Форма входа
Александр Кузьмич Иванов
«Відцвітає вишенька...»
I
Распределение выпускников по месту работы в Аграрном институте событие обычное и невеселое. Хочешь не хочешь, а придется ехать по направлению в колхоз на три года.
В Ленинской комнате за видавшим виды столом комиссия. В центре – декан факультета Альбина Васильевна, молодящаяся дама лет пятидесяти. Студенты её называют Альбинос за неестественно белые волосы, палённые беспощадной перекисью. По правую руку представитель от профсоюза, угрюмый и вечно недовольный товарищ Полетаев. Слева – комсомол. Протокол ведет секретарь из отдела кадров.
Когда перед комиссией предстал будущий садовод Павел Грушко, Альбина Васильевна заметно оживилась, небрежным жестом поправила причёску, заулыбалась. Она явно благоволила к этому студенту. А почему бы и нет? Павел учился старательно. Профессию садовода считал перспективной и, говоря высоким штилем, истово верил в созидательное предназначение своего поколения. Мол, «...и на Марсе будут яблони цвести».
Ко всему, он недурно играл на гитаре, сочинял песни в духе наивного романтизма.
...Испытай меня, жизнь, изломай меня, жизнь,
Дай характер проверить хотя б.
Если я оступлюсь, если я надломлюсь,
Значит, плох, значит, глуп, значит, слаб.
Втайне он мечтал, что когда-то попадёт на знаменитый Грушинский фестиваль, и ему казалось пикантным, если бы со сцены прозвучало: - Победителем Грушинского фестиваля стал Грушко Павел!
- А тебе, Павел, - голос декана стал непривычно ласковым, - Учёный совет предлагает поступать в аспирантуру.
В ответ на удивлённый взгляд Полетаева, продолжила уже для него:
- Как Вы не знаете? Идеи дипломной работы Глушко признаны интересными для научного исследования. Он предлагает засаживать лесополосы фруктовыми деревьями и даже экономический эффект просчитал.
- Утопия, - буркнул Полетаев. – И кто будет заниматься этими Богом забытыми лесопосадками?
Альбина Васильевна воспользовалась случаем осадить заносчивого профсоюзного деятеля:
- Вы по незнанию всегда путаете науку с практикой. – И обращаясь к Павлу:
- Так будем поступать в аспирантуру?
Грушко ответил тихо, но твёрдо:
- Нет. Я хотел бы ближе к практике.
- Ну нет, так и нет, – неожиданно легко согласилась декан. Она уже успела пообещать место в аспирантуре нужному человеку. – Но вам мы предложим для работы самое лучшее место - колхоз-передовик «Заря», ближний к городу. Туда даже автобусы ходят три раза в неделю. Да и председатель хороший. И поможет, и поддержит.
На том и решили.
Председатель колхоза «Заря» Григорий Никодимович Заниздра слыл (и не без оснований) крепким хозяйственником. Был уважаем и начальством, и среди своих, чем в глубине души гордился. Вот и сейчас, получив указание, что в «свете решений» нужно заняться садоводством, он воспринял это спокойно. Одной заботой больше, одной меньше, - справимся.
Вообще-то, колхоз «Заря» специализировался на мясо-молочном производстве, но Заниздра считал, что нужно иметь всё своё. Поля давали хороший урожай, потому хватало и зерна на муку, и силоса на корм скоту. За сданную государству свёклу в колхозном амбаре всегда был внушительный штабель мешков с сахаром. Из подсолнечника постное масло в бочках, с пасеки - мёд. С огорода – любые овощи, с бахчи – арбузы. Можно жить. А будет сад, - будут ещё и фрукты.
Свой рабочий день Григорий Никодимович, в простонародье просто Никодимыч, начинал в пять часов утра на молочной ферме. Здесь он ещё осипшим от сна голосом давал первый лёгкий нагоняй за рацион кормления скота, за чистоту и уход. Когда языкастые доярки, гремя бидонами, расходились по участкам, председатель переезжал на свиноферму. Здесь свиноматки, опорос и эти вечные, будь они неладны, сквозняки. Пообещал, что возможно, поправить.
Потом полеводческая бригада. Главный агроном, молодой парень, ему ещё и тридцати нет, на месте. Он действительно на своём месте. Знающий, толковый, предусмотрительный. Когда сеять-убирать, сапать-пропалывать, - всё просчитывает с умом. Не тыкает пальцем в небо, а советуется с ним. Правда, характер слабоват. К своим подчинённым, а это сплошь недовольные жизнью бабы, обращается более чем ласково: «Девочки, пожалуйста... Девочки, давайте постараемся...» и проч. И что интересно, слушаются его, даже любят. Ещё бы, единственный мужик, с которым можно поговорить без матерщины.
Иная обстановка в бригаде механизаторов. Все мужики взлохмаченные и напряженные. То ли после ночной пьянки, то ли после утреннего опохмела. Бригадир, по прозвищу Комбриг, увидев приближение председателя, уже начинает свою ежедневную причудливую речь. Мужики слушают его расслабленно и с удовольствием. Где ещё услышишь такие трёхэтажные словесные конструкции, да ещё в таком талантливом исполнении! Правда, к концу выступления не совсем понятны, так сказать, производственные задачи. Но тут подключается Никодимыч и расставляет все точки над «і»: кому куда выдвигаться и что делать. В конце – наставление:
- По дворам не ездить. Выделю день, и огороды народу вспашем.
Теперь пора перемещаться в контору. Наверное, уже заждались.
В кабинет, как всегда первыми и как всегда вдвоём заходят директор школы и заведующая детским садом. Вопросы обыденные – харчи для детей, ремонтик бы, уголь на зиму, то да сё. Уходят с улыбкой. Интеллигенция!
В приёмной становится шумно. Это прорывается главный по снабжению Самуил Моисеевич. Из-за двери доносится его картавый голос:
- Если вы считаете, что сегодня доброе утро, то не нужно мне навязывать своё мнение!
С порога начинает:
- Вчера на складе. Смотрю со слюнями на глазах – есть! Завскладом - нет. Начинает мне рассказывать, где у курицы сиськи. Деловой. В Одессе он был бы еле-еле поц. Почему нет, когда – да. Говорит, приезжай через неделю. Ага, сейчас, беру разгон. Я не такой дурак, как у его отца дети. Вспотел, пока договорился.
Григорий Никодимович тоже перестраивается на одесскую волну:
- Как на корабле, тошнит, а плыть надо. Сегодня езжайте на базу за насосом для водокачки. Наш уже дышит на ладан. Не ровен час, останемся без воды.
