжелые птицы"
Книга стихов больше чем всякая другая, связана с тем, кто ее написал. Стихи много открывают о человеке, если, конечно, интересоваться не общим подходом к ним и уметь их известным образом читать. Так я возьму стихотворную книжку В. Мамченки. Я хочу написать о ней «стихочеловеческую рецензию», предоставляя другим судить эти стихи, как стихи.
Книга называется «Тяжелые птицы», и более подходящего образа нельзя выдумать. В стихах (и в стихотворце) — крылья, это несомненно, а тяжесть слишком велика, — «птиц» она не подымает. Если оставить «образ», то прямыми, более или менее простыми словами, можно сказать: это книга — о внутреннем мире, притом о самом в нем важном; и важном не только для данного человека, — важном вообще, важном для других. Но... в ней нет моста к этим «другим». Мамченко остается со своим «важным» наедине, несмотря на праведную жажду:
...быть трепетным ручьем,
Чтоб не иначе, как всякий, каждый
Сверкал во мне пронзающим лучом.
Можно с легкостью открыть причину этого, критикуя стихи, как таковые, находя их искусными, неуклюжими, безритмичными, с налетом древнего «декадентства» в произвольном подборе слов, в пренебрежении к синтаксису... мало ли! Но если даже так, или может так показаться, не здесь главное. Главное — в тяжести или важности того, что Мамченко хочет передать, что хочет сказать понятным хотя бы «сердцу языком», но говорит — совсем непонятно. Мы когда-то определяли: одни говорят «непонятно о понятном» (даже о банальном, как бывшие «декаденты»); другие — «непонятно о непонятном»; лишь третьи, — мы всех их знаем, — говорят «о непонятном понятно», «внятным сердцу (или уму и сердцу) языком». Чтобы говорить так, не нужно ли, чтобы это Непонятное было, во-первых, «с большой буквы», а во-вторых, — чтобы для самого человека, внутри, было оно как то высветлено, чтобы сам он о его свете что-то знал?
Мамченко говорит о своем Непонятном — непонятно. Но оно «с большой буквы», а если он не находит для него ни верных форм, ни нужных слов и звуков, остается с ним в бесчеловечном «наедине», — подождем искать причины в его словесном «немастерстве». Подождем: когда (если) его внутреннее «имение» для него самого оформится или самому ему более внятен станет внутренний голос, — сами найдутся, придут и внятные другим слова.
Но ведь это и есть «талант»? Да. Я только помещаю талант глубже, чем обычно. И подчеркиваю: о «таланте» или «неталанте» Мамченко нельзя судить, рассматривая его стихи. В пользу таланта уже говорит, однако, вот это его «имение», его «важное»; он не находит слов для него, но может найти. Тут его коренное отличие от «неимеющего»: у этого, каким бы «мастером слова» он ни был, отнимется, в конце концов, и такой призрак таланта.
Но не спорю: в дар дается лишь возможность (потенция) таланта. Его, этот дар, можно зарыть в землю, как можно и не зарыть. Мы видели, что нужно, чтобы не зарыть; оно не легко, и лишь усилием берется... Поэтому не будем пророчествовать о Мамченке: мы дальнейшего не знаем, дальнейшее зависит от него.
Есть одна (среди сотни других) стихотворная книжка, которую мне хотелось бы взять — не для сравнения с Мамченкой (сравнивать стихотворцев бесцельно), а для кое-каких сопоставлений. Это «Аванпост» Л. Савинкова. Писать о ней «стихочеловеческую» рецензию почти невозможно: до такой степени мало в ней человека. Надо учитывать, конечно, молодость автора, но все же! Ведь собственно о стихах и совсем нечего сказать: обычный «модерн», уже начинающий, кажется, приедаться и СССР-ским «поэтам». А сквозь «бодрость» и «молодечество» этих строф, как сквозь складки дырявого... импермеабля, видна душа уже озлобленна (в противоположность Мамченке, за стихами которого чувствуется какая-то «благость»), душа «в обидах», а главное — все время себя жалеющая. Опять в противоположность Мамченке: он себя не жалеет. Вот это последнее свойство — саможаленье — очень опасно и для человека, и для таланта. Ибо оно показатель отсутствия воли.
З. Гиппиус, Париж 1936 г.
Сотрудники и авторы парижского журнала "Числа", 1934 г. : Б. Поплавский, В. Мамченко, В. Яновский, А. Руманов
Настигли сумерки холодною тропой,
И зимний лес во тьме — без шороха , пустыней;
Итак, душа, так — пой или не пой,
Но тело снов моих когда-нибудь остынет,
Когда-нибудь... уж пой или не пой...
Не легче мне, что звездное увижу,
Не легче мне, что не своей рукой
В глазах моих все эти звезды выжгу, —
Рукою скользкою, чудовищно слепой.
И что припала ты, горючая, ко мне.
Тебя, посредницу, жалеть я не умею, —
Такие же, как ты, средь стиснутых камней,
На кладбище теперь, наверно, леденеют,
А ты со мной и вся дрожишь в огне.
И знаю я, что ты одна не в силах
Своею песней жить, своими снами знать
Какая музыка меня над вечностью носила,
С какою силою я буду умирать.
* * *
Осенний свет вокруг. Душе светло.
Печаль и свет — от края и до края.
И смерть легка, как птица голубая,
Летящая в небесное село.
Она вся в золоте. Она тревожна.
Обходит день, по западу скользя.
Не плачь, дитя, нельзя не быть, нельзя, —
Благословенно все и все возможно.
* * *
Я болен, кажется. Уроды
Со всех сторон теснят меня,
Чтоб я признал лицо свободы,
Ключом тюремщика звеня.
