Форма входа
Александр Витальевич Топчий
Поэт Дмитро Креминь о журналисте и прозаике Александре Топчем
Две жизни Владимира Зебека
(документальная повесть)
В начале «нулевых» годов я заканчивал сборник автобиографических рассказов и повестей о репортерской своей судьбе, даровавшей сотни невероятных поездок, тысячи встреч с людьми, неординарными, харизматичными.
Рассказ о многочасовых беседах, ночных чаепитиях с выдающимся художником-маринистом современности; личностью яркой, противоречивой, эмоциональной – Владимиром Евгеньевичем Зебеком, по моей задумке, должен открывать книгу.
Книга вышла – рассказа о Зебеке в ней не было. Трижды начинал о нем писать, и трижды что-то останавливало: не «то», не «то»…
К счастью, за четверть века нашего общения (боюсь сказать – дружбы) я отснял о художнике три полнометражных документальных фильма. Казалось бы, чего проще – сценарии объединить в рассказ. Но мне всегда казалось, что самого главного в его натуре и, что важнее – его творчестве, я не уловил; что надобно осмыслить невероятную судьбу художника; уловить связь буйной натуры Мастера с его не менее буйными, мистическими маринами… Да и куда спешить?
Зебек-то – вечен! В том нисколько не сомневались ни я, ни все, кто был с ним близко знаком. В свои 80 «с хвостиком» лет, Зебек так «подзаряжал» окружающих своим жизнелюбием и оптимизмом, что рядом с ним ты ощущал себя нудным, брюзжащим стариком… Про гениальные марины, что так и брызжут с холста невероятной, космической (или мистической?) энергетикой, говорить нечего.
И вот его не стало… По сей день трудно поверить. Как – так? Как может враз не стать моря? Или – исчезнуть Кинбурнская коса? Нет, – они остались… Но для меня (не только для меня) Кинбурн без Зебека, что роскошный багет без картины… Что – человек без души.
Кинбурн осиротел. Осиротела мировая маринистика. И не только…
* * *
Сегодня образ творца обрастает легендами, мелкобравчатыми деталями быта, фантастическими подробностями его биографии (чему, замечу сам Мастер приложил руку), сплетнями о невероятных выходках художника и прочей шелухой, что сопровождает при жизни (особенно после смерти) каждую выдающуюся личность. Но! Соразмерно, – нет, опережая! – слухи – сплетни в геометрической прогрессии приходит осознание величия его кисти. Марины Зебека встали в один ряд с лучшими маринистическими полотнами Айвазовского, Тернера, Судковского… Но никто – даже дилетант! – не спутает его мистико-энергетическую кисть с творчеством выдающихся предшественников. Ибо маринист Владимир Зебек – явление в живописи уникальное и неповторимое. Поистине – космического масштаба. Гении, истинные таланты всегда нисходят с небес в «единственном экземпляре» и – … не распознаются … Так и должно быть, ибо гении всегда опережают Время… Может, ни десять, может – на сто лет…
* * *
Призвание, Судьба Зебека были предопределены свыше. Скажите – мистика? Остаюсь при своем. Не потому ли Ангел Хранитель не единожды спасал его от верной смерти (в Голодомор, годы войны), вызволял из советской тюрьмы, как мог, до последнего, оберегал от хворей… Доподлинно знаю, что распознав смертельный недуг, врачи отпускали ему 3-4 месяца, а он прожил ещё целых 8 лет, не меняя образа жизни, не соблюдая диету, не отказываясь от маленьких слабостей… При том исступленно, как и прежде, писал. Писал ночами марины, натюрморты, в последние годы – философские абстракции…
Владимир Зебек исполнял свою Миссию, с которой был явлен на эту землю. Кто-то исполнил ее к 37 годам, Зебек – к 83-м… Да и нам, простым смертным, предписано свыше что попроще. Кому-то детей нарожать, сад посадить, дом построить, познать любовь или хлебнуть горя… Избранным – божественный след на земле оставить. Провидческий след.
Кто-то из мудрых сказал: «Истинные таланты от посредственностей отличаются тем, что чувствуют и предвидят то, что еще не случилось».
Иногда (только – иногда!) глядя на зебековское разъяренное море, обессиленные призрачные паруса пронзает чувство: «а не будущее ли это нашей планеты? Не дай Бог – Украины…?» Нет! Нет! – То был утомленный душевный настрой…
"Море". Владимир Зебек, 1999 г.
Как славно, благородно, по-христиански, чтоб при жизни Творца его уникальный талант оценили по достоинству! Нет, Зебек-художник не стал бы творить лучше-хуже… А вот Зебеку-человеку сделалось бы радостно и лестно. Я не встречал ни одного художника, актера, писателя и т.д., которого б не вдохновляли добрые слова, сказанные в его адрес. Непременно – искренние слова.
Откровенная лесть, фальшь, вызывают обратный эффект. Талант – он чуткий!
…Позволю небольшое отступление.