Далее Самуила Моисеевича можно не слушать. Председатель уверен, - к вечеру насос будет.
А теперь пришло время, как шутит колхозный бухгалтер, раздавать автографы. Сначала Заниздра тщательно, специальной ручкой, подписывает документы в банк. Затем более размашисто, сводки по деятельности. За каждый литр молока, за каждый килограмм мяса, и далее по списку, надлежит отчитываться ежедневно, еженедельно, помесячно. С ума сошли.
Раздаётся телефонный звонок. Бодрый голос инструктора райкома:
- Я буду проезжать мимо, хотелось заехать посмотреть, как у вас дела.
Действительно, а почему бы не заехать? Пообедать, попить домашней водочки, да и в багажник чёрной «Волги» что-то положат.
Но Никодимыч знает отмазку. И иногда срабатывает:
- Хорошо было бы встретиться. Но уже отзвонился зампред исполкома, скоро будет.
- Ну, я тогда в другой раз, – инструктор не очень огорчён, в другой колхоз поедет.
Ох, не любят пересекаться райкомовские и исполкомовские. Блюдут партийную скромность.
Григорий Никодимович засобирался домой на обед. По дороге купил хлеб, конфеты. Старенький «ГАЗик» поставил у дома под шелковицей, в тенёчке. Пока его Полина подавала на стол, он в полглаза любовался женой. Миловидная, желанная. И заботы понятные, общие. Надо бы съездить в город и купить сыновьям сапожки на зиму, а ему шапку. Хорошо бы заранее привезти баллон с газом, поправить крышу в курятнике… Григорий всё выслушивает внимательно, обобщает. Действительно, надо бы больше уделять внимания семье, а то сыновья совсем отца не видят.
А вот и они. Прибежали с речки на звук мотора. Старшему, Сергею, скоро десять, младшенькому Ивану – пять. То их не дозовёшься покормить, а сейчас уминают за обе щеки. Ещё бы, обедают с отцом!
На первое, как всегда, борщ, наваристый, красный, с обильной зажарочкой. На второе – картошечка с мясом. Не столовая с её порциями, после которых уходишь впроголодь.
Теперь можно пару часов поспать. Никодимыч закрывает ставни, - в темноте мухи не так кусают. Но сон не идёт. Во дворе сорванцы затеяли ремонт самоката, стучат молотками, перекликаются. Спорят, кто громче. Взвинченный, в одних трусах, выскочил во двор. В руках для острастки мухобойка. Но ребята знают самое защищённое место, - за спиной матери. Григорий подбежал - и обмяк. Никогда он даже в мыслях не допускал, что можно обидеть грубым жестом мать своих детей.
Отдыхать уже не ложился. Взял молоток, ящик с гвоздями, прошёлся вдоль забора с улицы, укрепил штакетник, где надо. Позвал старшего, как бы для примирения. Бежит Сергей, а за ним хвостиком Ивасик, прислушивается, вникает.
- Сергей, там, в сарае, в углу, банка с жёлтой краской, а в ведёрке щётка. Покрасишь забор, только сверху вот досюда. А потом снизу покрасим зелёной. Красиво будет.
- Папа, папа, - трезвонит младшенький, - а можно я помогать буду?
Да, кто бы сомневался, что он упустит возможность измазаться краской!
Во второй половине дня рейд по полям да огородам. Уже в конторе, Заниздра записывает одному ему понятным почерком распоряжения: механикам - ремонт усопшего в поле трактора, электрикам – установка насоса, плотникам - борьба со сквозняками на свиноферме.
Смеркается. На сегодня вроде всё. Ан нет. Заходит бочком заведующий клубом Цыганок. Заходит с опаской, глаза виноватые. В прошлую субботу ушёл в соседнее село играть на свадьбе, а ключи от клуба оставил активисту из самодеятельности. Молодёжь сначала танцевала в клубе под магнитофон, а потом самые неугомонные буянили за клубом до трёх часов ночи. В итоге два расквашенных носа и три выбитых стекла.
Но в глубине души Никодимыч симпатизирует этому парню. И люди к нему тянутся, и самодеятельность возродилась, а на скрипке играет, - заслушаешься.
Цыганок начинает издалека:
- Григорий Никодимович! На той неделе у нас серьёзное мероприятие намечается, -новоселье у Чингизова с лесопилки. Мы же Вас первым в сценарий поставили. Скажете мудрое (подлизывается!) слово, а затем мы музыкой подхватим. Прилично будет. Вы уж обязательно.
Да, надо. Не придёшь - обидятся. Да и Полина давно в люди не выходила.
- Буду. Главное, вы играйте хорошо. Чтобы люди и попели, и потанцевали.
Цыганок, обрадованный успехом, а ещё и тем, что неприятная часть разговора откладывается, продолжает просяще:
- Нам бы в клуб с десяток стульев, - для оркестра.
Тоже надо. А то и президиум не на что посадить.
- На той неделе получим стулья. Выделим. Напомнишь.
Ну, а теперь Цыганок, как в омут головой:
- Я тут заявочку написал. Если бы… удовлетворить.
Никодимыч читает: «Прошу для нужд клуба выписать два листа стекла».
- А зачем тебе два листа? Одного за глаза хватит.
Голос Цыганка упал на полтона:
- Ну, пусть бы запас был…
Да, на скрипке играть научился, а вот врать – нет. Прилепил Цыганок к своему домику веранду, а застеклить нечем. Конечно, нехорошо из колхоза тянуть, но, с другой стороны, а где он его возьмёт? В нашем хозмаге стекла в продаже отродясь не было.
Никодимыч пишет на заявке в углу: «Выдать 2 (два) листа стекла. 3 мм». Тройка - хорошее стекло.
Цыганок вскакивает, прижимает листок к себе, но не к сердцу, а ближе к печени:
- Григорий Никодимович! Да Вы… Да я для вас…
Никодимыч прерывает его, говорит с упором на каждое слово:
- Ты мне смотри там. Иди.
В течение дня Никодимыч с десяток раз переезжает через реку. Жара, пыльно, в ГАЗике дышать нечем. Заскочить бы, окунуться, дела то буквально на полчаса. Но нет. Люди работают в такой же жаре и пыли, а председатель плещется, водные ванны принимает. Так нельзя. И не людской молвы он боится - совесть не позволяет.
