Литературно-художественный интернет-журнал

 

Владимир Владимирович Гладышев

Фотоархив В.В.Гладышева

 

Светильники надо беречь!

(продолжение. Начало – здесь)

 

Александр Алексеевич, о котором сейчас размышлял его друг Глеб Фёдорович Свидерский, к этому времени уже давно и благополучно проснулся. Он вообще просыпался легко и просто, и никакие возлияния не могли ему помешать быть бодрым и жизнерадостным, казалось, что его неглупая голова вообще никогда не болела, не существовало дозы, которая могла бы заставить Шурика Самсонова почувствовать себя плохо ни в момент употребления, ни на следующий день.

Скажем больше: сейчас Александр Алексеевич, отлично выбритый, модно и неброско одетый, в модных же тёмных очках, благоухающий каким-то очень дорогим одеколоном, уже "решал вопросы", как он называл деятельность, результаты которой были выгодны лично ему, Александру Самсонову.

"Решение вопроса" осуществлялось в баре гостиницы "Чайка", одной из гостиниц, расположенных, как говорили в Приморске, "с видом на море", и бар этот имел открытую террасу, на которой и находились Александр Алексеевич и два его собеседника, средних лет мужчины, одетые, как и Самсонов, неброско, но значительно дороже, нежели он. Вообще, было похоже, что материально эти люди были обеспечены очень прилично, каждый из них приехал в "Чайку" на собственной иномарке, вид которой позволял сделать заключение, что на её приобретение хозяин потратил явно не последние свои деньги...

Однако можно было также заметить, что эти солидные люди нервничали, и нервничали довольно сильно. Шурик Самсонов же, наоборот, был спокоен и чувствовал себя весьма и весьма уверенно.

Если судить по жестам, которыми сопровождалась беседа, то собеседники Шурика иногда готовы были впасть в отчаяние, и ему приходилось их успокаивать. Вероятно, с этим он справился неплохо, поскольку беседа, начавшаяся, как уже отмечалось, очень нервно, постепенно вошла в более спокойное русло. Стало казаться, что Александр Алексеевич сумел добиться того, на что он рассчитывал, потому что несколько раз он делал характерный жест: потирал левой рукой нос, вроде бы как давил на нём комара или нечто подобное. Те, кто хорошо знал Самсонова, могли быть уверены, что всё идёт так, как он хочет, жест говорил об этом лучше любых слов.

Ближе к окончанию беседы голос Александра Алексеевича стал жёстче, его жесты стали резче и увереннее. Он вроде бы объяснял собеседникам, как они должны себя вести, и, судя по тому, что те покорно кивали головами, эти объяснения воспринимались правильно. Теперь уже не могло быть сомнений в том, что Самсонов в собравшейся триаде был человеком, который определял ход беседы. Он диктовал свои условия, и эти условия принимались его собеседниками без возражении, хотя они и не производили впечатления людей, привыкших с готовностью подчиняться. Скорее, наоборот, некая властность ощущалась в них, но сейчас она была подавлена напором собеседника.

Очевидно, что, как пишут в отчётах об официальных мероприятиях, "высокие договаривающиеся стороны" в результате переговоров расстались, полностью довольные и самими переговорами, и друг другом. После окончания делового разговора мужчины ещё какое-то время посидели, обмениваясь, если судить опять же по выражениям лиц, малозначащими репликами, и Александр Алексеевич первым поднялся из-за стола, давая понять, что ему пора. Один из его собеседников небрежно расплатился изумрудно-зелёной кредитной карточкой, которую молодая блондинка-официантка приняла из его рук с почтением, и трое солидных мужчин направились к выходу, где одного из них ожидал "БМВ-730", а другого – "Форд-Гэлахси", выпуска прошлого года. Обе иномарки, по странной случайности, были почти одинакового тёмно-серого цвета.

Александр Алексеевич выбрал "Форд", попрощался за руку с хозяином "БМВ" и пристроил своё массивное тело на переднем сиденье иномарки, которая заметно просела под почти центнером живого веса, но бодро взяла с места, увозя своих пассажиров от вполне фешенебельной по меркам Приморска "Чайки".

*   *   *

Василий Иванович Гришанов примерно в то же самое время, когда Глеб Свидерский был в гостях у Грохотуна, а Шурик Самсонов наслаждался изысканными напитками и приятной беседой в баре "Чайки", сидел дома, в своём рабочем кабинете, и трудился над своей докторской диссертацией.

Строго говоря, работа как таковая над этим капитальным исследованием была уже завершена. Были изданы две монографии, в которых Гришанов обобщил и систематизировал результаты своих многолетних исследований, и эти результаты были столь значительны, что сейчас одна из монографий готовилась к изданию в Гейдельберге, в знаменитом на весь мир тамошнем университете. Василий Иванович ожидал это издание с нетерпением, не потому, что это была его первая зарубежная публикация, его статьи и раньше выходили в иностранных журналах и сборниках, но это ведь была монография! И её наличие в момент защиты могло стать одной из козырных карт, хотя, разумеется, сама защита должна была пройти спокойно и закончиться тем, что Василий Иванович Гришанов станет доктором физико-математических наук. Абсолютно заслуженно станет, в этом даже его недоброжелатели, а таковые, как у всякого неординарного человека, у него имелись, нисколько не сомневались.

Сидя за компьютером, Гришанов просматривал одну из пяти глав своей работы, в которую нужно было внести небольшие изменения, вызванные появлением в последнем номере немецкого журнала статьи профессора Мюллера. Изменения эти не могли носить принципиальный характер, потому что Гришанов обогнал немца примерно на полтора года, но нужно было показать, что соискатель докторской степени в курсе последних достижений зарубежных исследователей, поэтому сейчас Василий Иванович формулировал положение, которое затем войдёт в диссертацию.

 

         В. Гладышев. Школьные годы

 

Семья Гришанова была небольшой, у них с женой была дочь, которая в этом году окончила школу и сейчас жила в столице, поступив летом на первый курс вуза с длинным названием, в котором готовилась для независимого государства будущая дипломатическая элита. Надя Гришанова закончила с золотой медалью лучшую спецшколу города, свободно владела английским и французским языками, и её поступление в этот престижнейший вуз, как это ни странно, обошлось почти без папиной поддержки. Конечно, рисковать Василий Иванович не мог, кое с кем из влиятельных людей он переговорил, но специалисты, к которым он обращался, после экзаменов сказали ему, что "у тебя хорошая девочка". Сейчас он ощущал некую пустоту, потому что без дочери дома стало... слишком пусто.

Четырёхкомнатная квартира доцента Гришанова размещалась в новом кооперативном доме работников образования, науки и медицины, выстроенном буквально в последние годы старой жизни. Когда коммунисты вдруг решили показать, что они озабочены судьбами интеллигенции, которая и отплатила им чёрной неблагодарностью, с упоением разваливая страну и оказавшись сейчас под обломками прошлого в состоянии материальной униженности, если не сказать убожества.

Но Василий Иванович всё успел вовремя, и сейчас ему было вполне комфортно в условиях рыночных отношений, потому что он был человеком практичным, твёрдо знал, чего хочет в этой жизни и как это "чего" можно заполучить. Как вершину своих жизненных притязаний Гришанов наметил пост ректора университета, и довольно давно уже всё шло к тому, что в установленное время этот пост упадёт в его руки.

Оторвавшись от диссертации, Василий Иванович задумался о том, насколько уязвимым бывает человек, если руководствуется в своих поступках лишь сиюминутными выгодами, не умеет видеть перспективу и ради достижения большой цели отказываться от пусть и соблазнительных, но всё-таки промежуточных выгод. "Невозможно выиграть всё, нужно уметь отказаться от того, без чего ты вполне спокойно можешь обойтись, но ни в коем случае не терять главную цель," – в который раз сформулировал своё жизненное кредо Василий Иванович Гришанов, возвращаясь к монитору компьютера.

*   *   *

Костя Иванчук купил несколько пакетов соков, в том числе и любимый Снежаной томатный, и какой-то жутко витаминизированный йогурт, который, очевидно, сообщал поглотившему его человеку бездну жизненных сил и энергии. Если верить рекламе, довольно часто появлявшейся на местных телеканалах...

Женя, как и обещала, появилась через полчаса, она, действительно, была в полном порядке, и они направились в больницу, до которой можно было ехать трамваем, но им казалось, что пешком они доберутся быстрее.

Вероятно, так оно и случилось бы, но иногда на жизненном пути человека случаются совершенно ненужные встречи, которые мешают нормальному ходу событий, а иногда даже круто меняют его.

Такая встреча была уготована сегодня Жене и Косте, которые шли достаточно быстро, чтобы глядя на них со стороны любой мало-мальски соображающий человек мог заключить, что эти люди отнюдь не жаждут общаться с незнакомцами.

Но три молодых человека, встретившиеся Жене и Косте, не интересовались планами окружающих, их волновали только собственные интересы. А поскольку молодые люди с утра успели "пыхнуть", и "пыхнуть" неплохо, то им хотелось продолжить приятный процесс расслабления, для чего собственно, они и направлялись на один из городских пляжей. Для этого же один из них нёс большой двухкассетный магнитофон, который орал что-то неразборчивое, в запасе у них было несколько плотно забитых папирос, так что день обещал им радости и...

Это "и" делало молодых людей озабоченными, потому что без общения с женским полом, и общения... плотного, отдых был явно неполноценным. С женским же полом была напряженка, потому что их "стационарные" барышни, которые по мере своих сил удовлетворяли потребности галантных кавалеров в общении, в этот день, как на грех, оказались заняты кто чем… Следовательно, молодым людям нужно было срочно искать им временную – а там, глядишь, чем чёрт не шутит, может и постоянную! – замену.

Поиски были неактивны и малорезультативны, потому что случайные прохожие старались обойти стороной разухабистую компанию, да и прохожих этих встречалось немного, по причине того, что дорогу на пляж они, искатели отдыха и развлечений, избрали кратчайшую, мимо кладбища. Места там были довольно пустынные.
Быстро шедшие навстречу парень и девушка привлекли их внимание сразу же: это было то, что нужно, вполне симпатичная малышка и какой-то недомерок, которого было глупо принимать в расчёт. Поскольку "трое на одного" было для наших героев занятием привычным, они сразу же сориентировались и приготовились быстро отшить этого чмошника и забрать с собой малышку.

Женя и Костя заметили малоестественное препятствие тогда, когда возможность маневра у них была уже очень ограниченной, потому что они не особо оглядывались по сторонам, занятые своими мыслями. Когда же перед ними выросли три довольно-таки внушительные фигуры, им пришлось остановиться.

–  Привет, – развязно бросил один из троицы.
– Пошёл вон, – спокойно посоветовал ему Костя, мгновенно оценивший ситуацию и решивший, что связываться с этими вставленными придурками нужно только в самом крайнем случае, но желания бить им морду у него не было никакого.

Троица опешила: по "сценарию" парень должен был испугаться и начать юлить, стараясь одновременно не доводить отношения до избиения и не потерять лицо в глазах своей, надо отдать должное, симпатичной спутницы.
– Ты чего?
– Не "ты", а "вы", сопля на проволоке, когда со старшими разговариваешь! – Костя говорил очень жёстко. – Это во-первых. А во-вторых, и это сейчас главное, я сказал тебе, чтобы ты пошел вон. И не забыл прихватить с собой своих друзей...

Искатели лёгкой жизни оказались перед выбором: или последовать недвусмысленному приказу и, действительно, пойти вон, или попытаться примерно наказать грубияна, что, похоже, не должно составить никакого труда... Опять же, слишком соблазнительно выглядит его малышка, вон как глазками сверкает.
– Извинись! – решительно потребовал лидер тройственного союза. – Слышь, ты, извиняйся!.. – добавил он, увидев, что его грозное требование воспринято без должного внимания.
– Перед тобой? – поинтересовался Костя. – Или перед вами всеми? Вместе взятыми?

Было похоже на то, что этот недомерок над ними издевался, и это следовало немедленно пресечь. Лидер соображал, как бы ловчее и незаметнее врезать ему, когда парень снова заговорил.
– Если вы хотите получить, то вы сейчас получите, – он говорил по-прежнему спокойно, даже миролюбиво. – Обещаю тебе, что вы сейчас получите! Но мне не хочется вас трогать... Я занят. Дела у нас, – он показал свободной рукой на свою спутницу, а в другой руке у него был пакет. – Поэтому для вас будет лучше, если вы сейчас просто развернётесь и уйдёте. Даже без извинений: будем считать, что вы вели себя прилично. Вас это устраивает?