Я много раз бывал в Армении, всем сердцем полюбил этот древнейший христианский народ, – со своими традициями, глубокой верой, семейными ценностями. Но более всего меня восхищает отношение армян (от президента до садовника) к людям искусства. На протяжении веков (!) у первородной нации выкристовывалась, вошла в кровь, гены такая философия: искусство исходит от Бога. Значит, человек творческий (писатель, художник, композитор, актер и т.д.) озарен особым Божественным светом.
Через него Всевышний говорит о вечных духовных ценностях, Любви, Вере, Доброте, Красоте, напоминая как бы: «не хлебом единым…». Люди, чьими устами он глаголит, – избраны Богом.
И в Ереване, и в городах малых, памятники просветителям, людям искусства (от Маштоца до Параджанова и Мкртчана) установлены на каждом квартале. Почитаются те Творцы как святые.
…Будет ли установлен памятник Зебеку на Кинбурнской косе? Честно говоря, сомневаюсь. В создание музея живописи Владимира Евгеньевича Зебека в Николаеве верю больше. Слава Богу, есть люди, поставившие открытие подобного музея едва ли не целью жизни. Красочное издание альбома-каталога художника; две выставки его живописи, пожалуй, что и эта книга – суть, конкретные предпосылки на тернистом пути создания музея. Хотелось бы дожить…
* * *
Не стану пересказывать родословную, комментировать факты невероятной биографии художника. Про то в этой книге предостаточно.
И все же… Что побудило его, успешного московского живописца, испившего сполна славы, денег, покровительства высоких партийных благ («как же! Ленин кисти Зебека – это классика соцреализма!»), получившего в центре Москвы мастерскую, не успевавшего выполнять заказы, вдруг плюнуть на богемную, обласканную жизнь и оказаться черт знает где, на краю земли, на берегу безлюдного дикого моря. По-сути – в «Тьмутаракани», хоть и в райском обличье…
Разные версии бродят. Мол, выкрал молодую невесту, спрятался от долгов и т.п.
Больше верю словам самого Володи: «а пошла она, эта Москва, …!» Дерзкая аналогия напрашивается: не так ли первые христиане (избранные!) уходили в пустыни, становясь отшельниками? Не так ли Чацкий, устами Грибоедова, воскликнул: «Вон из Москвы ! Сюда я больше не ездок!» Или Гоген, уплывший творить на острова Паленизии? Или – писатель Астафьев, создавший все лучшее в глухой деревушке на Енисее? Примеров – несть числа. И самый яркий – жизнь выдающегося художника, поэта Максимилиана Волошина в Коктебеле. Поводы для затворничества у всех различны. А причина одна. Вынужден повториться: всем им был дан Знак, – исполнить свою Миссию. В награду, – обрести подлинную свободу. Помните, гениальное: «Спаси нас пуще всех печалей. И барский гнев, и барская любовь…» Многие ли способны повернуть на 180 градусов свою жизнь, отказаться от уютного быта, признания в обществе? То-то! Впрочем, нам это не грозит, ибо ни редким талантом, ни Знаком мы не отмечены. Кто отмечен – тот обречен сполна познать счастье, муку, любовь, Божественное Вдохновение. А придет время – на Небесах спросится, строго спросится как ты распорядился последним.
Думаю, Зебек на уровне подсознания это понимал, и работал еженощно, исступленно работал. Более полувека. И если бывал день-другой перерыва, то он затем наверстывал вдвойне…
Свои полотна он создавал так, будто каждая из картин – последняя. Не потому ли столь высок уровень его творений?
"Под парусами". Владимир Зебек, 2000 г.
Что б не писали о Володе Зебеке, он был вполне земным человеком, – со своими слабостями, страстями, эмоциями. В нем жил мятежный дух. А поскольку личность он творческая, незаурядная, то все те качества возведите в квадрат. Тогда получите эскизный портрет художника. С ним общаться было… по разному. Но – интересно. О чем бы он не говорил: о заблудившейся корове, о притягательной красоте блондинок, ценах на сено, зловещих фигурах Гитлера и Сталина, отвратительном качестве водки, мудрости Корана, целительных свойствах прокисшего молока, о пересохшем подле его дома озере, где прежде зимовали лебеди, о величии гомеровской «Одиссеи…»
Зачастую то были велеречивые, страстные, но сбивчивые монологи с непременным рефреном, обращенным ко мне: «Ну что, хе-хе, – разве я не прав?» «Прав, прав, – соглашался я. Лишь со временем понял, что наши беседы как бы ни о чем (умные, дурашливые, высокие с матюками и без, спокойные, бурные) служили для него необходимым выплеском избыточной энергии, эмоциональной разрядкой (или – подзарядкой?) для другой, таинственной и горней, жизни. Подлинная жизнь Зебека, которую он истово оберегал, таил, пребывала там, – в ином, загадочном и мистическом мире; в ночном творении морских стихий, подвластных лишь его кисти; в кровавых сполохах закатного неба или в голубой умиротворенной неге предрассветного моря; гордом величии обреченных, но не сдавшихся парусов; в призрачных кладбищах кораблей, выброшенных на остров, пожираемый свирепыми волнами. Вот-вот, и обрушатся в бездну и остров, и останки парусников… И вся жизнь… Но что это? Вдалеке на горизонте едва различимый, виднеется одинокий парус, что вырвался из объятий жуткого шторма и продолжает свой путь! Нет, то не корабль – то сам Мастер! Призрачный, далекий, гордый, он держит свой курс наперекор всем стихиям. И правит против ветра…
Никто (никто!) не смел в его жизнь вторгаться, когда он творил. Не раз, не два во время съемок фильмов (с перерывом в 10 лет!) я умолял его подойти к мольберту и хотя бы сымитировать прикосновение кисти к холсту. В ответ – гневный, категоричный отказ: «Сворачивай камеры… к такой-то матери!» И он был прав.