Только поздним вечером приезжает Григорий Никодимович на свою любимую отмель. Здесь излучина реки, течение бодрое, вода чистая, дно твёрдое, каменистое. Купается долго, основательно, с мылом. Окунается, фыркает, как морж. Несколько раз резкими взмахами рук заплывает на середину реки, назад плывет на спине. Любуется отвислыми ивами на другом берегу, лунной дорожкой на воде. И над всей этой красотой иссиня чёрное небо с первыми звёздами.
Думает. Троих наших забрали воевать в Афганистан. Пишут, что безводье полное, вся природа - песок и камни. А как эти упрямые афганцы защищают свою (свою!) землю от чужаков! Нам бы обустроить свою землю по-людски, был бы рай.
К дому Заниздра подъехал уже при свете фар, ловко вывернул прямо к воротам. Они только тем и отличаются от забора, что выполнены треугольником вверх. Взялся открывать – рука прилипла. Вспомнил про покраску, - улыбнулся.
Хорошие у него растут сыновья, понятливые, здоровенькие, а какие дружные! Это Полина научила, что старшему не к лицу обижать младшенького, а вот защищать в уличных мальчишеских разборках, - это святое. А Ивасик ещё тот фрукт. Ушлый, нашкодит и пользуется неприкосновенностью. Ничего, подрастёт - поймёт, что к чему.
Григорий загнал автомобиль вглубь двора, тихо вошёл в комнату. Ребята уже спят, уморились за день. Полина в постели, но ещё не спит.
- Лежи, я сам.
Разделся до майки, поставил на стол миску с варениками, сметану, плотно поел.
Выключил свет, пошёл к своей кровати. Голос жены, низкий, зовущий:
- Гриша, ты придёшь ко мне?
Хотел было ответить шутейно: «Отказать как не нуждающемуся!», - но развернулся и пошлёпал к ней. Заскрипела кровать, задребезжала посуда в шкафчике, выдохнули оба вместе. Уже засыпая, подумал: «Хороший был сегодня день…»
Впрочем, и вчера был такой же, и завтра будет.
II
Вот в один из таких хороших дней появился в кабинете председателя колхоза «Заря» выпускник Аграрного института Павел Грушко. Поздоровались за руку. Представились, присмотрелись. Григорий Никодимович, психолог не по диплому, а по жизни, ведёт разговор на улыбке. Он знает, что нужно каждого новичка сразу признать своим. Грушко же, желая казаться взрослее, волнуется и выглядит угрюмым.
- Что, Павел Павлович, не очень хочется в колхоз? Садоводство – это не просто…
- Ну отчего же, сам просился. - После первой удачной реплики Павел успокоился. – Люблю я это дело. У нас дома каждую весну шикарная вишня цветёт, красота неимоверная. Мама в ней души не чает, считает оберегом нашего дома…
Осёкся. Не смешны ли эти откровения? Но Григорий Никодимович слушает заинтересованно, с пониманием.
- Да, не у каждого есть своя вишня-оберег. Значит, кто-то должен их посадить много. Как в песне поётся «…за себя и за того парня».
Помолчали каждый о своём.
Паузу прерывает хозяин кабинета:
- Меня все величают просто - Никодимыч. Я, чтоб ты знал, за это не обижаюсь. А тебя я буду называть – Павел и, если можно, на «ты», так удобнее будет. Не возражаешь?
Ну, какие могут быть возражения!
- И к делу. Когда будешь готов приступить к работе?
- Считайте, уже приступил.
Ответ председателю понравился.
- Ну что ж, не будем терять время. Едем смотреть участок.
Проезжая по посёлку, Павел заинтересованно поглядывал в окошко автомобиля. Ухоженные дома, чистота. Во всём чувствуется исконно крестьянская основательность.
Заниздра тем временем спокойно, но не без гордости, поясняет:
- Вот наша школа и детский садик, а это - магазин и столовая. А на соседней улице клуб и музыкальная школа.
Последнее Никодимыч произнёс с нажимом и улыбнулся. Мол, знаем о твоих талантах. Павел покраснел, но было приятно, что твоей персоной интересовались загодя.
Участок под будущий сад оказался у реки на некрутом склоне, поросшем кустарником.
- Ну, что думаешь, главный садовод колхоза «Заря»?
- Думаю, - в тон председателю ответил Грушко, - что хорошо. Земля не истощённая и, как вижу, не каменистая. Вода рядом, удобно будет полив обеспечить. Без этого никак.
- Ну и лады. Первое задание поручаю себе. Завтра пришлю бульдозер, он очистит территорию. А ты набросай схему сада, разбей на квадраты и линии, где что будет произрастать, сколько нужно саженцев и каких. Короче, всё, что наука требует. Будешь готов - приходи. А жить пока будешь у Кристины Павловны. Женщина она гостеприимная, не сварливая. Дом у неё просторный, да и голодным не будешь. Садись, подвезу и познакомлю.
На подготовку предложений по саду у Павла Грушка ушла почти неделя. Но подготовился основательно. Григорий Никодимович изучал схему будущего сада дотошно, не стеснялся задавать вопросы. И не потому, что хотел придраться или что-то переиначить, просто считал необходимым для руководителя знать всё досконально. Подытожил:
- Хорошо. Вроде всё понятно. Но трубы для полива будем протягивать позже. Тут серьёзная подготовка нужна. А пока трактор с бочкой, - и вперёд.
Позвонил в приёмную:
- Катруся пришла? Пусть заходит.
Вошла симпатичная женщина лет тридцати.
- Вот уговорил я Катрусю пойти под твоё начало бригадиром садоводческой бригады. Уверен, сработаетесь. А тебе, Катруся, даю в бригаду пока двух человек. Возьми Галину Георгиевну из автопарка. Она давно просится на другую работу. И Оксану Гончар. Ну, которая после школы ещё не устроена. Всё, идите, знакомьтесь, общайтесь.
Выйдя из кабинета, Катруся взяла инициативу в свои руки и потянула Грушко в угол коридора на лавочку у фикуса.
- Пал Палыч, вы не тушуйтесь. Мы хоть и колхозники, но, что такое дисциплина, знаем. Вы смелее командуйте, а мы – «к труду и обороне готовы». Я думаю, нам нужно собраться всей бригадой, и вы расскажете, чем мы будем заниматься, обязанности и всё остальное. А то я сама пока в неведении.
Договорились встретиться завтра в девять утра здесь же, в конторе, в зале заседаний, который обычно пустовал.
У Павла Грушка завтра будет первая встреча с подчинёнными по работе. Поэтому, он решил, что хорошо бы было подробнее разузнать о Катрусе.