Пока он говорил, лидер троицы уже решил, что этого шплинта нужно немедленно "опустить" прямо на глазах у его девки, тогда она будет сговорчивей. После того, как об её дружка вытрут ноги, ей вряд ли захочется возражать таким решительным, крутым парням...

Костя фиксировал всю тройку и понимал, что драки не избежать: он был слишком раздражён, выбит из колеи всем тем, что произошло со Снежаной, и это раздражение помешало ему найти жёсткий, но убедительный тон разговора с людьми, которые, похоже, привыкли понимать только один язык – язык силы...

Стоявший напротив Кости крупный парень неожиданно размахнулся, нанёс резкий удар в голову своего противника. Точнее, кулак точно попал в то место, где мгновение назад была голова Кости, который, как бы предугадывая этот недружественный поступок, как-то лениво и вроде бы медленно отошёл в сторону и незаметно оказался возле плеча слегка потерявшего равновесие после сильного удара парня. Костя приложил указательный палец свободной руки к виску своего незадачливого противника и спокойно сказал: "Если бы я тебя сюда ударил, ты был бы уже чем-то вроде покойника. Понял?".

Вероятно, если бы парень не был вставленный, он бы всё понял сразу и правильно, но сейчас мыслительная деятельность его была несколько заторможенной, поэтому он просто решил, что этот обмылок, который был ему по плечо, случайно увернулся от его удара, что ему нужно просто быть повнимательнее...

Он развернулся и попытался схватить по-прежнему спокойно стоявшего парня за воротник потёртого джинсового костюма. Действительно, это ему удалось, но он тут же почувствовал, что этот воротник каким-то странным образом охватывает его руку, которая почему-то продолжает ускоренное движение и тянет за собой всё тело...

Костя свободной рукой прихватил оказавшуюся у него на воротнике увесистую лапу, слегка присел и волчком закрутился на месте, в результате чего пытавшийся ударить его дурачок неожиданно сорвался с места и врезался головой в ограду кладбища, возле которой они все стояли. Со стороны казалось, что парень сделал это сам, но это был простой, хотя необыкновенно эффективный приём, с помощью которого здоровенного мужика можно было бабочкой запустить чуть ли не под потолок. Костя выбрал щадящий вариант, потому что он совершенно не хотел калечить этих недоумков...

Друзья поверженного лидера, или его подчинённые, или кто они там ему были, не успели сообразить, что произошло, и, пока они пытались это сделать, странный парень снова заговорил.
– Я вас просил и предупреждал. Если вы хотите продолжать, то лучше не надо, окажетесь рядом с другом... – в это время пытавшийся протаранить кладбищенскую стену верзила стал подавать некие признаки жизни, – Продолжать будем? – деловито поинтересовался парень.

Ответом ему было молчание.
– А ведь молчание – это знак согласия, – с сожалением сказал Костя. – Значит, будем продолжать...
– Нет! – испуганно выкрикнул крепыш с магнитофоном. – Не надо... – добавил он просительно, очевидно, решив голосом доказать свою лояльность и миролюбие.
– Не будем? Ну и не нужно. Только теперь уже вам придётся извиниться перед девушкой, ничего не поделаешь...
– Да-да-да, извините, пожалуйста... – забормотал крепыш.
– На будущее: не увлекайтесь, а то обязательно нарвётесь, и вам тогда будет больно. Забирайте друга и... вон отсюда!

Подхватив почти ожившего приятеля, оставшиеся целыми искатели приключений быстро скрылись, а Костя виновато посмотрел на Женю.
– Извини, Женька, никак не смог сдержаться...

Сцена, подобная сегодняшней, не была в диковинку для Жени Пятигорской. Несколько раз она и Снежана оказывались свидетельницами того, как Косте приходилось доказывать свою способность защитить девушек, и, кстати, далеко не всегда всё обходилось так легко и просто. Бывали случаи, когда парню тоже изрядно доставалось, но её всегда поражало не то, что в конечном итоге Косте удавалось справляться с противниками, которым он уступал по всем внешним данным, а та извиняющаяся интонация, которая – и она была абсолютно искренней, вот ведь в чём дело! – появлялась в его голосе после того, как всё заканчивалось. Костя испытывал раскаяние от того, что довёл дело до драки и не сумел разрешить проблему мирным способом.
– Жень, только ты Снежке ни гу-гу, хорошо? – попросил Костя, и Жене ничего другого не оставалось, как кивнуть головой в знак согласия.

*   *   *

Прогулка по городскому парку подействовала на доцента Свидерского успокаивающе, он всесторонне проанализировал проблему и пришёл к выводу, что пока нет никаких оснований для беспокойства. Самым сейчас главным было то, что состояние здоровья Снежаны Лемеш улучшалось, врачи твёрдо обещали, что девушка быстро пойдёт на поправку, значит, здесь волноваться было не о чём. Что касается гипотетической структуры, свившей свои сети в университете, то, во-первых, всё это могло оказаться и преувеличением! Вышла удачно замуж девица за иностранца, а остальное домыслили скорые на такие творческие подвиги приморские кумушки. Но даже если это и так, то совсем не обязательно, чтобы Шурик Самсон оказался к ней причастен, даже с учётом того, что он занимает такую должность. В конце концов, не место красит человека, а человек красит место?

Конечно, Глеб не мог не знать о том, что его друг... вступает в неформальные отношения со студентками, и это не могло его радовать. Вместе с тем, он понимал, что Шурик – человек взрослый, а те девицы, которые оказывают ему знаки внимания, знают, что они делают. Шурик никого не принуждал к сожительству, он просто находил таких дам, для которых эти отношения были необременительны и полезны. В этой ситуации Глеб Свидерский не находил особого криминала, потому что Шурик не изменял жене, которой у него не было, а барышням, с которыми он общался, было по восемнадцать и более лет...

Разумеется, с точки зрения "высокой морали" это попахивало дурно, но, с другой стороны, а если бы у Шурика была сожительница восемнадцати лет, но не студентка их университета? Тогда что?

 

 

      В. Гладышев с  друзьями. Школьные годы

 

Слава Богу, времена парткомов и профкомов, которые Глеб Свидерский успел застать ушли в прошлое, и теперь только сами люди решали, что объединяет, а что разъединяет их. Во всяком случае, хотелось верить, что они, люди способны правильно понять это...

Глеб решил, что всё-таки нелишним будет переговорить о том, что он сегодня узнал, с Васькой Гришановым, который был вроде как начальником Шурика и лучше знал реальное положение дел. Заодно можно пронюхать и о том, во что всё-таки этот балбес Шурик в очередной раз умудрился вляпаться, а в том, что Шурик таки да вляпался, Глеб теперь не сомневался.

Глеб решил, что лучше всего позвонить Гришанову домой и после, если не будет особых возражений, заглянуть к нему, благо, дом, в котором тот жил, находился недалеко. Пошарив по карманам и найдя карточку, Глеб Свидерский снял трубку телефона-автомата.

                                                             

*   *   *

Всё, что происходило в это тёплое осеннее утро, радовало Александра Алексеевича Самсонова: деловая встреча, прошедшая так, как он и запланировал, возвращение домой в уютном салоне комфортабельной иномарки, телефонный звонок от очередной "ВСЖ" ("временной спутницы жизни"), которая временно получила тайм-аут до тех пор, пока не уляжется суматоха, связанная со вчерашним происшествием.

Успешно разрешив все проблемы, Самсонов включил телевизор и поставил видеокассету, на которой были записаны сто самых великих, если верить составителям, голов мирового футбола.

Футбол был страстью Александра Алексеевича, которая в прошлой его жизни счастливо совпала со служебными интересами руководящих работников партаппарата самого различного ранга, поскольку Первый, отвечавший за всё, что происходило в тогда ещё одной из братских союзных республик, был страстным болельщиком, он отдавал много времени и сил созданию лучшей футбольной команды Союза. В ЦК был даже специальный человек, отвечавший за футбол. Кстати, этот самый футбольный функционер позднее стал выдающимся государственным деятелем новой страны и под шумок вместе с соратниками купил тот самый футбольный клуб, жизнедеятельность которого он когда-то обеспечивал. Купил с потрохами, тренерами и футболистами, со стадионом и болельщиками...

Шурик Самсонов любил футбол совершенно бескорыстно, он обожал это удивительное рациональное и вместе с тем совершенно непредсказуемое движение с мячом, эти единоборства, это чувство восторга, вызванное са¬мым вроде бы банальным событием: всего-то, как отмечали когда-то великие сатирики, надутый воздухом кожаный шар пролетает между двух стоек, ну и делов-то...

На футбольном поле Александр Самсонов становился совершенно счастливым человеком, то время, когда шла игра, было для него периодом полного счастья, и он очень любил и ценил такие мгновения своей жизни. Правда, теперь погонять мяч Самсонову удавалось не часто: его габариты совершенно изменили координацию движений, большая часть того, что было когда-то подвластно ему в общении с мячом, сейчас, увы, отошла в прошлое, и это сильно огорчало Шурика Самсонова. Он говорил друзьям, что с удовольствием отдал бы часть своих незаурядных способностей в сфере ублажения прекрасного пола за то, чтобы вернуть возможность красиво и аккуратно, как это было в молодости, работать с мячом, за утерянные скорость и координацию движений...

Но если Самсонов утратил возможность играть самому, то смотреть на то, как это делают другие, он мог часами. В университете все знали, что самочувствие, настроение, отношение к окружающим Александра Алексеевича в среду и четверг, если накануне проходили матчи Лиги Чемпионов, полностью определялись тем, какие результаты были показаны теми командами, за которые болел старший преподаватель Самсонов.

Если это были результаты, которые его радовали, то Александр Алексеевич был милейшим человеком, сыпавшим шутками и одарявшим окружающих всевозможными знаками внимания.

Если же нет, то он чувствовал себя лично оскорблённым и всячески демонстрировал это своё состояние, причём мог, если так получалось, испортить настроение любому человеку. Правда, к чести Самсонова нужно отметить, что, если такое случалось, он обязательно находил способ извиниться, но это было уже после того, как человеку от него доставалось...

Сейчас Шурик Самсонов наслаждался: кассета была очень качественной, голы на ней были... одно загляденье, удивительной красоты голы, и никто не мешал страстному любителю футбола смаковать каждое движение, каждый финт, каждый удар по мячу профессионалов высочайшего класса, работа которых действительно вызывала восхищение...

*   *   *

Остаток пути к больнице Женя и Костя проделали без приключений, очевидно, другие искатели их на свою... голову, а таковых в Приморске всегда хватало, искали их в местах, отделённых от маршрута, которым следовали раз уже повстречавшие "недобрых людей" парень и девушка.

Как оказалось, рано утром Снежану перевели в другую палату, и Женя с Костей, услышав это, стали узнавать у медперсонала, где именно эта палата находится. Выяснив это, Женя обратилась к своему спутнику:
– Костя, ты... иди пока сам, ладно? Или нет, вот что сделаем: ты пока меня подожди, я скажу Снежке, что ты здесь, а потом...
– Жду... – предупредительно согласился Костя.

В новой палате стояли три кровати, две из которых были свободны, на третьей же, естественно, лежала Снежана. Сегодня она была абсолютно не похожа на вчерашний призрак, наоборот, лицо её порозовело, выглядела она очень бодро и встретила Женю радостным возгласом.
– Ага, вот и ты!
– Здравствуй, Снежка, – осторожно сказала Женя, но Снежана не дала ей продолжать.
– Привет, Женька! Можешь не шастать, сегодня всё уже совсем хорошо, скоро танцевать начну!...
– С Костей? – с видимым облегчением поинтересовалась Женя: сегодня она видела перед собой ту Снежку, которую привыкла видеть, конечно, не в самом её лучшем виде, но вполне "живую",
– Он здесь?..
– Ждёт... Хотела его вперёд пустить, но потом побоялась. Теперь вижу, что можно было бы и пустить, ты сегодня в полном порядке, слава Богу...
– Ага, в полном! Давай его сюда, только дай мне сначала косметичку...
– Обойдёшься! Не порть свой естественный цвет лица всяческими неестественными... препаратами! I
– Женька, ну дай косметичку, а? У тебя же всегда... препараты самые естественные, Женька...
– Ладно, держи, но не увлекайся! – и Женя дала подруге свою косметичку, в которой, действительно, косметики было немного, но зато всё, что там находилось, было куплено в фирменном магазине. Хотя, конечно, писатели-земляки верно отметили насчёт полной гарантии и страхового полиса, а также улицы, где делается "вся контрабанда".