… Чтоб нынче не говорили, не показывали в кино, момент зачатия ребенка, как и его рождение, априори задуман творцом как Великое Таинство. Миг творческого озарения торжественен тем тайнодейства. Зебек это очень тонко чувствовал. Да, бывало, (мне говорили) он чудил на людях с кистью. Так кто ж не чудил? Один Параджанов чего стоит! А ведь что-то в их судьбах сродни… Тяга к актерству, эпатажу, шумному общению… Случайно ли?
* * *
О своих маринах Зебек всегда говорил неохотно, одними и теми же словами: «Вот написал… Чепуха, – правда? Что – нет? Ну, может быть… Но картина не закончена! Видишь – здесь волна не прописана, и правый угол картины сырой…Что-то надобно усилить…и т.п.»
Или: «Ты говоришь, цветы как живые. Скажи еще – пахнут… Ни хрена они не живые… Вот кувшин под букет – может, и получится…» Здесь Володя хитро улыбался, прикуривая очередную сигарету…
– А ручки-то дрожат, Володя, – говорю я. Зебека задевают мои слова.
– Ты, блин, напиши такую розу дрожащими руками! Когда надо – не дрожат…
На том разговор о его живописи закруглялся. Зебек прав. Анализировать, трактовать, проводить аналогии, выискивать скрытые смыслы, философские подтексты в творчестве такого Мастера, как Зебек, – дело искусствоведов, критиков, публицистов. Думаю, не одна диссертация будет основана на его работах. Даже на «соцреалистическом» периоде Мастера! Его знаменитый «Лукич» с бревном на субботнике (Ленина Зебек упрямо называл «Лукичем») – представьте, тоже объект для искусствоведческого исследования. Как и его ранние этюды, зарисовки, акварели. Мастер – он всегда Мастер! Был бы под рукой карандаш, уголек…
Думаю, ничто полнее и ярче не передаст образ Володи Зебека, чем наши беседы ( по-сути, - его мини-монологи), как вошедшие, так и оставшиеся за кадром, в моих документальных фильмах «Одержимый» и «Зебек» Все выше – и нижесказанные слова о Мастере не стоят двух-трех его метких, подчас, парадоксальных суждений о мироздании, литературе, искусстве. И даже на вполне бытовые темы.
Поэтому, после долгих раздумий, я решил включить диалоги в эту повесть. Если увидите в них живой, неповторимый образ Мастера, – значит, я не ошибся.
О счастье
(Август. Зной. Тишина. Мы идем вдоль берега пересохшего озера неподалеку от его дома. Зебек, как обычно, в шортах, расхристанной футболке, едва прикрывающей все еще могучую грудь. И на ходу руки Зебека заняты делом: в левой руке кружка с крепчайшим чаем, в правой, конечно, сигарета.
А.Т.: «За эти годы ты сроднился с Кинбурнской косой?
В.З. Сроднился – не то слово! Здесь, – куда ни глянешь, – такая красота! Тебе никогда не бывает скучно! И не нужно никаких зрелищ. Такого места на земле не найти!
А.Т.: Я иногда говорю: если есть рай земной, то он должен выглядеть именно так…
В.З.: Верно, верно… Такая здесь девственность, первородность, такая чистота! И народу мало. Скажу тебе по секрету: для меня чем меньше людей, тем лучше… На косе ты – везде, везде! И – свободен! По-моему, это и есть счастье для человека.
О славе
(Сидим в его «гостиной». Съемки идут второй час. Зебек устал, нервно чешет бороду, но виду не подает.
Вопрос, что приберег я напоследок, неожиданно его взрывает).
А.Т. Сейчас о тебе статьи стали появляться – в журналах, газетах, в Интернете. Они тебя раздражают или все-таки приятно?
В.З.: Давай не будем лицемерить! Вот я тебе журнал показал, где мои картины… Конечно, мне… ну как бы не противно. Но это – не цель, понимаешь? Ведь есть творческие особи, то так себя любят – ух! (Зебек все сильнее заводится). А ты все равно относись к себе строго! Как только будешь доволен собой – все!