За обедом, как бы невзначай, обратился к хозяйке, где он проживал, к Кристине Павловне:
- Странно как-то, взрослая женщина, а все к ней Катруся, Катруся…
- А почему странно? Она любит, когда её называют Катруся. Я бы тоже хотела, чтобы кто-то называл меня Кристиночка, - она улыбнулась чему-то своему. – Вообще-то её имя-отчество Екатерина Германовна. Но отчества она почему-то не любит, стесняется, что ли. А фамилия Финикова. Это по мужу. Она замужем была. Не знали? Не сложилась семья. Ребёнок умер. Муж уехал на заработки в Россию, как бы на год-два, а оказалось навсегда. Тяжёлая судьба. Хотя у кого она лёгкая?
Кристина Павловна присела край стола.
- А какой у неё голос очаровательный! Когда она поёт «Мамина вишня в саду», столько в её голосе боли, что сердце кровью обливается. Приглашали её в институт культуры учиться. Отказалась. Всё надеялась дома счастье обрести. А его всё нет и нет. Хотя она молода, красива, может, всё ещё впереди? А почему вы о Катрусе спросили?
- Григорий Никодимович назначил её бригадиром в мою садоводческую бригаду.
- О, Вам повезло! Знаете, как в колхозе бывает, – куда пошлют. И везде Катруся первая. Сама работает, как заведённая, и другим спуску не даёт. А хороший бригадир, чтоб Вы знали, это очень важно. Очень.
Здесь Павел плавно сменил тему:
- А ещё в нашей бригаде будет работать Галина Георгиевна из автопарка.
- Ну что я скажу? Это женщина в возрасте, но надёжная, спокойная, исполнительная. И честная. Она почему из автопарка попросилась? Шофера километраж, вес грузов, расход бензина приписывают. А Галина такие путёвки отказывается принимать. Скандалы с утра до ночи. Кому это понравится? А при Катрусе она расшевелится, оживет. Нормально будет.
- Ещё Оксана Гончар, молодая, после школы.
- Тут я ничего не могу сказать. Знаю одно, - при хороших людях новичок будет вести себя так же, как они, достойно. В работе, во взаимоотношениях, во всем.
Павел посчитал, что полученных сведений достаточно, и решил заодно спросить о себе.
- Кристина Павловна! Вот я у Вас проживаю, питаюсь, а за оплату Вы не говорите…
- Сначала скажите, Вам нравятся условия?
- О, в превосходной степени! – Павлу такая формулировка показалась соответствующей ромбику о высшем образовании.
- Так вот. Григорий Никодимович мне пояснил, что Вы прибыли по направлению, поэтому за Ваш постой мне будет платить колхоз. Так что денежных вопросов между нами нет. А вот дружить и помогать друг другу - можно. Не могли бы Вы отремонтировать утюг? А я Вам выглажу рубашки.
Павел улыбнулся:
- С удовольствием.
Взял утюг и ушёл в свою комнату.
Павел, в который раз, мысленно проигрывал сценарий встречи со своей садоводческой бригадой. Три женщины, с которыми ему доведётся ежедневно и подолгу, так сказать, делить огорчения и радости рабочих будней. Конечно, он им сегодня расскажет о работе - что, где, когда. Но как установить дружеский контакт, вызвать доверие, а ещё лучше, симпатию? Тут нужен какой-то особый оригинальный ход.
Вот ректор института, например, приветствуя женщину на сцене, с улыбкой прикасался к её руке и целовал в щёчку. Павел не мог вспомнить, чтобы кто-то был этим огорчён или раздосадован. Напротив, улыбки, румянец и хорошее настроение. Но это ректор с его авторитетом. Прилично ли так поступить ему? Эх, была, не была!
Павел вошел в зал, поздоровался со всеми, улыбнулся, смело подошёл к Катрусе, пожал ей руку и чмокнул в щеку. Гремя стулом, поднялась Галина Георгиевна, первой протянула руку и сама Павла поцеловала. Оксана же сделала книксен, улыбнулась, как бы отстранилась, но щёчку для поцелуя не прятала.
Сработало. Теперь даже самые скучные вопросы обсуждались живо и весело. Разговор затянулся. Галина Георгиевна, которая до этого больше слушала, вдруг встрепенулась:
- А чего мы здесь сидим. Пойдёмте ко мне, хоть чаю попьём. Я рядом живу. И без возражений.
Чай пили с мёдом и ватрушками. Разговаривали уже на вольные темы, и Павлу было интересно слушать незатейливые истории из колхозной жизни.
Ещё войдя в горницу, Павел заметил на стене гитару. Спросил:
- Что, Галина Георгиевна, сами играете?
- Нет. Что вы! Сын, когда приезжает, с друзьями терзают, то Высоцкого, то Окуджаву.
- Можно? – Павел взял гитару, проверил строй и запел свою любимую.
...Відцвітає вишенька край моїх воріт.
У траву зеленую облітає цвіт.
Я стою під вишнею і мені до ніг
Тихо-тихо падають пелюстки, як сніг.
Павел чувствовал, что песня нравится и, как говорят артисты, трогает сердце.
Потом, после не очень настойчивых отнекиваний, спела несколько песен Катруся, а Павел, как мог, старался ей подыграть. А уже «Черемшину» пели все вместе.
...Всюди буйно квітне черемшина,
Мов до шлюбу вбралася калина.
Договорились встретиться завтра и проработать технологию высадки саженцев, чтобы всё было, как говорил Никодимыч, по науке.
В начале октября из питомника привезли саженцы. Полных две машины. Никодимыч, как и обещал, заранее объявил субботник, и на посадку собрались жители со всего посёлка.
К этому времени Павел со своими людьми уже сделал размётку, - линии, квадраты, кварталы, - установили колышки в местах посадки. И работа закипела.
В центре работ – Никодимыч, в сапогах, фуфайке и кепке. Шумит, волнуется.
- Воду подвезли? Хорошо! Обед с часу до двух! Борщ и чай подвезут! Остальное – у кого что есть!
Павел хотел возле него пристроиться с лопатой и получил взбучку.
- Ты, Павел, здесь не нужен. Руководи работами. Носись по участку, чтобы было в мыле сам знаешь что! Подсказывай и проверяй! Всё должно быть по науке!
Из квартала яблонь и груш слышался звонкий голос Катруси. Там будет порядок. Галина Георгиевна на персиках и сливах тоже справится. Ей напора не занимать. Да и Оксана уже не та тихая школьница. Не постесняется и подсказать и потребовать. И Павел помчался на вишнёвый участок.