Снежана наводила красоту недолго, потому что тоже не любила пользоваться косметикой, да ей, собственно, эти ухищрения были почти ЧТО не нужны: гладкая кожа, блестящие, густые волосы, полные, сочные губы дали ей Господь Бог – или родители, это кому как больше нравится..
– Оцени... – попросила она подругу, возвращая ей косметичку.
– Тебе правду или дежурный комплимент? – деловито поинтересовалась Женя.
– Правду... – выдавила перепуганная Снежана.
– Тогда – всё очень хорошо, выглядишь ты прекрасно...
– Уф... – облегчённо вздохнула Снежана. – Женька, а если бы я попросила комплимент, а?
– Попросила бы – получила бы, – туманно успокоила её Женя.
– И на том спасибо! – рассмеялась Снежана. – Жень, позови Костю, а?
– Уже зову. Пообщаетесь, скажете, зайду...

Женя вышла из палаты, и ее встретил внимательный взгляд Кости.
– Она сегодня... вот! – Женя показала ему поднятый кверху большой палец. – Ждет тебя...
Костя достал из пакета букетик цветов и скрылся за дверью палаты, оставив Женю в коридоре.

*   *   *

– Заходи, бродяга! – приветствовал Глеба Свидерского Василий Иванович Гришанов, придерживая широко открытую железную дверь в свою квартиру. Дверь была отделана морёным дубом с обеих сторон и смотрелась просто восхитительно.
– Смотри, чего я вычитал в этом любопытном документе: "Бродяга -свой парень, с понятиями"! Видишь, как сейчас книги пишут: сначала сам текст, а потом словарь к нему, чтобы читатель мог узнать, что автор хотел сказать – и сказал, между прочим! – на его, читателя, родном языке, который для него же совершенно непонятен. Не встречал такие шедевры?

Василий Иванович держал в руках небольшую книжку в мягком переплёте, на котором наличествовали полуобнажённая красотка, несколько мужчин, рядом с которыми Фредди Крюггер выглядел бы Аполлоном, и всё это было густо сбрызнуто красной краской, которая, очевидно, должна была символизировать море крови...

Василий Иванович Гришанов отвлекался от напряжённого умственного труда самым простым и эффективным способом – он читал детективную литературу. Это здорово помогало расслабиться после трудового дня, а особенно действенным это лекарство стало в последние годы: в связи с ростом спроса на так называемые "российские бестселлеры" эти шедевры стали появляться в огромных количествах, а поскольку подавляющее большинство их авторов были кем угодно, только не писателями, то и создавали они что угодно, но только не литературные произведения... Постижение этих опусов не требовало абсолютно никаких умственных УСИЛИЙ, наоборот, и это делало их незаменимыми тогда, когда высокоорганизованный ум доцента Гришанова нуждался в отдыхе.

Друзья и приятели, зная хобби – Василия Ивановича, буквально забрасывали его маленькими книжками в разноцветных мягких переплётах, причём Глеб и Шурик откровенно издевались, покупая самых... малоталантливых авторов. Принося очередного такого незадачливого конкурента Эдгара По, Глеб Свидерский назидательно цитировал англичанина Джулиана Симонса, знавшего толк в детективной литературе: "Приход к власти крайне правых или крайне левых сил в любой стране неминуемо приводит к уменьшению выхода криминальной литературы. Не случайно нацисты запрещали её, а в России называли упадочнической. Она может процветать лишь в вольном климате". "Получи ещё одно доказательство того, что в России теперь вольный климат!" – жизнерадостно говорил он другу, передавая ему крикливо и чаще всего безвкусно оформленное доказательство.

– Беда, мой высокоучённейший друг, не в том, что такие книги в России пишут, а в том, что их читают... Всякие высокообразованные интеллектуалы как в самой России, так и ближнем зарубежье. Как говаривал герой Василия Макаровича Шукшина: "А чего ты смотришь туда? Ты возьми да не смотри", – своих любимых писателей Хлеб Свидерский мог цитировать наизусть и страницами, и это доставляло огромное удовольствие, как ему самому, так и его друзьям.

– Вот-вот, а некоторые малосознательные интеллектуалы же, вместо того, чтобы развивать художественный вкус этих... высокообразованных, потакают их низменным интересам, снабжая такой вот высокохудожественной продукцией… Это, между прочим, ты сам мне когда-то и приволок, именно ты, Глебушка! – торжествующе провозгласил, делая обличающий жест в сторону Глеба, Василий Иванович.
– Уделал! – расхохотался Глеб, и Василий Гришанов присоединился к хохоту.
– Иди в кабинет, я сейчас чаёк поставлю и тоже приду. Чай хороший – "Липтон", причём не для нас расфасованный, с "надписями на русском языке", а тамошний, оттуда притараненный...

Глеб прошёл в кабинет и стал, как обычно, крутиться возле полки с художественной литературой, которая была заставлена книгами, издание коих воплощало собой демократические преобразования в России. Почетное место, правда, занимало собрание сочинений Конан Дойла, купленное бедным студентом Васькой Гришановым с рук за бешеные по тем временам деньги чуть ли не четверть века назад.
– Сейчас будем чай пить, – сообщил Василий Иванович, входя в кабинет и садясь в кресло. – Падай!

Но Глеб не стал садиться, он закружил по достаточно просторной комнате, не зная, с чего качать этот неприятный разговор. Хорошо его зная, Василий решил помочь другу.
– Как голова-то? Ты ведь вчера... перепил, перепел ты наш!
– С головой всё уже в норме, – откликнулся Глеб. – Сегодня уже у Савельича побывал, пообщались...
– И что интересного тебе Грохот поведал?
– Знаешь, Васька, получается какая-то мура! – выпалил Глеб.
– Ты это о чём? – спокойно поинтересовался Гришанов.
– Да о вчерашнем...
– А что о вчерашнем? Хорошо посидели!
– Я о Снежане Лемеш…
– А-а-а… Я звонил с утра в больницу, сказали, что всё даже лучше, чем могли предполагать, что у девочки хороший организм... Там вроде бы всё в порядке?..
– Савельич стал говорить о том, что в последнее время об институте в городе пошла слава как о борделе...

То, как отреагировал на эти снова Василий Гришанов, напомнило Глебу его собственную реакцию на слова профессора: Гришанов тоже стал смеяться. Сходство ещё больше усилилось, когда он и сказал-то примерно то же самое, что и не так давно сказал профессору он сам, Глеб Свидерский.
– Глебка, мы были, есть и останемся, можешь мне поверить, борделем! Причём так будет даже тогда, если все барышни нашего заведения станут носить эти новые китайские изобретения...
– Какие изобретения? – заинтересовался Глеб.
– Недавно читал, – обстоятельно начал Василий Иванович, – что в Китае изобрели усовершенствованный вариант пояса целомудрия. То бишь создали такое нижнее бельишко, которое не позволяет барышне быть неверной супругу, если таковой имеется, а если его нет, то... короче, она может отправлять естественные надобности, но вступать в половое сношение – извини! Бельишко не позволит!
– Это как?
– С технологией не знаком, – признался доцент Гришанов. – Что-то связано с замками, которые может открыть только тот, кто их закрыл, отпечатки пальцев и всё такое... Усёк, Васёк?

Услышанное настолько озадачило Глеба, что какое-то время он был сосредоточен на его переваривании и даже отвлёкся от того, ради чего пришёл к другу.
– Но я тебе скажу, что здесь братья-китайцы сильно промахнулись, – продолжал Василий Иванович. – Они не учли того, что интимные отношения – это процесс творческий, и на всякий роток не накинешь платок…

Услышав это, Глеб захохотал, и друг удивлённо посмотрел на него. Василий Иванович не мог, конечно, знать о том, что эти же самые слова были сказаны Глебом и профессору, но тогда они имели совсем другой смысл...
– Чего ржешь-то? – подозрительно посмотрел на Глеба Василий. – Я что-то не того сказал, куда-то не туда свернул?
– Васька, дело не в тебе, просто... – Глеб, успокоившись, вернулся к главному для него сейчас вопросу. – Тут, Вася, дело не о борделе как таковом...

После этих слов Глеб Свидерский насколько мог подробно рассказал другу о том, что узнал сегодня утром от профессора Грохотуна, приведя соображения последнего о некой мафиозной структуре, созданной в вузе.

Гришанов слушал внимательно, не перевивал и не уточнял, просто слушал. Глеб видел, что его рассказ действительно заинтересовал Василия Ивановича, было похоже на то, что он стал продолжением каких-то собственных наблюдений Гришанова – или же как-то соотносился с не известной Глебу информацией. Видя это, Глеб старался быть максимально объективным, потому что он прекрасно знал: если Гришанов так "плотно" занимается проблемой, то он мгновенно схватывает её суть, и здесь любые субъективные соображения ни к чему, потому что аналитиком Василий Иванович был превосходным, и не только в сложной сфере математического анализа.
– Это всё? – поинтересовался он, когда Глеб замолчал.
– Всё.
– Интересное у тебя получается "всё", – задумчиво произнёс Василий Иванович. – Посиди пока, принесу чай, – и он неторопливо вышел из кабинета. Кухня у Гришановых была оснащена всякими хитроумными приспособлениями, которые сильно облегчали труд хозяйки, поэтому можно было не волноваться, что чайник "убежал".
– Давай пить чай, – предложил Василий Иванович, принеся разнос, на котором аккуратно расставил всё необходимое, в том числе и большую банку протёртой с сахаром смородины, любимого лакомства Глеба.

Приготовив чай гостю и себе, Василий Иванович, поколебавшись, поинтересовался, не примет ли Глеб, как он выразился, "дозу коньячку", на что последовал отказ.
– Ну и хорошо, так ты убережёшь меня от пьянства. Глебка, кое-что из того, что ты рассказал, я уже и сам не раз слышал, но... Скажи мне честно: почему ты... воспринял это так близко к сердцу? Я же вижу, что ты весь взъерошенный от этого, почему?
– Знаешь, Васька, Савельевич как-то так невнятно упомянул о том, что, якобы, с этим делом – конечно, если это всё так, как об этом говорят... – каким-то кондибобером связан Шурик...
– Самсон связан с этой бодягой? – удивился Василий Иванович. – Кстати, знаешь, что "бодяга" на этом... языке означает "ерунда"?..