А.Т.: Ты сам свой высший суд…
(Володя неожиданно, с великолепным актерским мастерством подхватывает великое стихотворение Пушкина)
В.З.: …. Всех строже оценить сумеешь ты свой труд.
Ты им доволен ли, взыскательный художник?
Доволен? Так пускай толпа его бранит.
И на алтарь плюет, где твой огонь горит
И в детской резвости колеблет твой треножник!
(О, как разошелся Мастер! Слова «на алтарь плюет» он сказал дважды, да с таким смыслом! Я незаметно бросил взгляд на оператора Юрия Трегубова. Он меня понял и кивнул головой. Эпизод записан. И сегодня я считаю этот фрагмент лучшим в фильме. Конечно – после самих картин Зебека)
О семье
В.З.: У меня семь детей. Шесть сыновей и дочь. Все, как положено. Ведь семья – это «семь и я». Пятерых детей вырастил, выкормил на косе! И Лизочка, последняя, родилась здесь.
А.Т.: Жаль, что ее не повидал. Она уже выросла. Красавица, должно быть. Я ее совсем маленькой помню…
В.З.: Дети все красивые, крепкие…
А.Т.: Прошло несколько лет, как умерла жена Оля… Ты живешь один, а тебе уже 77… ( беседа состоялась в 2009 году – А.Т.) Ну, словом, ты понял, о чем я…
(художник воспринял мои слова почему-то буквально)
В.З.: Я что, по твоему, – сексуальный маньяк? Но, конечно, когда нет женщины в доме, получатся отсутствие чего-то такого…. (Зебек чрезвычайно артистичен. Особенно выразительны движения его рук, которыми в тот момент он сказал более, чем словами) чего-то такого… пластичного, мягкого… Но что поделать, – знать, судьба такая. У нее, у меня… (тема для Зебека болезненная. Он красиво уводит разговор в иную плоскость) …Последнее время я писать стал как-то особенно свободно. И питаться стал иначе – все больше сырым – молоком, яйцами, медом. Да и зачем мне готовить? Для себя, что ли?
О таланте
В.З.: Я не верю, что талант – такое уж счастье большое. Талант не зарабатывают, – как думают некоторые. Вот Шаляпин родился с голосом. Так ему тот голос Богом даден!
А.Т.: Талант требует постоянного труда…
В.З.: Это – ответственность! И еще. Неизвестно зачем, для чего ты тем талантом награжден… Талант может ведь и голову разорвать! И мучиться всю жизнь можно с тем талантом… Нести его, ох как, тяжело! И – неблагодарно…
"Одинокий странник". Владимир Зебек, 1998 г.
О весёлых наших аналогах
(Демонстрацию своих картин Зебек превращает в премьеру театра одного актера, где он, конечно, играет главную роль.
В начале – отбираются работы, устанавливается мольберт с шикарным багетом. По словам художника «картина без багета – что генерал в бане». Зебек грациозно пританцовывает у треножника, как фокусник быстро и изящно меняет картины, при этом одну из них пытается незаметно задвинуть в угол. Далее происходит следующий диалог (цитирую дословно, по расшифровке видеозаписи)
А.Т.: Что ты там прячешь? Покажи.
(Зебек неохотно вставляет картину в багет)
А.Т.: А зачем же ты проткнул эту картину в двух местах ножом? Разозлился на себя, – скажи честно…
В.З.: Нет, не злился. Она сама проткнулась.
А.Т.: Так не бывает!
В.З.: Бывает! Смотри – от другая картина. (Кричит) И отойди от света! Загородил все! И ты, оператор, отойди» (чуть успокаиваясь). Смотри, – странная работа… Или – ничего?
А.Т.: Прекрасная картина! Как и предыдущая, которую ты испортил.
В.З. (бурчит): Ничего я не портил… А как на счет этой? Я вчера ее мучил, мучил всю ночь – и недотянул.
А.Т.: По-моему, она закончена…
В.З.: Нет! Нет! Над ней надо работать. Я же говорю – я ее гонял из угла в угол…Но нет удовлетворения! Вот здесь еще будут белые лошади, они выйдут из морской пены… Может быть. А может – и нет.
А.Т.: Слушай, продай мне эту работу, если у меня хватит денег. Без лошадей. Сознайся, ты ведь все равно к этой картине не прикоснешься. Я же тебя знаю.
В.З. (волнуясь) Никогда! Никому не продам! Я оставлю ее себе! Вот тебе крест! Как перед Богом клянусь – не отдам!
(в следующий мой приезд этой картины я, конечно, не увидел. Да Зебек и забыл о нашем разговоре)
А.Т.: Хорошо, эту картину не продашь… А, предположим, – эту?
В.З.: Не знаю, не знаю. Что ты ко мне прицепился?
А.Т.: Цену набиваешь?