Зима была не слишком морозной и умеренно снежной. Это хорошо. По весне молодой сад ожил, зазеленел перламутровой листвой. Первое цветение, как и положено по науке, с болью в сердце сняли, - рано ещё саженцам вынашивать плоды. Но работы не стало меньше, - формирование деревьев, обработка от вредителей, подкормка, полив, - каждый день с утра до ночи в саду.
Никодимыч регулярно наведывался в сад, советовал, помогал. Установили два симпатичных вагончика, жилой и для инвентаря. Протянули воду, начали возводить ограду.
Павел Грушко всё более проникался уважением к Григорию Никодимовичу и, сам того не замечая, пленялся его обаянием. Ему нравилось, что председатель был совершенно не отдалён от людей. Такой же как все, только на своей должности. Он не рассуждал о демократии как таковой, но интуитивно следовал её принципам. Для него люди не были бездушными роботами. Он принимал их такими, как они есть, - с достоинствами и недостатками, а то и грехами. Он умел прощать, но в принципиальных вопросах был твёрд и непреклонен. И всегда готов вникнуть, разобраться, подсказать, помочь.
Никодимыч очень напоминал Павлу отца. Не по внешним признакам, в этом как раз сходство не прослеживалось, а по непоказной порядочности, где не остаётся места для менторства, самолюбования, а тем более чванства.
Его отец, Павел Васильевич Грушко, свою жизнь отдал воинской службе. Сын, которого тоже назвали Павел, родился в воинской части под Читой, где тогда служил, уже успевший жениться, молодой комвзвода «старлей» Грушко. Место службы бесчисленное количество раз менялось, поэтому быт семьи Глушко был уныло казённым и неустроенным. Обживаться было бессмысленно. Ну, право, не будешь же перевозить шкафы-диваны из Читы в Туапсе, а потом далее - себе дороже.
Последние несколько лет подполковник Грушко служил в небольшом городке на юге Украины, где и решили осесть после его увольнения в запас. Рачительная жена Надежда Николаевна копила понемногу офицерское жалование мужа на сберкнижке, и они были в состоянии купить небольшой, но уютный домик с небольшим участком.
Павел, их сын, школу оканчивал уже здесь. Учился он не хуже других, а по самостоятельности выделялся среди одноклассников. Наверное, наложили отпечаток опыт и спартанские условия жизни предыдущих лет.
Когда Павел объявил, что после школы он намерен поступать в Аграрный институт, родители решили не возражать. В глубине души они не хотели, чтобы он пошёл по воинской стезе, зная на собственном опыте, какая жизнь будет ему уготована. А так он, единственный сын, их смысл жизни, останется здесь, при них. А главное, это его первое самостоятельное решение, за которое ему же и нести ответственность. Взрослый уже, мужчина!
В институте Павел учился охотно, нахваливал преподавателей, дружил с однокурсниками, и родители чувствовали, что он не только дорожит знаниями, но прикипает душой к будущей профессии садовода. Когда Павла как молодого специалиста направили по распределению в колхоз, они восприняли это как должное, но в глубине души считали, что он пошёл «на понижение».
Павел часто приезжал домой, увлечённо рассказывал о работе, о Никодимыче, о людях, которые его окружают. А на деликатные вопросы, мол, как же будет дальше, отшучивался.
III
Только на третьем году саду было «дозволено» плодоносить. Теперь в кабинете Григория Никодимовича на углу стола всегда стояла ваза со свежими фруктами, и он, угощая гостей, с гордостью приговаривал:
- Наше, своё!
Но больше, чем Никодимыч, радовался сам Павел. Как же, три года работы, надежд и ожиданий, - не шутка!
За это время он здесь, в небольшом посёлке, уже освоился, прижился, стал своим. Кстати, его авторитету во многом способствовала гитара. Павел никогда не отказывался поиграть и попеть, за что его почитали и ценили. Он всегда пел свою любимую «Пісню про вишеньку», слова которой многие уже знали наизусть, а некоторые даже подпевали.
...Біля вишні стежечка пролягла крута.
Цвіт на неї падає, як мої літа.
Тільки світлим спомином пам’яттю про те –
Край воріт розложиста вишенька цвіте.
Павла покоряла открытость и простота этих людей. Нравилось, что все знают друг друга, всегда готовы откликнуться и, если надо, придти на помощь. Городской уклад жизни, при котором не всегда знаешь соседа по лестничной клетке, ему казался порочным и неприемлемым.
Конечно, родители по-своему правы, - нужно стремиться ближе к цивилизации. И конечно, в городе больше возможностей, но, как ни крути, свободы и теплоты – меньше. Павел сам искал всё новые причины, чтобы остаться в этом, ставшем родным, посёлке. Мой сад, мои помощники, мои друзья, - как они будут без меня? А я без них? Ему не хотелось оставлять после себя некое невосполнимое пятно.
А тут и любовь подоспела. Жанна Табунец, красавица и умница, после Экономического института приехала домой. Она родом из этого же посёлка. Павел увидел её - и онемел. Это же она снилась ночами! Никому не верьте, - бывает любовь с первого взгляда! И бывает взаимность с первого взгляда. А таинство любви, на то и таинство, чтобы остаться ещё непознанным.
Григорий Никодимович был непривычно задумчив и слушал главного садовода Павла Грушка не внимательно. Он готовился задать важный вопрос, и отрицательный ответ на него воспринял бы как личное поражение.
- Ну что ж, Пал Палыч, положенных три года ты уже отработал. Теперь ты уже не крепостной, а вольный. Наверное, есть планы. Поделись, если не секрет.
Павел ответил на своей волне:
- Думаю осенью свадьбу сыграть.
Никодимыч оживился, заметно повеселел:
- Правильно, Жанна девушка хорошая. – Всё знает председатель! – И родители достойные. Значит так, беру управление в свои руки. Свадьбу проведём в клубе, знаешь, сколько людей придёт? А я знаю, - ого-го! С продуктами поможем, а уж музыку Цыганок такую выдаст, - за рекой танцевать будут. Ты куда сейчас, к Жанне? Садись подвезу.
На свадебной церемонии вопрос, - «Согласны ли вы...», - сугубо формальный. Главное, - быть или не быть, - решается заранее. Знакомство с родителями прошло гладко, хоть и со слезой. Мама Павла Грушка сказала:
- Если молодые так решили...