Она со мной: среди неволи,
Среди железа и камней, —
Люблю ее до светлой боли
И болью жалуюсь я ей.
* * *
Вот так, вдруг залетев в тупик,
Вдруг пробуждается душа,
Чтоб видеть, как тоской велик,
Земли перегруженный шаг,
Чтоб видеть, как больна она,
Вся эта звездная земля,
И как устала изумлять –
Извечно в ледяных волнах –
Красиво мертвая луна…
Я не знаю что там — за чертой,
Откуда явился герой;
Говорят — пустота,
Говорят — темнота,
Говорят, что родятся на свет,
Чтоб пред Богом держать ответ;
Но родиться так тоже могла б
Пустая, бездонная мгла.
* * *
По юности - срывается и бьется тело.
Величье старости! — Какое дело мне
Во всем таком бреду, какое дело
В тех утешениях на медленном огне.
Еще в руках легки угрозы неба,
Еще миражи слов крылатых по-плечу,
Но чаще кажется, что жизнь без сил и слепа.
И вот тогда я будто в сон кричу —
Кричу неистово колеблющейся тверди,
О чем кричу — не знаю сам тогда, —
О нежности, и что сильнее смерти,
О счастье, кажется, о теле навсегда.
II
Пройди сквозь сон, пройди сквозь эту вечность,
Судьба беду такую не поймет,
Как с высоты подстреленный полет
Ее слепит убийства безупречность.
Но будетъ так: взметнешься ты
Из этой липкой пустоты,
И день в улыбке голубой
Возстанет плотью высоты
Между тобою и судьбой.
Наперекор всему Спасенью верь
Наперекор мучительным виденьям.
Не доверяйся блудным теням,
Так всечеловеческим теперь.
Не верь рабам, что счастья нет,
Они судьбе такой покорны,
Её принес им ангел чёрный,
Пронзая страхом тихий свет,
Судьбою тоже обольщенный.
III
Не говори, заступница моя,
Об этом дне — ближайшем для расплаты;
За всем ушедшим сторожа стоят
Каких-то сил безумных и крылатых.
За все ответят в этот день они
Пред вечным равнодушнейшим Пилатом,
И будут гневны звёздные огни
На каждом существе крылатом.
Подруга трудная, теперь одна любовь,
Она и ты, но больше нет надежды
На перекрестке мира распахнуться вновь
Без разума, проклятья и одежды.
Я не отдам тебя ни другу, ни врагу, —
Смотри, душа, мы погибаем оба, —
Тебя в себе я цепко сберегу
Последней верностью отчаянья — до гроба.
И что отдать, и надо-ли, за то,
Чтоб нежности прошедшее виденье
Остановило сетью золотой
Любви взлетевшей скользкое паденье.
* * *
Желтеют листья тополей.
И это — осень. Бог тебе порукой
Слепого сердца не жалей,
Будь осияннее, светлей
С твоею темною подругой.
И будут снежные глаза
На зимней чистой и пустой дороге,
И поседеют волоса
И ближе станут небеса,
И ты остынешь в добром Боге.
* * *
Посвящение на обложке книги В.А. Мамченко его друзьям - Т. И. и В. А. Смоленским
Осенний свет вокруг. Душе светло.
Печаль и свет — от края и до края,
И смерть легка, как птица голубая,
Летящая в небесное село.
Она вся в золоте. Она тревожно
Обходит день, по западу скользя..,
Не плачь, дитя, нельзя не быть, нельзя,
Благословенно все и все возможно.
* * *
Сон о человеке
Синий свет на ратном поле
Ночь, луна и снег везде.
И, в необычайной воле,
Тело тянется к звезде.
Понимаю — будто ранен,
Не смертельно, боли нет,
Только — сам себе я странен, —
Будто вечностью согрет.
И не страшно замиранье,
Длится чувство: если встать -
Снова будет снег по ране
Красным пламенем хлестать.
И не знаю, как подняться,
Как идти, куда идти,
И в дыхании двоятся
Жизне-смертные пути.
Но я вижу: полем снежным --
Не в броне, не на коне, —
Человек стремленьем спешным
Приближается ко мне.
Полон простоты нетленной,
Проще радости земной,
Как хозяин всей вселенной
Просто так — пришел за мной
И уносит по сугробам...
над нами свет такой -
Будто по таким дорогам
Ходит огненный герой.
* * *
Зеленый свет, весна и ты в лесу.
Тиха в руках воздушная прохлада.
Не в первый раз я этот дар несу
Так бережно, как будто навесу
Вся жизнь моя, ушедшая из ада
Ненужная в законе диких лет,
Я знаю, здесь — ты больше всех законов,
О, нежность детская, тебе во след
Стремится все — и тьма, и свет,
И тишина среди распевных звонов.
Пройдите, годы, мимо, стороной,
Вас много было ни живых, ни мертвых,
Ведь день взошел сияющей страной,
Он весь всему подобен и иной,
На небесах землею распростертых.
Куда-то прочь ушли спокойные туманы.
И утро стало вновь средь росистых полей;
С дарами для земли, с дарами для людей
Текут, плывут лучи - златые караваны.
До корневой, живой и влажной глуби
Прппалн солнце, свет и жизни час большой
Высокий час утра, с намеренной душой
Как та душа, что рано мною любит.
Что, человек, в тени прижался ты к стене!
Беги, скорей беги с любовною подругой
До поля радости, труда, усталости упругой.
Чтоб счастьем прозвенетъ вам в солнечном звене.
Могила В.А. Мамченко на кладбище г. Шелль в департаменте Сена и Марна, Франция