В.З.: А пошел ты…! Со своим фильмом, оператором… С тобой даже выпить нельзя. Что ты за человек – если с другом выпить не можешь? Не понимаю я трезвенников … Подозрительны мне они…
А.Т.: Еще поговорка есть украинская: «Людина, що не п’є – або дуже хвора, або дуже велика падлюка». Я кто по твоему?
В.З.: Кто тебя знает… Пошли чай пить… говоришь, новые работы понравились?
А.Т.: А – то! Высокий класс! Без дураков…
В.З.: Все они сырые. Надо дописывать, дотягивать…
(Зебек редко доводил свои работы. Нет, не ленился, – он был одержим уже следующим сюжетом. Дописать картину для него значило остановиться. Мастер не мог изменить своей натуре, что соткана из творческого движения)
О лаконизме в живописи
В.З.: …Недаром греки ценили лаконизм. Лаконично выражаться очень сложно. Много говорить легче. А вот сформулировать двумя словами суть явления – это искусство. Между морем и небом такой лаконизм! Порой, я не могу справиться: Ведь есть только море и небо. Ничего более! Два отношения! И я бросаю на холст какие-то предметы, чтобы тоном, деталями обозначить границы…
В море есть какая-то бесконечность мысли. Когда выходишь к морю, смотришь на него – и твоя мысль льется, льется… И нет той мысли границ!
А в лесу как-то замкнуто все. Красиво, – но замкнуто. Потому я лес не пишу. А на море все раскрепощено, свободно, вольно… И мысль необъятна…
О небе
В.З.: Я как-то вспомнил чьи-то слова: земля – это плоть, вода – кровь, небо – душа. Вот потому-то небо так сложно писать. Оно же не материально! Волны, живые волны мне написать – это запросто! А небо…
А.Т.: Оно же меняется…
В.З.: Так и души, наверно, в разных состояниях пребывают… Но остаются душами. И состояние то уловить крайне сложно… Я чувствую, что мне вновь нужно писать с натуры, так как иногда повторяюсь.
А.Т.: Ты не повторяешься.
В.З.: Это тебе так кажется. Я лучше знаю. Без натуры художник обречен на повторы. Даже – удачные.
А.Т.: Не знал, что ты столь критично к себе относишься…
В.З.: Стоит возомнить, мол, я – мастер, классный маринист – тут тебе… ( …) пришел! Кажется, у Веласкеса была картина: победитель у побежденного на коленях принимает ключи от города. На коленях! Победитель должен быть очень скромным. Иначе…
А.Т.: Это ты про себя?
(Зебек не ответил)
Необходимое авторское отступление
Можно ли человека считать цельной натурой, если он высказывает диаметрально противоположные взгляды на свое творчество? Думаю - вполне. Ибо, что бы он не утверждал, основополагающим, вечным, единственно цельным и значимым для потомков останутся его произведения. Выходит, его слова, противоречивые, сбивчивые мысли от лукавого? В данном контексте основополагающее понятие – мысль. Мысль бьется, ошибается, негодует, ищет, заблуждается, свершает открытия, прорастает чувственным, уходит в глубины, выплескивается на поверхность, опровергает мысль предыдущую, наконец, благостно утверждается в правоте и… забывается на другой день. Каким-то чудом та, казалось бы, шальная, ушедшая мысль, ( либо битва тех мыслей, чувств, ощущений),- выплескивается на холст, порождая неповторимое творение искусства. А слова, что вчера были со знаком «да», сегодня – знаком «нет»… Представьте , что те, и другие искренни правдивы! Просто в то мгновение творец думал, чувствовал именно «так». В другой раз – иначе. Это – о Зебеке. Как подтверждение – последующие
( документальные!) диалоги, относящиеся, правда, к разным годам наших встреч. С камерой и без камеры.
О повторах
А.Т.: Доводилось слышать, что Зебек только и делает, что копирует свои работы…
В.З.: (взлохматил седую гриву, забегал по комнате): Где ты у меня видел повторы? Где?! У меня просто тема одна и та же. Ты попробуй, повтори! У меня даже просят иной раз повторить удачную работу, говорят: хороши деньги заплатим! А мне деньги как раз позарез нужны – купить сено для коровы… Я говорю: это невозможно! Совершенно! Другую картину написать – пожалуйста! Объясни мне: как можно родить второго ребенка стопроцентно похожего на первого?
А.Т.: Родить близнеца…
В.З.: Близнецов я делать не умею! Детей – умею. Сколько угодно! Близнецов – нет!
О мельнике
А.Т.: Для себя я давно нашел ответ, но как ты считаешь, должен ли художник пояснять свои картины?
В.З.: У Льва Толстого мне нравится рассказ ( по-сути, - притча) про мельника. Тот мельник молол, молол муку, а потом решил узнать, как там в мельнице все устроено, как работает жернов, колеса, как вода крутит колесо… А мука становилась все хуже, хуже. Вот тебе ответ.
"В морской дали". Владимир Зебек, 1999 г.