А весёлый отец Жанны Табунец подытожил:
- Ну, вот мы всё и устаканили!
На свадьбу Павла и Жанны гостей пришло действительно ого-го, стол был по-крестьянски щедрым, а музыканты старались изо всех сил. Павел Грушко, как и многие другие, впервые увидел Никодимыча при галстуке, и это тоже стало событием. Председатель Заниздра говорил поздравительное слово недолго и, как подарок от колхоза, вручил молодой чете ключи от новенького дома на улице Молодёжной, где расселяли молодых специалистов.
Два дня молодые с оглупевшими лицами выслушивали здравицы - «Совет да любовь!», подчинялись призывам - «Горько!» и терпеливо ожидали окончания празднества. Как писал юморист Петро Ребро: «...Молодята радісно зітхнули: «Слава тобі Господи, - самі!»
Вы обращали внимание, что сюжеты всех сказок завершаются к свадьбе? «И жили они долго и счастливо...», а дальнейшая жизнь, как бы не достойна описания. Мы же продолжим, потому что главные события впереди.
Павел женился удачно. Жанна стала для него любимой женой, верной подругой, а для детей заботливой мамой. Через год у них родился сын Пётр, а ещё через два - дочь Юлия.
Своей работой садовода Павел был по-прежнему увлечён, проводил эксперименты с селекцией и прививками деревьев, сад считал своим детищем и неотъемлемой частью жизни. Пошли хорошие урожаи, в колхозную кассу потекли живые деньги. Колхоз «Заря» был признан базовым по внедрению передового опыта садоводства. Здесь стали проводить учёбу садоводов всей области.
По итогам одного из таких семинаров в газете была опубликована большая статья.
«...В чём же заключаются глубинные истоки успешной деятельности колхоза «Заря» в области садоводства? На этот вопрос по-женски эмоционально и образно ответила бригадир садоводческой бригады Екатерина Финикова:
- К каждому деревцу мы относимся, как к живому существу. При плохой погоде оно может пребывать в унынии, может приболеть и ожидать лечения и ухода, а может воспрянуть духом, протянуть свои ветви-руки к солнцу и ликовать!»
Павел любил перечитывать эти строки. Хотя написано слишком высокопарно, но по сути правильно. Павел сам исповедовал такую философию и радовался, что сумел воспитать единомышленников.
Сам Грушко тоже утверждался признанным специалистом и заметной личностью. Ему даже предлагали должность в управлении сельского хозяйства. Правда, без перспектив получения квартиры в городе. Но он, посоветовавшись с женой, отказался.
IV
Так в трудах и заботах прошло десять лет. Грушко, которого все уже величали Пал Палычем, заматерел, в висках появилась благородная седина. На Грушинский фестиваль он так и не попал и совершенно не сожалел об этом. Эта юношеская мечта теперь казалась ему легковесной, как бумажный кораблик.
Но Муза его посещала, и у Павла иногда как бы сами по себе рождались и стихи, и песни. Вот недавно к юбилейной дате Григория Никодимовича он написал такие строки:
...Вспоминается былое,
Я не тлел, - горел огнём.
Жизнь огромнейшее поле,
Вечный пахарь я на нём.
Отметим, что Никодимыч был по-прежнему бодр, энергичен и, как говорил любитель парадоксальных обобщений снабженец Самуил Моисеевич, «исполнен потенции к жизни».
Тут грянула «перестройка». На первых порах все встретили новый курс с надеждой, даже эйфорией. Действительно, система управления прогнила насквозь, экономика буксовала, жизнь простых людей становилась несносной от вечного дефицита и очередей. А тут с телевизора новый генсек, молодой, не отягощённый сомнениями, проповедует, обещает, обнадёживает.
Десяток раз на дню крутили ролик, где Олег Газманов задорно пел:
...Полем, полем, полем свежий ветер пролетел,
В поле свежий ветер – я давно его хотел.
Полем, полем, полем свежий ветер пролетал,
В поле свежий ветер – я давно о нём мечтал.
Но новые руководители на всех уровнях о перестройке поняли только одно, - по-старому быть не должно – всё должно быть иначе. Постулаты партийного гимна никто не ставил под сомнение. Помните, как там: «Весь мир... разрушим до основанья, а затем...» Ну, разрушать, тем более, до основанья, - это привычно, даже легко. А вот, что делать затем, новоявленные реформаторы, которые стали у власти, кстати, тоже под партийным лозунгом - «кто был никем, тот станет всем», - не знали.
Время шло, а улучшений не предвиделось. Напротив, заводы-фабрики, которые ещё вчера работали, сворачивали производство, с колхозами за сданную продукцию не рассчитывались, задержки с зарплатой стали хроническими и привычными. Да и что покупать? Полки магазинов пусты.
Конечно, полководец никогда не додумается во всеуслышание заявить о том, что выиграть сражение ему помешали солдаты. Но в этом случае произошло именно так, - «верхи» решили, что перестройку тормозят «низы». Как ведётся, повсеместно стали искать виновных.
Пригласили на бюро райкома и председателя колхоза «Заря» Заниздру Г.Н. Этот вызов не обеспокоил Григория Никодимовича, - всех вызывают. Он был готов рассказать о положении дел в хозяйстве, об успехах и трудностях.
Председательствующий долго шелестел бумагами, делал на них пометки, перекладывая из одной стопки в другую, и, наконец, сформулировал вопрос:
- Григорий Никодимович, повестку дня вы знаете. Доложите, как идёт перестройка в вашем хозяйстве. Коротко.
Заниздра посчитал возможным ответить шуточно:
- Хорошо построенное в перестройке не нуждается.
Но никто не улыбнулся, а первый укоризненно покачал головой.
Как по команде, все ринулись Никодимыча поучать, обличать и честить:
- В то время, когда весь народ, вдохновлённый идеями перестройки... Старое мышление... Тормоз перестройки...
Заниздре Григорию Никодимовичу объявили выговор. Правда, без занесения.
Никодимыч ехал домой и не мог сконцентрироваться на дороге. Человек абсолютно не тщеславный, он с полным безразличием укладывал свои многочисленные почётные грамоты и дипломы в ящик письменного стола, забывая о них. Но свой первый выговор (кстати, самое мягкое из партийных наказаний) он воспринял очень болезненно. Вплоть до рассуждений о смысле жизни.
В конторе, предчувствуя неладное, его ожидали ближайшие помощники.