Удивление Василия Ивановича Гришанова было искренним, неподдельным.
– Да как он может быть с этим связан-то, Глеба?
– Савельич не знает, но...
– Конечно, Самсоша наш человек... сложный, душевная организация у него тонкая, – размышлял вслух Гришанов. – Его отношения с гимназистками – это статья особая, но ведь, если это так, то здесь какие-то... другие отношения? Опять же, среди нашего контингента кого только не отыщешь. Вполне может быть, что какая-то часть студенток спит и видит себя в качестве... сотрудниц этих самых увеселительных заведений, но чтобы прямо у нас начать свою профессиональную деятельность?.. Глеба, тебе лично во всё это верится, я имею в виду как в реальность?
– Нет, конечно, – не задумываясь, ответил другу Глеб Свидерский. – Только ведь, Васька, девчушка хотела счёты с жизнью свести, и от этого просто так не отмахнёшься, я-то её знаю...
– А Шурик-то с ней как связан, с этой... Снежаной Лемеш?
– Да никак, – подумав, ответил Глеб, – ну совершенно никак...
– Значит, в любом случае в этот раз нам с тобой можно не беспокоиться? Наш богатырь и гигант к этому делу никаким боком не причастен...
– А к чему причастен? – тут же уловил интонацию друга Глеб.
– К чему?.. К чему… Да как обычно: эти его "ВСЖ"... Что-то их в последнее время стало слишком много, что ли... Увлёкся наш большой гигант большого секса...
– Опять жалуются?
– Нет, слава Богу, пока до этого не дошло, – Гришанов суеверно постучал по подлокотнику кресла. – Только опять Самсоша стал выплывать там, где ему нужно было бы быть тише воды и ниже травы… Даже до Макса, кажется, дошло.
– И что он? Макс?
– Вроде ты Макса не знаешь? Темнит, сволочь! Но, не доведи до этого Господь, если сейчас что-то заварится, то мне Шурика отстаивать будет очень трудно…

Глеб сосредоточенно загребал ложечкой протёртую с сахаром смородину и старательно отправлял её в рот, ложечку за ложечкой, похоже совеем не замечая вкуса этого любимого им продукта.
– Глебка, у меня есть ещё несколько таких же банок, так что ты не бойся, что тебе не достанется, – успокоил его хозяин. – Да не переживай ты, ладно? Не в первый раз с Самсошкой такое и не в последний… Ничего не случится, просто он чуть-чуть угомонится... на время.
– Ты с ним уже говорил об этом?
– Нет, – неохотно признался Василий Иванович.
– Вася, а надо бы, ох как надо бы, Вася!
– Ты что думаешь, я сам не понимаю?! – неожиданно для Глеба взорвался Василий Иванович. – Всё я понимаю, но... Ты, Глеб, и я тоже, мы не можем понять, что такое для такого человека, как Шурик, развод и всё, что этому предшествовало. Его "коллеги по партии", его соратники хреновы, посмотри, как они сейчас устроились: боссы, крутые мэны! А Шурик, если называть вещи своими именами, кто? Как и мы все, между прочим... И эта ещё... француженка Мари... Вот Шурик и компенсирует крах свой. Берёт, так сказать, реванш.
– Васька, это всё так, но ты должен с ним поговорить! – горячо сказал Глеб Свидерский. – Это нужно, Вася...
– Все, дочирикалксь, – недовольно сказал Василий Иванович. – А ты в это дело не лезь.
– У меня, Вася, есть отличный план. Просто великолепный план, он поможет нам выяснить всё точно и полностью успокоиться, если там и в самом деле всё в порядке.
– Какой ещё план? – встревожился Василий Иванович. – Что ты ещё намерен выяснять-то, Холмс Ватсонович?
– Я сам могу всё узнать о том, что творится у нас в институте! – уверенно заявил Глеб Свидерский.
– Я ошибся. Ты хочешь стать Ниро Вульфом, Эркюлем Пуаро, Шерлоком Холмсом в одном стакане? Или, может быть, даже добавить к этому славному коллективчику миссис Марпл или Настю Каменску? Не дури, Глеб, нам с тобой только Пинкертонами на старости лет заделаться не хватало...
– Не переживай, Васька, Пинкертоном я не стану. Просто у меня есть один ученик, он ещё в интернате у меня учился, Славик Сливенко. Не помнишь такого?
– Славик? – Василий Иванович задумался: он знал многих бывших учеников своего друга, встречая их дома у Глеба или, случалось, ребята и девушки подходили к Глебу Фёдоровичу на улицах, в университетских коридорах, и тогда Глеб с гордостью представлял их своим спутникам. – Погоди-погоди, Славик Сливенко... Такой высокий, широкоплечий, очень красивый, прямо как кинозвезда, брюнет с огромными чёрными глазами?..
– Что-то вы, господин доцент, обращаете внимание на такие... специфические черты внешности молодого человека, к чему бы это? – усмехнулся Глеб. – Он. И высокий, и широкоплечий, и очень красивый. И глаза у него чёрные и огромные – всё так. Только кроме этого он ещё и майор СБУ – месяц назад получил очередное звание, досрочно, между прочим, получил! Он теперь возглавляет отдел по борьбе с какими-то очень опасными преступлениями, должность очень и очень ответственная, знает очень и очень много. Вот я ему позвоню, может, увидимся, и постараюсь у него всё узнать. Если он что-то знает, он мне скажет наверняка!
– А надо ли? – Василий Иванович объяснил свои сомнения удивлённо посмотревшему на него Глебу. – Ведь если ничего такого нет, а, скорее всего, так оно и есть, то на кой чёрт в том заведении, где этот твой Славик работает, лишний раз упоминать наше заведение?
– Ты о дыме и об огне? – спросил Глеб.
– Примерно так. Чтоб не получилось, Глебка, что мы сами себе создадим дело...
– Узнаю мудрого и дальновидного руководителя! – рассмеялся Глеб. – Ничего плохого не случится, после разговора со Славиком честь мундира останется незапятнанной, если, конечно, сам мундир чист! Нравится формулировка?
– Ты этого парня знаешь лучше, тебе видней, – Василий Иванович, похоже, продолжал сомневаться. – Только ты обязательно мне позвони после того, как с ним переговоришь, хорошо?
– Идёт. А ты тогда с Самсоном побеседуй. Так сказать, как старый друг и старший товарищ, как бдительный руководитель...
– Глебка, не ёрничай!
– Не буду, – покладисто пообещал Глеб Свидерский, – Только ты сделай так, чтобы Шурик не знал, что я к этому делу руку прикладывал, добре?
– Начать тебя шантажировать, что ли? – посоветовался с другом Василий Иванович Гришанов. – Но какой с тебя может быть прок, с "доцентишки рядового"?

Проводив друга, Василий Иванович Гришанов вернулся в кабинет и глотнул остывшего чаю. Медленно собрав на разнос посуду, он поднял разнос и отнёс его в кухню, но мысли его были заняты обдумыванием того, что он только что услышал от Глеба Свидерского.

Шурик Самсонов? Глеб собирается поговорить со своим бывшим учеником, занимающим сейчас значительный пост в системе СБУ? И опять Шурик?
"Хочешь – не хочешь, а придётся звонить и всё это утрясать",– с неудовольствием решил Василий Иванович Гришанов и потянулся к телефону.

*   *   *

Оставшись в коридоре больницы одна, Женя Пятигорская присела на краешек весьма подозрительного на вид стула, невесть как оказавшегося возле двери палаты, за которой скрылся Костя, и неожиданно ей стало так жалко себя, что она едва, ли не заплакала.

Это было чувство, которое иногда посещало Женю, и происходило это в самые неподходящие моменты. Жалость к себе накрывала Женю мгновенно, с головой, девушка в такие мгновения задыхалась от этого чувства, ей даже казалось, что она на какое-то время умирает, перестаёт существовать, настолько сильной была боль, вызванная этой жалостью.

Женя заметила, что такое происходило в ней только тогда, когда она, Женя, становилась свидетельницей отношении, которые можно было назвать любовью. То есть тогда, когда она оказывалась в обществе по-настоящему любящих друг друга людей.

 

        Профессор В.В. Гладышев, 2013 г.

 

Когда такое случилось с Женей впервые, она испугалась: ей показалось, что чужая любовь вызывает у неё зависть, и ей стало страшно за себя, за то, что она такая... После ока поняла, что это не было завистью, это было нечто другое, и это "другое" было очень мучительно...

Видя счастливых людей – а ведь любовь делает людей счастливыми!– Женя особенно остро ощущала, что она сама – человек глубоко несчастный... У неё было всё, что необходимо для того, чтобы быть счастливой, она знала эту чудесную формулу: "Хочешь быть счастливым – будь!", но это ничего не меняло. Потому что Женя, красивая, умная, обладающая огромным шармом, умеющая радоваться всему доброму, что посылает жизнь, и стоически переносить неизбежные неудачи, умевшая глубоко и преданно любить Женя, – была человеком одиноким...

Однолюбы в обычной жизни встречаются очень редко, чаще всего люди стараются как-то устраиваться, как-то соотносят идеальное и реальное, находят какой-то компромисс. Конечно, если однолюб может быть вместе с тем, кого он любит, то проблемы, наверное, не существует, хотя это отнюдь и не означает, что эти люди должны быть счастливыми. Но как-то так получается, что удел однолюбов – не всегда, но чаще всего, – это любовь безответная, и тут уже мало кто позавидует такой жизни... Особенно женщине: годы уходят, семья не складывается, надежда тает и тает...

Конечно, Жене Пятигорской рано было хоронить себя, но уже семь лет, с тех пор, как она стала первокурсницей и впервые увидела этого человека, она предано любила доцента Глеба Фёдоровича Свидерского. Собственно, тогда Глеб Свидерский был старшим преподавателем, слишком мало времени прошло после того, как он защитился, для того, чтобы присваивать ему звание доцента, но какое это имело значение для Жени, полюбившей его, как это говорилось раньше, с первого взгляда?

Несчастьем Жени – или, наоборот, её счастьем? – было то, что она все свои переживания носила в себе, поэтому о её любви к Глебу Фёдоровичу почти никто не знал. Разумеется, скрыть такое чувство практически невозможно, но, в отличие от других девиц, симпатизировавших доценту, Женя никогда не старалась обратить на себя его внимание специальными, так сказать, способами, как-то: вопросами впопад и не-, закатываниями глазок, участием в научной работе, просьбами дать почитать книгу и массой других уловок, которые считались вполне эффективными, но в случае со Свидерским эффект приносили нулевой. Нет, конечно, на вопросы следовал более или менее исчерпывающий ответ (если, разумеется, на этот вопрос вообще можно было ответить...), рефераты, курсовые и даже дипломные работы ВЫПОЛНЯЛИСЬ на должном уровне, книги исправно приносились и возвращались непрочитанными, но, как уже говорилось в начале, Глеб Фёдорович Свидерский старательно "держал дистанцию", и, если опять же использовать спортивную терминологию, "разорвать" эту дистанцию никому не удавалось.

Сама того не ведая, Женя Пятигорская сделала всё, чтобы привлечь к себе внимание Глеба Фёдоровича Свидерского: она была в общении с ним проста, ненавязчива, подлинно интеллигентна, с ней было интересно общаться, ум её позволял говорить с ней о многих вещах, о которых некоторые коллеги доцента почти не имели представления. Кроме того, она за годы учёбы неуклонно "прибавляла", то есть не только взрослела, но и росла как личность, и этот рост был приятен доценту Свидерскому, который видел в Жене человека, способного воспринимать новое и адекватно на него реагировать.

Не замечая этого, Глеб Свидерский стал отличать Женю от подавляющего большинства студенток, и его всё больше и больше пленяло чувство собственного достоинства Жени – основа её личности. Как-то так получилось, что общение с ней стало ему необходимо, он радовался, что под его руководством Женя написала отличную дипломную работу, настойчиво рекомендовал ей продолжать учёбу дальше, но тогда это было невозможно. За те два года, которые прошли после окончания Женей института, когда она работала и видеться они не могли, так, встречались несколько раз, случайные встречи, Глеб Федорович Свидерский понял, насколько дорога ему Женя, но... шестнадцать лет разницы в возрасте стали для него преградой непреодолимой. Так, во всяком случае, он считал.

Однако первого сентября этого года, встретив слушательницу магистратуры Евгению Александровну Пятигорскую в университетском дворе, доцент Глеб Фёдорович Свидерский с холодным отчаянием понял, что эта девушка значит для него гораздо больше, нежели он сам мог это себе представить...

В этот же день, встретив на том же самом месте доцента Глеба Федоровича Свидерского, слушательница магистратуры Евгения Александровна Пятигорская с таким же холодным отчаянием поняла, что этот сорокалетний мужчина останется для неё единственным в жизни человеком, с которым она может быть счастлива...

То, что встретившиеся в университетском дворе доцент и магистрант поняли эти вещи, стало причиной того, что их долгожданная для обоих встреча оказалась сухой и мало походила на встречу людей, которые... так относятся друг к другу. Так, встретились, поздоровались и разошлись, хотя потом каждый из них корил себя за то, что вёл себя именно так...

Разумеется, если бы каждый из них мог знать о подлинных переживаниях другого человека, то, скорее всего, уже тогда их жизнь пошла бы по другому пути, да-да, именно ИХ жизнь... Но этого не случилось, ясновидение для них ещё не наступило, поэтому Женя Пятигорская и ощущала себя такой несчастной, сидя в больничном коридоре на шатком стуле возле двери палаты, за которой влюблённые друг в друга Снежана Лемеш и Костя Иванчук говорили о чём-то своём...