О вдохновении
В.З.: Представь, что кувшин, переполненный водой, падает. И тот миг, когда из него выплескиваются первые капли воды, еще не ставшие потоком, - это такие драгоценные секунды! В те мгновения что-то рождается. Необъяснимое! Уловил тот миг – и создал «нечто»…
О свободе
В.З.: Я тебе так скажу… Нет, лучше Чехова в «Черном монахе» не скажешь: « хочешь быть здоровым – иди в стадо! Там, в стаде, все здоровы и нормальны!» И они судят, что – хорошо, что – плохо; кто прав, кто – не прав… Не обижайся, но ты – из стада.
О парусах ( в разные годы)
А.Т.: Володя, ты такой светлый человек. А большинство марин твоих печальны и даже зловещи…
В.З.: Они не печальны! Они говорят о моей, банально говоря, розовой мечте. В них много светлого! И вообще у меня больше всего белых работ… ( ?!-А.Т.)
* * *
А.Т.: Ты написал тысячи состояний моря. И почти везде – мистические паруса.
В.З.: Паруса – это иллюстративная часть… Мы столько шлялись, столько повидали на этом свете… И вот, наконец, приплыли к последнему причалу. И - что? Вопросов много… А ответ один: не нам судить, во имя чего мы столько блуждали…
А.Т.: Грешили?
В.З.: И грешили, и заблуждались. И – заблудились итоге…
* * *
В.З.: Знаешь, я больше всего кладбища кораблей пишу. Ну, это как уставшие люди, - образно говоря. Я людей редко вставляю в пейзажи…
А корабли – они шлялись, долго шлялись, и нашли последний причал. Паруса очень романтичны. В них много одиночества…
* * *
В.З.: Мои паруса – это грехи наши неотмоленные.
* * *
О творческой ошибке
В.З.: Если вправду признаться – мне не надо было учиться на живописца.
А.Т.: ?!
В.З.: Да, да. Сосем не надо. Учеба в другую сторону увела. Я согласен с Львов Толстым- художнику вообще нельзя учиться. Что Бог дал – и так проявится. В училище на традициях учат – классических образцах Древней Греции, эпохи Возрождения. И ты где – то им следуешь, сбиваясь со своего курса в творчестве. Теряешь индивидуальность…
Об абстракциях и натюрмортах
В.З.: Мои абстракции- это не совсем абстракции. Это отсутствие какой-то иллюстративной части. Когда я ничего не горю, но говорю одной гармонией: как «это» относится к «этому», а «то» - к «тому». Абстракция – это когда ищешь один ответ, а находишь совсем другой. Понятно?
А.Т.: Когда ты так доходчиво объяснил, то – конечно. И натюрморты в последние годы у тебя появились. С чем это связано?
В.З.: Натюрморты – как разрядка. Иной раз так сильно устаешь от моря, неба, что теряешь полутона… А в цветах много ярких колеров. И ты бросаешь краски туда и туда и сюда. ( Вот так! Зебек руками в воздухе написал натюрморт и остался доволен). Натюрморт – почти абстракция. Его нужно писать быстро, смело, даже нахально. Мне не по душе, когда движения (мазок? – А.Т.) вялые, прилизанные… Я люблю экспрессивное движение, энергетическое. Пусть даже не всегда точное…
Об искусстве
В.З.: Искусство – очень тонкая материя. Оно не прощает фальши. Если лицемерить начинаешь, подстраиваться под заказчика, под модные течения, подражать кому-либо – оно не будет долговечным. Остаются те, кто шел против течения, ломал каноны и был уверен в себе. Тот же Врубель… Он следовал своим путем, творил без подлога. И – остался. Единственным и неповторимым.
А.Т.: И не о себе ли ты, в то числе, говоришь?
В.З.: …..!
О себе
В.З.: Когда мне говорят: «Зебек, ты неправду говоришь. Или – «вчера обещал, сегодня не сделал…» Я могу заблуждаться. Под впечатлением чего-то… Но чтоб сознательно… Сознательно – нет, никогда. И, знаешь, каюсь потом…
Но не это главное. Я часто задумывался: а что после нас должно остаться?
И от к чему пришел: живи чистой, нравственной жизнью, не помышляя о будущей славе: мол, помру- и меня признают, обо мне заговорят… Мыслишка такая подленькая заведется – ни хрена после тебя не останется. Гордыня самый смертный грех. Короче, каждый несет свой крест. Пронести его достойно, гордо 0 назначение человека… И не сбиться с пути…
О выставках
А.Т.: Ты не думал о своей персональной выставке? Столько прекрасных работ у тебя накопилось…
В.З.: Да были у меня выставки в Москве! Такой успех имели, ты не представляешь!
А.Т.: Так то давно было…
В.З.: Ну, - давно… Так и что? Мне предлагали и в Союз украинских художников ступить, и выставиться музее Верещагина… Там, кстати, две моих работы есть.
А.Т.: И – что?