Никодимыч не был расположен к разговору, сопел и отрешённо смотрел в окно. Потом сказал не громко:
- Оказывается, я – ретроград, всё делаю неправильно... - Помолчав немного, добавил: - И, выходит, жизнь прожил зря.
Первым взвился Пал Палыч:
- Они думают, что мы нуждаемся в лозунгах! Нам бы только подсобить! Вчера разбирался, - поставки химикатов прекратились, потому что заводы, видите ли, перестраиваются. Один трёп: «Перестройка! Решайте всё сами, на местах». Это что, мы здесь сами на местах должны бензин перегонять и электроэнергию вырабатывать? Ты, Никодимыч, не бери чужие грехи на свою душу.
Перебил Самуил Моисеевич:
- Не знают зачинщики перестройки мою Беллу. Она бы им посоветовала: «Если поднял левую ногу, не поднимай правую, а то приземлишься на среднюю!» А себя, Никодимыч, ты не упрекай. Бойся козла спереди, коня сзади, а дурака со всех сторон.
А Комбриг о своём, наболевшем:
- А как вам нравится эта борьба с пьянством? В субботу был в городе на комсомольской безалкогольной свадьбе. Смех и только! Раньше-то как, выпил культурно за столом, закусил, если лишнюю стопку наливают - жена рядом, прижучит. А то, идут мужики на перекур через кухню, а там наливают немеряно. Выпил – сигарету в зубы и на улицу. Стопка – сигарета, стопка – сигарета, - сколько хочешь. Вернее, сколько сможешь. Никогда не видел на свадьбе столько пьяных, как на этой безалкогольной!
- Так, - Комбриг уже говорит нетерпящим возражений командирским голосом, - объявляю передислокацию. У меня дома есть что выпить и закусить.
Самуил Моисеевич уточняет:
- А твоя Марина? Я так не люблю, когда она косится.
Комбриг:
- Дополнительно разъясняю, - довольствие – есть, жены – нет. Уехала на два дня к маме. Перемещаемся.
Разместились на веранде за широким столом. Выпили по первой-второй. При плохом настроении не полегчало. Да и привычный мужской разговор не клеится. Никодимыч выпил ещё маленькую стопочку и уехал домой.
Пал Палыч обвёл всех глазами:
- Трудно сейчас Никодимычу. Нужно ощетиниться, чтобы порядок был. Везде и во всём.
За это и выпили.
V
Вскоре рухнул Союз. Вместе с такой желанной независимостью пришли и новые проблемы, которые, в недобром содружестве с предыдущими, разрослись до непреодолимых трудностей.
Финансовая система нового государства приказала долго жить. Рублей не хватало, а купоно-карбованцы из-за галопирующей инфляции для взаимных расчётов оказались до неприличия не подходящими. Началась эра натурального обмена, как при первобытно-общинном строе. Правда, теперь это называлось солидно – бартер.
Самуил Моисеевич, уже седой и согбенный, выстраивал хитроумные многоходовые схемы, чтобы обменять сельхозпродукцию на что-то полезное для колхоза. То, что было в зоне досягаемости, худо-бедно в хозяйство поступало. Но техника и запчасти к ней, мигом став продукцией зарубежной, были недоступны. За неё же надо платить! И не купоно-карбованцами. Помощи ждать было неоткуда.
В Киеве занимались перераспределением власти и переделом собственности, - им не до этих «мелких проблем». Если коротко, то установка была такая: «Делайте, что хотите, но денег не просите. Финансов нет».
На всех этажах власти муссировался вопрос, что колхозы как форма хозяйствования изжили себя. Было решено реорганизовать колхоз «Заря» в коллективное сельхозпредприятие с расширенными полномочиями в плане создания мелких фермерских хозяйств, распаевания земли и т. д.
Григория Никодимовича Заниздру отправили на пенсию. Без всяких почестей. Отработал человек своё и ладно. Только друзья и поздравили, тепло и искренне.
Новым руководителем назначили человека пришлого, из города. Аркадий Гордеевич Шток, выкормыш ленинского комсомола, быстро переориентировался в эти смутные времена, избавился от «коммунистических суеверий», считаясь перспективным руководителем новой формации. Он не любил, когда его называли председателем и представлялся как менеджер по управлению бизнес-проектами. В его лексиконе доминировали термины – «рыночная экономика», «рентабельность», «целесообразность». Зато такие понятия как общество, социум, народ, а тем более такое тёплое определение – люди, исчезли вовсе.
На работе А.Г. Шток появлялся к девяти, а то и к десяти часам и вместе со своими двумя новыми помощниками уединялся в кабинете решать «стратегические вопросы». Уже через год стали видны результаты. От поголовья скота осталась едва ли треть. Поля в основном засаживали рапсом на биотопливо. Земля истощалась и изгаживалась. Зато в посёлке появилась новая бензозаправка и ресторан, куда любили съезжаться кореша Аркадия Гордеевича в поисках земных утех в тихом месте.
Оказался ненужным и машинно-тракторный парк. Особенно возмущало Аркадия Гордеевича наличие, пусть стареньких, но на ходу комбайнов. Работают в сезон от силы две недели, а содержание и уход круглогодично. Не рентабельно! То ли дело нанять варягов со стороны. Приедут со своей техникой, уберут за неделю, возьмут своё, - и забота с плеч долой.
А то, что без работы и фактически без средств к существованию остаются люди, Аркадия Гордеевича не волновало.
- Спасение утопающих – дело рук самих утопающих, - вроде бы в шутку говорил он. Но эта остроумная фраза из романа «Двенадцать стульев» в этом случае звучала кощунственно.
В один из недобрых дней Аркадий Гордеевич приехал в сад.
А подоплёка этого визита такова. Ему уже не один раз намекали в верхах, что хорошо бы выделить землю под такое нужное и новомодное дело, как коттеджный городок. Шток хорошо понимал, как укрепится его репутация «человека, умеющего решать вопросы», если от него получат участки начальство, что при власти, милицейские, прокурорские чины и другие нужные люди. Останется земелька и на продажу, - прямой интерес.
Конечно же, лучший участок, который под садом. Город приблизился вплотную, - есть коммуникации. Опять же, на берегу реки, красоты природы и всё такое.
- Ну что, Павел Павлович, давайте посмотрим ваше хозяйство, - Шток был приторно вежлив.
Зашли в сад. Недалеко, с краю. За ними увязалась Катруся.
Всё естество Аркадия Гордеевича как бы выражало сочувствие и сожаление.