*   *   *

Александр Алексеевич Самсонов досмотрел до конца кассету со ста лучшими голами и стал думать, чем бы ему заняться дальше. Каких-то конкретных планов не было, и он даже решил, что можно посвятить весь остаток сегодняшнего дня свободе.

В его голове замелькали соблазнительные картины, в которых фигурировал какой-то винегрет из прогулки по парку, пляжа, бара и, как это ни странно, компьютера. Но компьютера не для участия в массе совершенно замечательных игр, которые мог предложить этот "друг человека", а компьютера как средства для... создания некоего текста...

...Уже давно Самсонов собирался написать книгу, в которой рассказывалось бы о его, Шурика Самсонова, жизненном пути. Не больше и не меньше! При этом он был далёк от честолюбивых планов оставить своё жизнеописание в назидание потомкам, вовсе нет. Наоборот, он намеревался рассказать о себе и своей жизни с изрядной долей иронии, попытаться осмыслить то, что произошло с ним и его бывшей родиной. Бывшей – потому что в паспорте у него теперь было написано, что он является гражданином новой, ранее не существовавшей страны, тогда как та, в которой он родился и прожил большую – и лучшую! – часть своей жизни, стала всего лишь историческим фактом… Именно иронично рассказать, потому что любой другой подход к этому, и он хорошо это понимал, невозможен. Ирония – но не только ирония...

Шурик Самсонов не видел в себе таланта, равного таланту Булгакова или, к примеру, Войновича, Довлатова, но он твёрдо знал, что написать о том, о чём он хочет написать, он обязан: будучи в чём-то фаталистом, он верил, что своего пути не минуешь, а ему на его жизненном пути было уготовано написать – пусть одну! – настоящую книгу.

Уверенность его в этом основывалась на простом, но очень убедительном факте: когда-то давно, в годы комсомольской юности-молодости, Шурика Самсонова, ехавшего на побывку домой, поймала на пригородном вокзале цыганка и, сразу назвав его Сашей, попросив трояк, подробно и детально рассказала ему, как зовут его родителей и близких друзей.

Опешивший комсомольский работник решил было, что цыганка вызнала всю его подноготную у кого-то из знакомых, и собирался послать подальше и гадалку, и гадание, но она ему этого не позволила, властно сказав: "А теперь, золотой, послушай, что с тобой будет, скоро будет, и не скоро". После чего Самсонов узнал обо всём, что его могло волновать в ближайшее время, причём цыганка разъяснила ему, что надо сделать для того, чтобы его конкурент не получил то место, на которое совершенно обоснованно претендовал он, Александр Алексеевич Самсонов.

К слову сказать, именно это и помогло ему затем получить вожделенное место...
Удивительно, но всё то, что говорила тогда цыганка, случилось в жизни Самсонова, и это внушило ему суеверный ужас перед цыганками, которые, как это ни странно, с тех пор словно обходили его стороной.
Именно эта старая цыганка со сморщенным лицом и молодыми, злыми, ярко блестевшими глазами на нём, сказала Самсонову: "Ты, золотой, много глупостей в жизни наделаешь, много раз тебя жизнь бить будет, и за дело бить, но когда-нибудь ты напишешь такую книгу, которая все эти твои глупости оправдает!". Именно так она и сказала: "Оправдает!".

С тех пор Шурик Самсонов прислушивался к себе, не начинает ли проситься на свет эта книга, но до сих пор никаких, как он про себя шутил, "признаков жизни" не было. Однако, сегодня он впервые ощутил что-то вроде потребности писать. Сесть к компьютеру и начать эту свою книгу-оправдание...

Трель телефонного звонка прервала попытки Александра Алексеевича Самсонова разобраться в своих ощущениях. Он недовольно поднял трубку, какое-то время слушал то, что говорил собеседник "с той стороны", недовольно же кивая головой, потом в сердцах бросил ни в чём не повинную трубку и задумался. Но эти размышления были уже очень неприятными, несколько раз с его губ срывались ругательства, причем ругательства становились все более изощренными – верный показатель того, что настроение у Самсонова портится...

"Вот паникёры чёртовы, никаких нервов на них не хватит. И ничего не поделаешь, опять надо во всё это влезать...", – зло думал Александр Алексеевич Самсонов, берясь за трубку телефона и энергично набирая необходимый ему номер.

*   *   *

– Что с тобой, Женька? – вышедший из палаты Костя появился внезапно, и Женя не успела стереть с лица выражение отчаяния.
– Ты о чём? – машинально бросила она, выигрывая время и опять становясь обычной Женей Пятигорской – спокойной, уверенной в себе, при необходимости – ироничной и даже въедливой.
– Всё нормально, это мне показалось, – с облегчением сказал Костя.
– Что советуют делать, если кажется?
– Тебе ответить или показать на пальцах? – поинтересовался Костя.
– И так сойдёт... – неопределенно объявила Женя. – Ладно, как общение с любимой женщиной?
– Механика Гаврилова?
– Лейтенанта Иванчука!
– Снежка просила, чтобы ты к ней зашла...
– Уже в пути! – бросила Женя и скрылась за дверью палаты. Оставшись один, Костя задумался, и, право, было над чем: то, что рассказала ему Снежана, было если и не подлостью, то... он и сам не знал как определить это...

Одно он понял точно: Снежка оказалась невольно втянута в какие-то очень пакостные вещи, на редкость пакостные, и самым отвратительным в этом было то, что эти вещи были прикрыты настолько неподобающими вещами, что дальше некуда. В самом деле, додуматься до того, чтобы под прикрытием благотворительного детского фонда заниматься... всем этим, мог только человек с извращённым воображением.

Собственно, Костя прекрасно, знал, что большая часть этих фондов изначально создавалась для того, чтобы заниматься не совеем законными вещами, и в той стране, в которой он жил, это было вроде как и нормальным явлением. Но при этом от фондов всё-таки была хоть какая-то, да польза... Они должны были соблюдать хоть какие-то правила игры, а здесь, если он правильно понял Снежку, творилось то, что принято называть модным сейчас словом "беспредел". "Модное слово, потому что то, что происходит сейчас, и есть один большой беспредел, творящийся в масштабе государства. Он и порождает маленькие беспредельчики, которые могут погубить человека", – думал Костя.

Костя точно знал, что он будет делать: не говоря ничего ни Снежке, ни Женьке, он попытается разобраться с этой самой "Чайкой". Только делать это будет не самостоятельно, он никакой не Робин Гуд, а культурно и спокойно, предварительно посоветовавшись со своим новым начальником майором Вячеславом Ивановичем Сливенко, который, и он был в этом убеждён, тоже заинтересуется странной благотворительностью, приносящей, судя по всему, приличные доходы тем, кто ею занимается.

*   *   *

Майор Вячеслав Иванович Сливенко теоретически должен был носить форму с одной средней величины звездой на погонах, но практически выходило, что эта одежда висела в шкафу, стоявшем в его кабинете, и он за последний месяц – а примерно столько времени погоны украшали новые звёзды – так и не появлялся в своём официальном нынешнем обличии...

Вообще же, Славик Сливенко, которому недавно исполнился тридцать один год и который вот уже одиннадцать лет служил сначала в КГБ бывшего СССР, а теперь в СБУ, носил форму только первые полтора года. Когда он был одним из четырёх прапорщиков, которые несли службу на пропускном пункте в здании, в котором размещалось это, неоднократно менявшее своё название, учреждение.

Кстати, именно тогда Славик мог часто видеть Глеба Фёдоровича Свидерского, который обычно шел на работу и с работы мимо этого внушительного здания, вызывавшего уважение к себе одним только внешним видом...
Внешность Вячеслава Ивановича Сливенко была на редкость обманчивой: он был похож на преуспевающего плейбоя, которого мало что, кроме его амурных дел, интересовало в жизни. Занятия академической греблей, занятия серьёзные, можно сказать, профессиональные, не превратили его как большинство его одноклассников, в "шкафа", которого распирают мышцы. Наоборот, Славик стал ещё изящнее, и его огромная физическая сила и выносливость, которыми он славился среди далеко не хилых гребцов-академистов, никоим образом не бросались в глаза. Скорее, именно они сообщали какую-то кошачью грацию всем его движениям, и тот, кто не видел великолепно развитой мускулатуры парня, мог принять его за изнеженного белоручку, который тяжелее бокала с пивом в жизни ничего не поднимал....

Воинскую службу Славик Сливенко проходил в погранвойсках. И служил он на одной из застав под Сухуми… И было это в конце неспокойных восьмидесятых годов... Конечно, ему повезло больше, чем его напарнику по академической "двойке" Гене, который, служа в спецназе, оказался на той самой печально известной площади в Тбилиси, но и его службу мёдом назвать было трудно...

У доцента Глеба Фёдоровича Свидерского хранится фотография Славика в форме, на обороте которой чётким и красивым почерком написано: "Дорогому Учителю на добрую память". Отношения Славика к Глебу Фёдоровичу всегда было отношением ученика к учителю, хотя разница в возрасте у них была небольшая, всего-то девять лет, и со временем она как-то всё меньше и меньше ощущалась. Более того, уже ученик мог многому научить учителя, и Глеб Свидерский не упускал случая узнать что-то новое в общении со Славиком.

Профессиональный рост Славика был весьма бурным, хотя карьеристом Сливенко не был. Решающую роль в том, что он так быстро стал одним из наиболее ответственных работников областного управления СБУ, сыграло сочетание нескольких существенных по отношению к нему факторов и его собственных профессиональных качеств.

Заочно окончив юридическую академию, обладая отлично развитыми навыками оперативно-розыскной работы и аналитически мышлением, Славик Сливенко был настоящим профессионалом в том деле, которым занимался. Но, помимо этого, он обладал также и чем-то, что делало его работу близким к искусству: артистизмом, интуицией, желанием и умением увидеть связь вежду событиями, которые, на первый взгляд, между собой никак не могли быть связаны.

Эти несомненный достоинства Сливенко могли бы при иных обстоятельствах оказаться невостребованными в рамках той структуры, в которой он служил, более того, инициатива, как известно, очень часто бывает наказуема, а Славик был человеком инициативным. Но Славику повезло и с начальниками: явная незаурядность Сливенко как профессионала не вызвала неприятия и желания поставить на место молодого выскочку, как это часто бывает, а, наоборот, получила поддержку. Тогдашний начальник управления, сейчас занимающий одну из ключевых должностей в столице, объяснял, что, дескать, результаты добываются упорным трудом, это так, но "метод Моцарта", как он это называл, тоже имеет право на существование. Тут главное – чтобы был этот самый Моцарт. "Ты не Моцарт, – говорил он Славику, – а Моцартёнок, но ведь все когда-то были детьми".

Так Славик Сливенко, Моцартёнок, стал человеком, которого в областном управлении использовали для разрешения если и не самых сложных, то уж точно самых необычных задач, а таковых в последние годы становилось всё больше.

 

          Профессор В.В. Гладышев 2012 г.

 

Коллеги привыкли к этому, если кто-то в начале и пытался выражать некое недовольство, то те результаты, которые показывал в работе Сливенко, говорили сами о себе и снимали сомнение в правильности методов этой его работы.

Сам Славик отлично знал свои сильные стороны, причём помочь ему узнать себя довелось Глебу Свидерскому, и произошло это ещё тогда, когда Славик учился у Глеба Фёдоровича в спортинтернате. Глеб объяснял, и не только Славику, что каждый человек может и должен отыскать в себе искру Божью, которая в нём обязательно есть, иначе его присутствие в этой жизни не имеет смысла. "Понять себя и довести себя до ума!" – так определял Глеб Фёдорович Свидерский то, что в учёном мире называется самовоспитанием. При этом главное – правильно понять себя, после чего всё остальное зависит уже только от самого человека.

Тебе всегда будет скучно «просто переписывать», – объяснил Глеб Славику. – Ты всегда будешь искать, как и что можно сделать по-своему, и сколько бы тебе ни говорили, что это невозможно, ты будешь искать это. Поэтому заполняй голову знаниями, побольше самых разных знаний, относящихся к тому, над чем работаешь, а голова сама подскажет, что и как. И внимательно, чутко слушай себя, свой внутренний голос, в этом твоя сила. Ни в коем случае не давай загасить в себе искорку Божью, ни в коем случае!".