В.З.: И – то! Выставка – это забота, хлопоты, оформление картин… Менеджера, который бы это все организовал, у меня нет. Самому не потянуть. Ты знаешь, сколько потребуется времени на эту канитель? Нет, нет! Художник не должен заниматься своими выставками! Кто-то другой, - может быть. Впрочем, мне обещали. Поглядим…
Сейчас (беседа состоялась в 2012 году – А.Т.) у меня новая волна пошла, и я берегу энергию. Такой приток сил, идей… А может, я, как электрическая лампочка, перед тем, как перегореть, начинает светить ярче? Что ты думаешь?
А.Т.: Успокойся, Володя. Ты – вечен.
Об одиночестве
В.З.: Я не знаю ни одного настоящего художника (придворные – не в счет), который бы жил и писал в городской суете. Каждый день общаться с кем-то, даже разговаривать – это сколько энергии уйдет в свисток. Я всего этого хлебнул Москве. Нет, изредка с кем-то беседовать, рюмочку выпить, конечно надо. Но чтоб каждый день! В столице суета меня раздражала, как гнойный нарыв. Он наливался всякой мерзостью, наливался… пока не лопнул.
Когда я оказался на Кинбурне, сразу пошел на море… И – все! Боже мой, свободная жизнь оказывается здесь! Этот дом, где мы сейчас, я его увидел первым. Потом смотрел другие дома, более симпатичные, с садами, пристройками (они тогда копейки стоили), но вернулся к этому дому. Почему? Может, потому, что он на пригорке, на берегу озера, где лебедей тогда было невидимо… Или нашел энергетическое место? Не знаю. Домик – то саманный, стоит песке, развалюшка…. А я его как любил, так и люблю. И отсюда – ни ногой ! Поверишь, в Васильевке уже лет 15 не был…
А.Т.: Ну, а продукты – там, соль - спички – керосин?
В.З.: Я же не на острове. И мир не без добрых людей. Что-то покупаю – привозят под заказ, что-то могу обменять на картины…
А.Т.: Слышал, слышал, натуральный обмен. За воз сена – картину…
В.З.: Да какая разница! Я здесь живу свободным человеком! Тебе этого не понять! Я никому ничего не должен! Никто мне ничего не должен!
А.Т.: Чего ты кричишь? Я что, посягаю на твою свободу?
В.З.: Посягаешь!
А.Т.: Так мы ж просто беседуем. Без камеры. И вечер прекрасный. Был.
В.З.: Уже – ночь!
А.Т.: Ну и перепады у тебя настроения! Какая муха тебя укусила?
(Зебек как-то сразу успокоился, подобрел. Лишь много позже я понял, что раздражителем стали мои слова по «воз сена». И еще – какая-то статься про него, которая ему резко не понравилась, и к которой я не имел ни малейшего отношения)
В.З.: …Так о чем это мы? Ах, да, - о небе. Такого неба, как на Кинбурне, нигде не встретишь. Тут такие бывают закаты – что напиши я небо с натуры, люди б сказали: такого в природе не бывает!
А ночью…
А.Т.: Говорят, НЛО на Кинбурн садиться…
В.З.: Не знаю. Торнадо под Тендрой как-то видел… И сполохи какие-то, наподобие Полярного Сияния…Даже на картине их написал.
А.Т.: Покажешь ту картину?
В.З.: А где она? Одела башмачки и ушла. За сотней других…
А.Т. За тысячей…
В.З.: Бери, наверно, больше. Не считал никогда, не отслеживал. Я их родил, а кто воспитывает, лелеет…Хочу верить, что в хороших руках…
А.Т.: А в плохих руках они не приживутся. Сбегут…
В.З.: ( Зебек улыбнулся. Сравнение ему понравилось) вот-вот… Выпрыгнут из дорогого багета – если окружение будет пошлым. Или – тупым, злым…
( Помолчали. Я собрался уходить).
Помню, маленький Денис, возвратившись с Олей из Москвы, все приставал: папа, почему Москва большая, а неба там мало? А здесь кругом небо, небо…
( Стояла глубокая августовская ночь. Луны не было. Небо светилось яркими звездами. Звезды серебряно перемигивались, под оглушительный стрекот цикад. Млечный Путь, изогнувшись светлой дымкой, мягко распушил небосвод. Высматривали падающий метеорит. Но августовский звездопад отдыхал. Закурили по очередной сигарете. От крепчайшего чаю меня слегка трусило.)
Это хорошо, что ты пришел без водки, - после долгого молчания сказал Зебек, - … Я еще работать пойду.
А.Т.: Завязывать надо… Сердце, - оно, знаешь…
В.З.: Как ты завяжешь. Сейчас – лето, сезон. Одни придут, другие приедут. И все- не с пустыми руками. Зимой- красота! Никого! И – без соблазнов… Вот когда пишется!
А.Т.: Зимой одиночеством не страдаешь?