- Да, постарел сад, отслужил своё. Се ля ви. Время неумолимо. Да и вам, Грушко, пора на пенсию, – своей безтактности Шток не заметил. - Отдохнёте. Заслужили.
Пал Палыч что-то лепетал о технологиях реконструкции садов, о методах омолаживающей обрезки деревьев, но жёсткий взгляд Аркадия Гордеевича остановил его на полуслове.
- Не нужно мне читать лекцию, - от показной доброжелательности не осталось и следа, - мои знания не хуже Ваших. Вы посмотрите на это ...дерево.
- Вишня, - тихо подсказал Пал Палыч.
- Вот и я говорю, вишня. Посмотрите, как её перекрутило и скукожило. А вы говорите...
Не выдержала Катруся:
- А вы что хотите, чтобы вишня была стройной как вот та тополя? Так эта тополя ни разу не рожала!
Шток резко развернулся и зашагал к джипу. Приоткрыв дверцу, сказал поверх голов Пал Палыча и Катруси:
- Решение принято. Сад будем выкорчёвывать. Всё.
Вечером Пал Палычу стало плохо. Щемило сердце, онемела левая рука. Лёг пораньше, - никогда такого не было. Непонятное чувство тревоги не давало уснуть. Позвал жену:
- Жанна, что-то мне не по себе...
Она глянула на мужа, - белый, как полотно, глаза мутные, невидящие. Метнулась к телефону:
- Петя, сынок, приезжай, очень нужен! – И почти сорвавшись на крик, - отцу плохо!
Подъехал сын на отцовской «копейке». Поехали в больницу.
Забегали встревоженные врачи, медсёстры. Выходят из реанимации, - ничего не говорят. Только через два часа кардиолог пригласил в кабинет:
- Ну что, - тянет время, - инфаркт. Но не волнуйтесь, - добавляет быстро, - не обширный. Будем бороться, а вы крепитесь. Надежда есть.
Две недели больной Павел Глушко лежал под капельницами, терпел уколы, пригоршнями пил таблетки. Может, это помогло, а, может, бульоны и салаты жены, может, само её присутствие, но он заметно шёл на поправку. Кардиолог результатами лечения был доволен.
- Мы сделали всё, что могли. Теперь реабилитация. Постельный режим, полный покой и таблетки по этому списку. Забирайте.
Правду говорят, что дома и стены помогают. В привычной обстановке Грушко повеселел, взбодрился. Проведуют друзья, шумные, напористые.
- Ты, Пал Палыч, прекращай притворяться. Поднимайся быстрее. Без тебя никак.
Дети, Пётр и Юлия, нянчатся с ним, как с маленьким. Целуют ласково, как когда-то в детстве он их целовал. А главное, рядом с ним она, его верная подруга, любимая жена Жанна. Разговоры ведёт спокойные, вспоминает только хорошее, о молодости, о любви.
- А помнишь, как мы на свадьбе...
- Конечно, помню, дорогая...
А сколько он не отдавал ей, единственной и преданной женщине, внимания, тепла и ласки! Вечно на работе, всегда на нервах, на первом месте друзья. И измены были. А она терпела, поддерживала, любила. По щеке пробежала слеза, и поседевший Грушко не стеснялся этого.
- А помнишь, дорогая, как мы на море...
- Конечно, помню, любимый...
Дознался Пал Палыч о дне гибели своего сада. Под надуманным предлогом отправил из дому Жанну, оделся и медленно пошагал по дороге, знакомой до каждого камешка, тысячи раз исхоженной. Когда-то он этот путь преодолевал играючи. А теперь прошёл немного, чувствует - не дойдёт, совсем ослаб.
Притормозил автомобиль. За рулём Игорёк, бывший слесарь «золотые руки»:
- Приветствую Пал Палыча! Куда направляетесь?
- Да вот решил сад проведать.
- Так там сегодня... – Игорёк понял, Пал Палыч идёт на скорбное прощание. – Садитесь, подвезу.
Ещё издалека Грушко услышал рокот тракторов. Эко техники нагнали, варвары! Стараясь быть незаметным, стал на краю вишнёвого квартала. Крики:
- Ты петлю пониже к корневищу! Давай!
Урчит трактор, тужится. А Грушко наяву слышит, как стонут и плачут, приговорённые к смерти живые деревья, как хрустят безжалостно разрываемые корневища. И падают его красавицы, обнявшись кронами, как в последнем прощании, а корни, как натруженные руки, тянутся к небу с немою мольбой.
Пожилой тракторист, не из наших, давно приметил этого седого, как лунь, старика. Почему он стоит здесь с непокрытой головой? Ветер уже холодный, хоть бы кепку надел. Слёз он, конечно, не заметил. Выглянул в окошко трактора, дал отмашку. Мол, уходи, не мешай работать.
На ватных ногах пошёл Грушко к вагончику. Присел на иссечённую дождями скамейку, - когда-то сам её устанавливал. Защемило сердце. Хотел достать из кармана таблетки, но передумал. Горячая струя крови ударила прямо в горло, голова упала на грудь. Поплыли круги перед глазами, а в центре цветущая вишня. И мама под ней стоит, плачет.
- Не плачь, мама! Сейчас я прилечу, утешу!
Видение завертелось, слилось в яркую светящуюся точку и погасло.
К Грушко первой кинулась Катруся.
- Пал Палыч, что с Вами? Вам плохо? Пал Палыч, родименький! – Тронула за плечо. – Господи! – И кулак закусила до боли, - отошёл!
Тело Павла Павловича Грушко вывезли тихо и незаметно. И в звенящем воздухе умирающего сада слышалось не ангельское пение, а дьявольский рёв гусеничных чудовищ.
Все расходы по похоронам взяло на себя коллективное сельхозпредприятие «Заря». Как же, заслуженный человек! На правах организаторов этого печального действа первый ряд у гроба заняли сам Шток и его окружение. Даже жену с детьми оттеснили.
Людей собралось много, все ведут себя чинно.
- Бог дал, Бог и взял...
- Безвременно...
- Земля пухом...
Это в городе артиста провожают в последний путь аплодисментами. А на похоронах знаменитого Леонида Быкова пели его любимую «Смуглянку».
Вдруг Катруся дребезжащим голосом затянула:
...Відцвітає вишенька, як життя моє!
Некоторые, опустив глаза, подхватили. Но Катруся сорвалась на рыдание, и песня сошла на нет. А в первом ряду её даже не услышали.
Только упокоенная душа святого и грешного Павла Павловича Грушко взмахнула крыльями и вознеслась в небо. Туда, где райские сады.