…Это и многое-многое другое вспомнилось сейчас майору Сливенко, потому что несколько минут назад ему позвонил Глеб Фёдорович Свидерский и сказал, что им сегодня обязательно нужно встретиться по очень важному для него, Глеба Фёдоровича, делу. Такая просьба означала, что встреча действительно необходима, и Вячеслав Иванович Сливенко выкроил полчаса сегодня вечером, пообещав, что ровно в половине восьмого он будет у Глеба Фёдоровича дома. После этого он должен будет вернуться на службу.

Звонок учителя очень сильно встревожил майора Сливенко, настолько сильно, что он боялся признаться в этом даже самому себе...

 

ИЗ ЗАПИСЕЙ ДОЦЕНТА СВИДЕРСКОГО

 

"Я убеждён, что так оно и получается... Конечно, мне могут сказать, что, не имея собственного опыта, рассуждать о таких вещах по меньшей мере... легкомысленно. Но это не так.

Собственный опыт встреч и расставаний есть у любого человека, и с этим нельзя не считаться. Если у меня нет опыта, так сказать, непосредственной семейной жизни, то это не значит, что у меня нет и своей точки зрения на то, почему люди расстаются.

Конечно, ничего нового тут не откроешь, всё это данным давно известно и описано в массе высоко– и низкохудожественных литературных произведений. Но читать их совсем необязательно, в любом пивбаре вам встретится человек, который накачивается пивом, набираясь, как ему кажется, одновременно храбрости перед возвращением домой. Если у него достаточно длинный язык, то он вам расскажет историю своих отношений с законной супругой, в той или иной форме обязательно прозвучит признание: "Я видеть её не могу!". Не исключено, что женщины о своих благоверных тоже говорят что-то подобное...

Я думаю, что это – классическая формула, объясняющая, почему вроде бы любившие друг друга люди начинают ненавидеть один одного, и слава Богу, если они разбегаются без большой и малой крови...

Просто в отношениях людей есть грань, переход за которую убивает саму возможность человеческих отношений. Ведь так или иначе, но всегда найдётся что-то, что раздражает в другом человеке, что вызывает нехорошее к нему отношение, мало ли что в жизни может случиться?.. Но если люди по-настоящему дороги друг другу, если то чувство, которое сделало их близкими, не исчезло, то именно тогда, когда, возможно, любимый человек неправ, когда он чем-то – вольно или невольно – обидел тебя, причинил тебе боль – именно тогда в душе всплывает всё то хорошее, доброе, светлое, что пришло в твою жизнь вместе с этим человеком, радостные мгновения ваших отношений, незабываемый и чистые. И тогда этот светлый мир вытесняет из твоей души то наносное, временное, случайное, что несёт в себе зло, и ты видишь в родном человеке именно это, доброе и светлое, начало, и ты благодарен ему за это, и вы никогда не станете врагами...

Но если неизбежные конфликты вызывают в памяти такие же конфликты, ссоры, злобу и ненависть – значит, вы уже перешли эту зыбкую грань, и отношения ваши не спасёт ничто… Они изжили сами себя, вы их отдали на откуп злу, и оно переиграло вас, овладев вашими душами.

И если это так, то нужно уходить, потому что после такого никогда уже люди не смогут сделать друг друга счастливыми, всегда между ними будет стоять то зло, которое, они причиняли когда-то самому близкому в жизни человеку, и ржавчина эта будет разъедать и разъедать их души.

Опять же, почему я так уверен в этом, если сам никогда не был женат и не мог проверить эта на собственной судьбе? Но ведь я знаю, что такое расставаться с любимой женщиной, расставаться тогда, когда, говоря словами Бунина, "я сроднился с тобой", и расставаться навсегда, причём зная, что это расставание – навсегда... Какая разница, был или не был при этом заключён брак, какая? Расставание, уход и крушение, когда главное, что заботит тебя, – это не сорваться, не завыть в голос от боли потери...

Идиоты ругали Бунина за то, что он ввёл в своё знаменитое стихотворение "Одиночество" эту строку: "Хорошо бы собаку купить". Дескать, как можно, говоря о любви женщины, об уходе женщины и крахе любви вспоминать о каком-то псе? Опошляет высокое и светлое чувство господин Бунин!!!

Придурки, ведь это от боли, от которой разрывается душа, когда никому нельзя сказать о том, что значит для тебя эта потеря, когда нужно обязательно сохранить лицо в эти последние мгновения... Вот и вспоминается четвероногая животина, которая предана тебе, если ты её любишь, просто и без затей любит тебя в ответ на хорошее к себе отношение или даже твою любовь к ней... Куда там любой женщине до такого чувства!..

...Но что же мне делать с Женей? Просто идиотизм какой-то: пожилой человек воспылал неземной страстью к юной и прекрасной девушке и, старый чёрт, мучается, не смея... а что не смея-то? Признаться, что ли? И как ты это себе представляешь? Или, точнее, воображаешь?

Но всё-таки, Глеб, скажи правду хоть сам себе: без этой девушки тебе настолько плохо, насколько тебе вообще может быть плохо... Да, именно так: плохо. К сорока годам ты, кажется, прилично себя знаешь, спутать то, что ты испытываешь к Жене, с каким-либо другим чувством уже невозможно: она, проклятая, любовь...

Сногсшибательное признание! Остаётся только разрыдаться или застрелиться на всю оставшуюся жизнь... А может, повеситься?.. Шути, доцентишка, шути, что тебе ещё остаётся?..

Сначала нужно разобраться в том, что ты можешь ей дать. В смысле не материальном, а... Имеешь ли ты право даже заикаться о том, какие чувства ты е ней испытываешь, вот оно что! Ведь она, Женя, это...

*   *   *

 

Гриб, Сотрудник и Интеллигент, как и вчера, собрались в обеденное время, но в этот раз, поскольку день был выходной, главным было обсуждение проблемы, собравшей их вместе, поэтому мужчины ограничились напитками, да и те были скорее для вида, серьёзное внимание им никто не уделял.

Информация о том, что доцент Свидерский собирался обсудить создавшуюся ситуацию с майором СБУ Вячеславом Ивановичем Сливенко, была из разряда неприятных, потому что организация, в которой получал свои звёзды на погоны данный майор, была организацией весьма... противной, связываться с которой было нельзя, так как в этом случае, скорее всего, отлично налаженный бизнес запылал бы ярким пламенем...

– С этими людьми я никак не контактирую, сделать здесь ничего не могу, от них вообще нужно держаться подальше, а тем более с нашими делами! – Сотрудник говорил так, словно он заколачивал гвозди. – Раньше их боялись как чересчур идейных, а сейчас и не поймешь, похоже, что они сами крутят такие дела, что нам всем остаётся только умыться и сопеть в две дырки. Самое поганое то, что они сейчас единственные, кто может идти до конца... или почти до конца, – подумав, добавил он. – Я о том, что как-то... скорректировать то, что они делают, практически невозможно. То есть, я допускаю, конечно, что на самом верху это делается, но мы с вами не на самом верху...
– Мы на своём месте, и можем то, что можем, – согласился с ним Интеллигент. – Здесь мы можем многое, но лучше недооценить свои возможности, чем переоценить их и потом грызть сухари на нарах...
– Ты про них, про нары, много знаешь! – вмешался, услышав знакомое слово, Гриб.
– И знать не хочу! – засмеялся Интеллигент. – И никто из нас не планирует, я уверен, именно такое развитие событий.
– А ты бы не мог подогнать, когда они базарить будут, и как-то с ними это дело перетереть? – поинтересовался Гриб. – Так, грамотно, чтобы они ни о чём не того?..
– О том, про что они будут говорить, я и так узнаю, не мытьём, так катаньем. Не в этом дело.
– Ты хочешь сказать, – вмешался Сотрудник, – что этот майор, а он, действительно, парнишка очень и очень головастый, переговорив с твоим другом, начнёт копать под нас?
– По-твоему, это исключено?
– Нет, – решительно сказал Сотрудник после долгих раздумий. – Это исключить невозможно, и здесь ты прав: невольно этот твой друг может навести своего ученика на интересные размышления, которые могут окончиться... нежелательными действиями со стороны "гебэшников", – он называл службу безопасности так, как это было принято среди специалистов в годы Союза. – Значит, нужно сделать так, чтобы они не смогли переговорить?..
– И каким же образом ты собираешься им воспрепятствовать? – напрягся Интеллигент.
– Способов здесь масса... – ушёл от прямого ответа Сотрудник.– Дело не в них, придумать можно всё красиво, комар носа не подточит…

Все задумались, и пока Интеллигент искал возражения на предложение Сотрудника, эти возражения прозвучали из уст Гриба.
– Этого делать не надо. Конкретно, это дохлый номер. Так мы покажем, что этот твой кореш что-то знает. Мочить его нельзя ни под каким видом, он не бомжара с кладбища, а человек заметный, а если мы его слетка покалечим, то этот его ученик, и он прав будет, сообразит, что тут что-то не то, а уж тогда и он сам, и его мальчики станут носом землю рыть, и отроют всё, что мы с вами так красиво прикопали. Получится, сами себе создадим дело, а на фига нам это надо?
– Что ты, гуманист-теоретик, предлагаешь конкретно? – Сотрудник был недоволен не только тем, что Гриб так разговорился, но и тем, что не Интеллигент, а именно Гриб стал как бы "отмазывать" этого доцента: он хотел сделать так, чтобы потом можно было напомнить Интеллигенту о его заступничестве и под это дело усилить своё влияние...
– Пусть, в натуре, сходит, послушает, – продолжал гнуть своё Гриб. – Они кореша, никаких базаров, если он нарисуется...
– Гриб, а можно без твоих этих... выражений? – недовольно сморщившись поинтересовался Сотрудник, этим беря реванш за своё очевидное поражение.
– Увлёкся... – неожиданно широко улыбнулся Гриб, и было странно видеть эту улыбку, так сильно преобразившую его грубое лицо. – Я говорю, что ты, – он посмотрел на Интеллигента, – туда подойди, а потом мы и решим, что дальше делать.
– Это было бы проще всего, но сегодня никак не получится, чтобы Глеб и Славик ничего не заподозрили... Разве что сделать это как совсем-совсем случайную встречу, но лучше сейчас не рисковать, я так думаю?
– Нам нужно знать, о чём они говорить будут, – недовольно проворчал Сотрудник.
– Об этом я и так узнаю, только не сразу, – пообещал Интеллигент.
– Вот-вот, в том-то и дело, что не сразу, – подхватил Сотрудник, – потеряем время,– а время – все знают, что такое время?
– Один ты! – осклабился Гриб.
– Мы сейчас сами себя стращаем, потому что не знаем, что именно нам угрожает и, кстати, угрожает ли вообще, – задумчиво, как бы размышляя вслух, произнёс Интеллигент. – Интересно выходит: вместо того, чтобы трезво посмотреть на проблему, мы начинаем всё запутывать, и так стараемся это делать, что, наверное, скоро сами побежим себя сдавать этому майору Славику...
– Но это и в самом деле крутой мужик, я о нём наслышан, хотя он по возрасту ещё и пацан, но это пацан из породы бульдогов. Если он тебе вцепится в пятку, то обязательно, если ему это нужно, доберётся и до глотки. С ним шутить опасно.
– А жизнь вообще занятие опасное, – Философски заметил Интеллигент. – В общем, так, вам нужно прекратить шугаться, как говорят в известных кругах, спокойно подождём результатов беседы ученика с учителем. Оно, кстати, неплохо, что у нас есть немного времени, можно подчистить кое-что из того, что мы запустили. Гриб, у нас в этом нашем выдающемся благотворительном фонде всё тихо?
– О чём базар? – похоже, что Гриб разволновался и забыл о своём намерении вести разговор на языке, который не нуждайся в переводе.
– По-моему, там запахло чем-то... таким... – Интеллигент неопределённо покрутил в воздухе рукой, пальцы которой были сложены в замысловатую лодочку. – Чем-то вроде травки или даже потяжелее, чем травка, но без запаха?

По виду Гриба стало понятно, что Интеллигент затронул тему, обсуждение которой в настоящий момент было для него нежелательным, но, поскольку речь шла об общем деле, он вынужден был признаться.
– Ну, есть малость, только это и в натуре малость... Там, где тёлки, там и травка, это же...
– А если кто-то про это узнает и сдаст тебя с потрохами, а у тебя найдут всё то, что связано с нашим общим делом, тогда как? Сгорим на одном, но это одно потянет за собой всё остальное?
– Гриб, у тебя что, в натуре шифер съехал?! – неожиданно заорал Сотрудник. – На кой чёрт тебе с наркотой связываться было, тебе что, всего остального мало?