В.З.: Ни зимой, ни летом, никогда! Одиночество – самый кайф. Потому здесь живу. Свобода и одиночество – моя стихия.
А.Т.: Будь здоров, Володя. Звони, если что…
( за годы нашего знакомства Зебек позвонил единожды, да и то по ошибке)
"К родному причалу". Владимир Зебек, 1998 г.
Мельчайший песок, смешанный с пылью, забивает глаза. Старенький мотоцикл с коляской надрывно ревет, с трудом пробиваясь по глубокой песчаной колее. Три километра пути кажутся бесконечностью. Илья Зебек ведет мотоцикл уверенно,но лихо, газуя перед очередным кучугуром так, что кажется еще мгновение, - и я вылечу из коляски месте с фотоаппаратом и двумя букетиками полевых цветов, собранных по дороге к дому Зебека. Колоритного, бородатого, седого красавца – старика в доме уже нет. Володя Зебек навсегда перебрался сюда, на Покровский погост. Его душа вознеслась к тем небесам, которые он боготворил, пред которыми преклонялся, которые, как и море, воспевал. Певец небес ушел на небеса. Его могила видна издали. Он лежит на самой Вершине пологого кладбищенского кучугура, откуда виден его дом. И- море.
Он умер в конце зимы. Умер тихо. В два дня. Так говорят сыновья. За несколько часов до смерти попросил детей оставить его одного. Ушел без завещания, прощальных напутственных слов, последней просьбы. Без долгов, без паспорта. На косе паспорта у Зебека не было. Зачем свободному человеку паспорт? Ведь он не из «здорового стада»…
Три вещи подкосили Мастера. Старая болезнь, что должна была отобрать жизнь еще восемь лет назад; загадочный, опустошительный пожар в новом доме, который он выстроил рядом с хатинкой – мастерской; отъезд с косы самого младшего сына Кирилла. Пришло время, и последняя родимая птичка порхнула из зебековского гнезда. Он остался совсем один… Может, то были знаки: миссия на земле исполнена? Уходим мы – когда? Когда на земле ничего не держит. Когда перестаем улыбаться, радоваться, переживать. Когда созерцание жизни сродни равнодушию и жуткой усталости. От всех. От всего…
Зебек устал. И - ушел. Впрочем, может я ошибаюсь. Уход, как и рождение – вековые тайны. Так задумано Всевышним.
…Могильный холмик из песка изрядно растрепал ветер. Несколько венков у изголовья, как ни странно, не выцвели под палящим кинбурнским солнцем. Словно их вчера возложили. Рядом с могилой Зебека могила его друга, тоже москвича, переехавшего на Кинбурн вслед за Мастером, талантливого художника Спасоломского. Он умер на полгода раньше Володи. Четвертый знак? И сколько их было?
Не догадался узнать у сыновей Зебека – что он начертал на последней своей картине? Впрочем, дети вряд ли были посвящены – творческую кухню он таил ото всех. Никто толком не знал, что написал он вчера, что- десяток лет назад. Среди ли бытовой суеты, визитов прошенных – непрошенных гостей, до застолий, после застолий…
Да разве важно? Он оставил великую Живопись.
…Возлагаем скромные цветы к последнему приюту художников.
Я делаю несколько фотоснимков, солнце клонится к закату, высвечивая море, сосновый песок, пожухлые степные травы. Ни ветерка, ни людей. Звенящая тишина. Вечность. Илья Зебек откуда – то из - под венков извлекает стаканчик, из фляги наполняет его красным ином, прячет – стаканчик на место. Это – для отца.
- Памятник будете ставить? – спрашиваю я.
Илья кивает, думая о чем-то своем.
Над нами несколько раз стремительно проносится ласточка. Обычно молчаливый, слегка угрюмый Илья говорит:
- Отец как –то рассказывал, что в детстве нечаянно убил ласточку, и до сих пор не может простить себе этого.
Я огляделся. Птица так же внезапно исчезла, как появилась. Может, то его душа мелькнула пред нами? В абстракциях Зебека я иной раз нахожу дивные очертания неких райских птиц. Его натюрморты возвращают к забытым запаха детства. Его марины вселяют мне подрастерянное с годами упрямство, укрепляют мой дух – нет, не все песни пропеты! Живопись Зебека раскрывает глаза на небо и море, заставляя ими восхищаться. Исцеляет от душевной хандры. Возвращает в ребячество. Воскрешает забытую любовь. Усмиряет гордыню. Наполняет душу прекрасным и светлым.
На второй, десятый план перенося мелочный, суетный быт.
Так продолжается жизнь Мастера. Нет! Начинается вторая его жизнь. Перейдя в иное измерение, она пребывает на Земле, и на Небе. На Небе – у Бога, на Земле – живет в человеках, открывших для себя его неповторимое, высокое, настоящее Искусство.
Твоя жизнь продолжается, Володя…он вечна,- потому что вечно твое великое творчество.
Художник-маринист Владимир Евгеньевич Зебек (1931-2015)