Гриб чувствовал себя, если уместно будет вспомнить одного из самых привлекательных героев советской литературы "чистильщика и волкодава" по прозвищу "Скорохват", как "описавшийся пудель", и это было несколько комичное зрелище, хотя всем присутствующим было явно не до смеха, и поэтому оценить комизм ситуации было некому.
– Ты что молчишь? – поинтересовался Интеллигент. – Скажи, свет наш, хоть что-то...
– У тебя там много всего? – задал вопрос по делу Сотрудник, и Гриб так же деловито ответил: "Да нет, говорю же, подогревать тех из клиентов, кто на этом тащится".
– Ты хочешь сказать, что эти кобели, которых наши массажистки-переводчицы ублажают, знают, что у тебя, можно достать наркоту? – ужаснулся Интеллигент.
– Ну, не все, но самые... проверенные у меня отовариваются, когда тёлок берут...
– А расписки они тебе не пишут? – ядовито спросил Сотрудник.
– Да хорош вам бухтеть-то, – Гриб решил, что пора защищаться по-настоящему, то есть нападать. – Три года всё класс было, и дальше так же будет...
– Дурень думкой богатеет? – обращаясь к Интеллигенту, спросил Сотрудник.
– Явно выраженный идиотизм... – печально согласился тот. – Друг ты наш единственный, да не бывает так, чтобы всё время всё было хорошо, а если при этом люди идиотизмом страдают, понимаешь? Короче, давай сейчас занимайся тем, чем положено заниматься, только горячку не пори и не поднимай волну, культурненько и спокойненько работай.
– А ты давай узнавай, о чём там эти дочки-матери будут беседовать и нам перезванивай, – Сотрудник понимал, что лично он сейчас ничего сделать не может, и это немного раздражало привыкшего действовать толкового мужика.

*   *   *

Гриб был человеком упрямым, и его упрямство принимало подчас самые непредсказуемые формы. После окончания совещания он почему-то решил, что для полного успокоения необходимо "разобраться" с пацанкой, из-за которой всё это дело началось, и, занимаясь текущими делами, стал думать, как это, то есть "разобраться", лучше сделать.

Сначала он хотел послать к ней в больницу пару "братков" которые должны были на месте растолковать пацанке, что она поступила неправильно: если собралась травиться, так травись, а не играй на нервах у себя и публики и не привлекай ненужное внимание к собственной персоне. Эта замечательная МЫСЛЬ ему очень понравилась, но потом он подумал, что в этом случае мусор, который с понедельника будет работать с пацанкой, может расколоть её на такое, о чём лучше бы ей, пацанке, и не знать вовсе. Последнее предположение ему не понравилось совершенно, и он подумал о том, что можно было бы организовать пацанке "отдых в Сочи", и тогда бы она вообще никогда и никому ничего не смогла рассказать. С точки зрения результата, это был бы лучший выход, но Гриб с сожалением подумал, что эта замечательная мысль сейчас вряд ли даст нужный эффект: пацанка уже засвечена, и если она неожиданно помрёт, то эта смерть вызовет та-акой шум, что потом сто раз пожалеешь о том, что свалял дурака. Разумеется, пожалеешь, если удастся унести ноги...

Рассмотрев и отвергнув эти заманчивые варианты, Гриб разозлился сам на себя из-за того, что никак не может решить простую, в сущности, задачу. Злость на самого себя оказалась продуктивной: Гриб сообразил, что саму пацанку трогать не нужно, а эту ее подружку, о которой говорил Интеллигент, можно и нужно слегка шугнуть, чтобы она побежала к своей подружке и посоветовала ей держать язык за зубами и не быть слишком откровенной с теми, с кем ей лучше не откровенничать.

Гриб был очень доволен и даже горд собой, он полагал, что ему удалось отлично справиться с задачей, обезопасив предприятие от нежелательного интереса к нему со стороны тех, кому интересоваться им было не нужно. То есть, конечно, с их точки зрения, это, безусловно, было частью их работы, но лично ему, Грибу, а также его компаньонам, их трудовой энтузиазм был совершенно ни к чему.

Поэтому Гриб сделает всё для того, чтобы в понедельник лопоухий мусор услышал от незадачливой самоубийцы версию о несчастной любви и спокойно мог признать факт покушения на самоубийство обыкновенной, не стоящей внимания компетентных органов, бытовухой.

Гриб не знал и не мог знать, что Снежана Лемеш никоим образом не могла быть отнесена к нечастным влюблённым, потому что её отношения с Костей Иванчуком были, как это ни банально звучит, отношениями по-настоящему счастливых людей, которые любят друг друга и очень сильно дорожат этим чувством, стараясь в первую очередь сделать счастливым того, кого любишь,

И уж совсем печальным для Гриба и его сообщников был неизвестный им факт: любимый человек Снежаны был не просто отличным парнем Костей, а лейтенантом милиции, который с понедельника становился сотрудником отдела, возглавляемого майором Сливенко, ценившим Костю как специалиста, подающего большие надежды, и всегда готовым выслушать своего подчинённого. Как раз сейчас майор Сливенко и лейтенант Иванчук говорили о том, что произошло вчера со Снежаной, и Костя видел, что его рассказ был для Вячеслава Ивановича интересной информацией, которая, как казалось Косте, воспринималась майором чуть более личностно, чем она того, на Костин взгляд, заслуживала.

Костя Иванчук, отлично знавший доцента Глеба Фёдоровича Свидерского со слов Снежаны и Жени, даже немного ревновавший Снежку к этому человеку, о котором она говорила с таким восторгом, не мог, конечно, знать о том, что для майора Сливенко этот человек был Учителем, значившим в его жизни очень и очень много. Как не мог он знать и того, что сегодня, в девятнадцать часов тридцать минут, Вячеслав Иванович Сливенко на полчаса превратится в Славика, которому будет очень трудно объяснить своё поведение Учителю, всегда понимавшему Славика Сливенко с полуслова... "Учитель, воспитай ученика, Чтоб было у кого потом учиться..."
Остаток дня до встречи со Славиком Глеб Фёдорович Свидерский был занят работой.

*   *   *

Доцент Свидерский одновременно работал над несколькими статьями и главой монографии, которая должна была стать основой его докторской диссертаций и которую он писал с удовольствием, потому что в ней, как ему казалось, он сумел найти свой собственный стиль изложения материала, свое видение одной из наиболее интересных – и не только для него интересных! – проблем современного литературоведения.

Статьи Глеба Свидерского регулярно появлялись в научных журналах, а его работоспособность позволяла ему за один год публиковать столько, сколько за этот же год не публиковала иная кафедра университета. Казалось бы, при такой "скорострельности" качество печатной продукции должно было бы отличаться... не очень высоким уровнем, но уже одно то, что эти статьи помещались в таких авторитетных изданиях, это исключало. Поэтому в университете на Глеба смотрели как на некий феномен, хотя скептики делали при этом умные лица и утверждали, что в этом нет ничего удивительного: дескать, да чем же ему ещё заниматься, ведь у него ни семьи, ни забот... Правда, у Глеба же на кафедре работал и Шурик Самсонов, который не имел семьи, но и научных публикаций тоже не имел. И вообще, к сожалению, в университете было очень много преподавателей, личная жизнь которых не сложилась, но не так много тех, кто работал столь же интенсивно, как доцент Глеб Фёдорович Свидерский.

Сейчас, "тарабаня", как он говорил, статью, Глеб Свидерский одновременно думал о Славике Сливенко, до встречи с которым оставалось уже не так много времени. К этой встрече Глеб Фёдорович приготовился отлично: он купил свежайшее печенье, несколько пирожных и был готов заварить свой знаменитый чай, без которого ни одна встреча с учениками не обходилась. Этот чай частенько вспоминали в самых разных городах и странах самые разные люди, которые пивали его когда-то, будучи в гостях у Глеба Фёдоровича… В свою очередь, собираясь к нему в гости, приносили самый лучший из подарков – чай, которому он бурно радовался и который сразу же пускал в дело, заваривая его особым, им самим изобретённым способом. Этот способ обязательно и во всех деталях разъяснялся каждому, кто попадал в дом впервые.

Глеб был уверен, что сегодняшняя встреча со Славиком окажется важной с точки зрения понимания им, Глебом Свидерским, всего, что происходило и происходит в том вузе, в котором он работал. Основания для уверенности в этом у него были: как уже отмечалось, майор Сливенко уважал своего учителя, если не сказать, любил его, и не было такого случая, чтобы он и Глеб не поняли друг друга.

 

      Профессор В.В. Гладышев, 2013 г.

 

Хотя, если покопаться в прошлом, то, наверное, такой случай всё же "имел место быть", и о нём Глеб Фёдорович Свидерский и Вячеслав Сливенко всегда вспоминали с улыбкой. С улыбкой же вспоминал о нём и Андрей, товарищ Славика, который, собственно, был основным действующим лицом в тех событиях, о которых нельзя было вспоминать без смеха.

...Это произошло тогда, когда Славик служил себе в погранвойсках и поддерживал отношения с друзьями посредством оживлённой переписки, благо, конверты без марки, которых отправлялись письма в Советскую Армию и обратно, стоили копейку штука. Славик довольно часто писал Глебу Фёдоровичу, который, прекрасно зная, что такое служба и письма из дома, старался отвечать парню своевременно, сообщая в письмах немало деталей гражданской жизни, столь приятных и даже трогательных для того, кто лишён возможности жить этой самой жизнью.

В одном из писем доцент Свидерский, у которого отношения с частью коллег всегда были напряжёнными, высказался в том смысле, что, дескать "очень много разных мерзавцев ходит по нашей земле и вокруг", процитировав по этому случаю вышеуказанные строки замечательного поэта Владимира Маяковского.

Поскольку отношения между учеником и учителем были доверительными, в их письмах подавался самый широкий круг проблем, рассматривались самые разные точки зрения на жизнь, самые различные стороны этой жизни, не исключая отношений с женским полом и "дедовщину", от которой так сильно страдала "несокрушимая и легендарная". Глеб Свидерский пожаловался как-то на то, что кое-кто из коллег портит ему жизнь, и сделал это с педагогическими целями: он знал, что участие в чужой судьбе отвлекает человека от собственных проблем, а у Славика, который к тому времени отслужил не так уж много, проблем хватало. Позднее, Глеб забыл о том, что пожаловался Славику, но участие, которое проявил к судьбе Глеба Фёдоровича находящийся от него за тысячи километров благодарный ученик, было необыкновенно действенным и столь же необыкновенно оригинальным.

Как-то вечером Глебу Фёдоровичу позвонил некий молодой человек, совершенно неизвестный, представился Андреем, другом Славика Сливенко, и вежливо поинтересовался, не мог бы Глеб Фёдорович с ним встретиться, поскольку разговор не телефонный. Донельзя встревоженный Глеб хотел было встретиться немедленно, опасаясь, что что-то неладное приключилось с его учеником, но Андрей так же вежливо успокоил его, сказав, что у Славика всё хорошо. Просто Славик попросил его, Андрея, увидеть Глеба Фёдоровича и переговорить с ним об очень важном, но не менее деликатном деле. Договорились встретиться на следующее утро.

Друг Славика был под стать ему: высокий, хотя несколько ниже Славика, атлетически сложённый русоволосый парень, спокойный, внимательный взгляд, уверенные движения физически отлично развитого человека, модная стрижка и модная же одежда, подчёркивающая отличную фигуру. Поздоровавшись, Андрей, несколько смущаясь, приступил к изложению того важного и деликатного дела, в котором его попросил переговорить с Глебом Фёдоровичем младший сержант Сливенко.
– Понимаете, Глеб Фёдорович, Славик мой друг, он написал мне и сказал, чтобы я пришёл к вам и узнал, кто это вам портит жизнь...
– Что-что-что?!
– Вы ему недавно написали, что там у вас на работе есть кто-то, кто, как он говорит, портит вам кровь. Так он сказал, чтобы я с этим человеком разобрался...
– Андрей, извините меня, – Глеб никак не мог понять, о чём говорит ему этот симпатичный парень. – Вы друг Славика, это я понял, но все остальное... вы извините.

Парень был смущён не меньше Глеба, но он честно старался объяснить то, что происходило.
– Глеб Фёдорович, мы со Славиком друзья, просто я уже отслужил, сейчас работаю в охране, а он ещё служит. Он попросил меня сделать то, что он сам сделать не может. Он очень много хорошего мне о вас рассказывал, давал книги читать, которые вы ему давали читать, так что я с удовольствием вам помогу.
– В чём… поможете?
– Понимаете, Глеб Фёдорович, если кто-то вам портит жизнь, то вы мне только скажите, я с этим человеком поговорю, и он больше этого делать не будет.
– С кем поговорите?..
– С тем человеком, который… плохо себя ведёт.
– О Господи! – Глеб искренно расхохотался, чем поверг парня в ещё большее смущение.
– Глеб Фёдорович, я и в самом деле могу культурно...
– Андрюша, вы меня извините, это что же получается: Славик вам написал и попросил, чтобы вы... набили морду тому, кто мне мешает?
– Да не буду я его бить, Глеб Фёдорович, – запротестовал парень. – Ну... сразу точно не буду. Я сначала культурно объясню, а потом, если человек не захочет понять, тогда…
– В морду дадите? – азартно спросил Глеб.
– Это в самом крайнем случае, до этого не дойдёт, – успокоил его Андрей.
– И то слава Богу... – Глеб изображал, что ему очень страшно за судьбу этого неведомого "человека". – Не бейте его, пожалуйста, – засмеялся он. – Знать бы только, кого...
– Узнаем, – уверенно пообещал Андрей. – Я…
– Всё, хватит, – решительно сказал Глеб. – Идёмте-ка, Андрюша, ко мне, попьём чайку, поговорим, чтобы не было больше никаких недоразумений...

Они тогда хорошо посидели и поговорили, Глеб показал Андрею, как нужно заваривать чай, чтобы он был таким вкусным и крепким, каким получался у него, объяснил, чем было вызвано письмо к Славику и о каких людях в нём шла речь. Андрей согласился, что, конечно, Славик тут не всё понял правильно, но мудро заметил, что иногда уверенность в том, что при случае тебе помогут, если эта помощь нужна, гораздо важнее для человека, сама помощь.
– В общем, Глеб Фёдорович, я всё понял, – сказал на прощание Андрей. – Но я вас вот о чём попрошу: чтобы мне спокойнее было, если вам понадобится эта самая помощь, то вы обязательно мне об этом скажете. Вот мои телефоны, домашний и рабочий. Славик попросил, чтобы я присматривал за вами...
– Андрей, ну, вы обо мне как о маленьком мальчике говорите, – с улыбкой сказал Глеб.
– Просто это моя работа – охранять, – спокойно заметил парень.– Я тоже буду вам звонить...
– И заходить тоже, будем чай пить. Спасибо вам, Андрей...

Андрей и в самом деле потом часто заходил к Глебу, после возвращения Славика ребята не раз бывали у него вместе, и всегда вспоминали тот единственный случай, когда ученик неверно понял своего Учителя...
Сейчас же, быстро печатая на такой же как у Грохотуна старой "Эрике" (Глеб мечтал о компьютере, но даже самый простой из них СТОИЛ столько, сколько государство выплачивало, причём с огромными задержками, доценту Свидерскому в течение года...), Глеб был совершенно спокоен: придет Славик, они переговорят и все станет на свои места.

*   *   *

Костя проводил Женю до общежития, объясняя это тем, что не хочет потом думать о том, не встретились ли ей по дороге домой какие-нибудь галантные кавалеры, перед предложением которым устоять невозможно: "А ЧТО я потом Снежке скажу?".

Женя осталась одна в своей, такой пустой без Снежаны, комнате, и теперь смогла дать волю чувствам, которые охватили её в больнице и которые нужно было спрятать внутрь, потому что Косте и так досталось со Снежкой… Не хватало ещё, чтобы он Жениными проблемами занимался, вот ещё!

Люди, которые не умеют рассказать о своих переживаниях, – это, как правило, люди несчастные, потому что умение "озвучить" всё то, что с тобой происходит, благотворно влияет как на эмоциональную сферу человека, разгружая её, так и на понимание им проблемы в целом. Ведь "проговаривание" ситуации в общении с кем-то, а лучше не с кем-то, а с человеком, которому ты доверяешь и который может дать дельный совет, даёт возможность более полно и всесторонне увидеть то, что тебя беспокоит, разобраться в нём детальнее и, как принято выражаться сейчас, конкретнее. Кроме того, собеседник, если он человек неглупый, обязательно даст совет, а совет может оказаться той самой точкой зрения на проблему, которая была тебе самому недоступна в силу самых разных причин. В том числе и по причине того, что все, что, происходит с человеком, он проживает настолько эмоционально, что теряет иногда ориентацию в самых простых, не представляющих в житейском плане сложностей, ситуациях. Взгляд со стороны – великое дело, тут и спорить нечего!

Женя Пятигорская не умела делиться своими переживаниями даже с самыми близкими ей людьми. Возможно, именно поэтому она держалась почти со всеми несколько свысока, как это воспринималось окружающими, подчёркнуто отстранённо, что создавало впечатление о ней как о "ледышке", которая, в общем-то, живёт по преимуществу разумом и не очень глубоко переживает всё, что с ней происходит.

На самом деле, и это знали те немногие люди, с которыми Женя бывала откровенна, она была очень эмоциональным человеком, но привычка "держать себя в узде", выработанная под влиянием матери, со временем стала её второй натурой.

Лёжа на аккуратно застеленной кровати, Женя даже не плакала, а как-то беззвучно всхлипывала, содрогаясь всем телом, не боясь того, что кто-то увидит это её состояние "полного потопа", как они со Снежаной обычно называли слёзы, потому что в комнате она была одна, зайти к ней никто не мог… А даже если бы кто-то и зашёл, то сегодня, наверное, впервые в жизни, Женя Пятигорская хотела, что¬бы кто-то увидел её слёзы, чтобы можно было выплакаться по-настоящему, потому что не может человек, любящий другого человека, вечно носить в себе это чувство, не давая ему выхода... Пусть даже такого выхода – просто по-бабьи пореветь из-за того, что ощущаешь себя несчастной...

Женя немного ошибалась в том, что к ней никто не зайдёт. Точнее, были люди, которые очень хотели попасть к ней в комнату для того, чтобы "побеседовать о её поведении", как это было приказано им Грибом. Правда, это были не те люди, на груди у которых можно было бы выплакать свое горе, хотя, вероятно, общение с ними не обошлось бы без слёз. И тем, что сегодня встреча с этими примитивными и жес¬токими "быками" не состоялась, Женя была обязана... Василию Ивановичу Гришанову. Помощнику проректора по воспитательной работе. Потому что именно он решил проблему, которую до него не удавалось решить никому: как сделать, чтобы в общежитие университета не могли проникать посторонние люди, чаще всего приносившие с собой одни неприятности.

Василий Иванович решил эту проблему нетрадиционным способом, который был необыкновенно эффективен. Он установил контакты с руководством городской милиции, и было заключено соглашение, согласно которому университет предоставлял часть комнат общежития горотделу для поселения сотрудников, остро нуждавшихся в жилье. За это в общежитии устанавливался пост охраны, и дежурные были способны остановить любого, кто оказался бы непонятливым и попробовал пройти без разрешения. Поначалу некоторые из визитёров этого не понимали, но после того, как крепкие парни квалифицированно выполнили несколько раз свои обязанности и те, кто не хотел понимать очевидное, были убеждены в своей неправоте, по Приморску пошел слух о том, что "в общагу педина лучше не соваться".
И не совались.

Поэтому посланные Грибом "быки", не желая ненужного шума, хотели сначала вызвать Женю на улицу через кого-нибудь из девушек и там уже "поговорить" с ней, предпочитая не связываться с ребятами в камуфляжной форме. Однако девчушка, которую они попросили позвать Женю, сказала, что в комнате, скорее всего, никого нет, потому что на стук никто не откликается.

Женя была в комнате, но к этому времени она настолько обессилела от слёз и душевных страдании, что, тупо вслушиваясь в громкий стук, так и не смогла понять, что ей нужно было бы подняться с кровати и открыть дверь...

"Быки" Гриба "прозвонили" по мобилке своему хозяину, доложили о том, что происходит, выслушали сочный мат разозлившегося хозяина и приказ возвращаться. И они вернулись. Хозяин был очень занят и приказал завтра с утра любой ценой выхватить девку. Впрочем, сказал он, всё может измениться, тут должны два типа перетереть.

*   *   *

Майор Сливенко появился в квартире Глеба Фёдоровича Свидерского ровно в девятнадцать часов тридцать минут, возле подъезда его ждала неприметная серая "копейка" со слегка помятым левым крылом, за рулём которой сгорбился огромный парень, с трудом помещавшийся в салоне.

К моменту появления Славика Сливенко Глеб заварил чай, он настаивался под специальным ватным колпаком, а на плите закипал чайник. На освобожденном от книг уголке огромного письменного стола в кабинете был расстелен "рушник", на котором, в свою очередь, помещались все необходимые для чаепития аксессуары. Зная пунктуальность Славика, Глеб рассчитал всё таким образом, чтобы чайник закипел в начале второй половины восьмого часа. Чайник закипел в девятнадцати тридцать три, и к этому времени Славик уже сидел в кабинете возле стола.

Первую чашку чая ученик и учитель выпили молча, наслаждаясь напитком, который того стоил. И без того худой Славик за время, прошедшее после их последней встречи, казалось, ещё больше истончился, и Глеб подумал о том, что, возможно, его ученик за весь день и поесть-то толком не успел…
– Славик, ты, может, есть хочешь? – запоздало спросил он.
– Нет, Глеб Фёдорович, спасибо, я обедал, просто чай ваш – это ... чай, – голос у Славика был негромким, мелодичным и мягким. Как говорила одна его знакомая, "ты уже своим голосом любую бабу за собой поведёшь, Крысолов..."
– Тогда ешь печенье, – наставительно сказал Глеб Свидерский.
– Теперь можно и печенье, – выпив первую чашку, Славик потянулся к печенью, а Глеб в это время умело наполнил ему чашку новой порцией ароматного напитка.
– Вы, Глеб Фёдорович, ешьте шоколад, – попросил Славик, который привёз с собой большую плитку какого-то заморского шоколада и с некоторой опаской выложил её перед тем, как Глеб появился с чайником, на стол. С опаской – потому что Глеб Фёдорович жутко возмущался, если кто-нибудь приходил в гости с чем-то, похожим на сладости: он, если встреча была заранее оговорена, всегда старался подобрать сладости к чаю сам, обижаясь на гостей: "приходите не в дом, а неизвестно куда. В доме есть всё, что нужно для чая!".
Сегодня Глеб Фёдорович Свидерский посмотрел на шоколад рассеянно, и для Славика это было ещё одним доказательством того, что учитель очень сильно озабочен тем, что произошло со Снежаной Лемеш, и, может быть, тем, о чём майор Сливенко знал намного больше, чем доцент Свидерский. И Вячеславу Ивановичу стало несколько не по себе от предстоящего разговора, который мог стать.... впрочем, что там загадывать... Будет таким, каким будет...
– У тебя времени мало, и я об этом помню, поэтому слушай внимательно, – начал разговор по делу Глеб Фёдорович и рассказал всё, что ему удалось сегодня узнать, присоединив и свои соображения по поводу услышанного от профессора.

Майор Сливенко и в самом деле слушал очень внимательно, хотя к концу рассказа доцента Свидерского вместительная чашка снова была пустой, и Глеб Фёдорович предупредительно потянулся, чтобы наполнить её: одна из его заповедей, каждый раз звучавшая по-разному, сводилась к тому, что в порядочном доме у гостя в чашке всегда должен быть чай, что пустая чашка гостя – это позор хозяину...
– Что-нибудь ещё об этом якобы преступлении вы знаете? – спросил Сливенко, и в голосе его прозвучали какие-то незнакомые Глебу Фёдоровичу Свидерскому ноты.
– Да нет...
– Значит, всего лишь рассказ вашего учителя, который встретил своего знакомого, и очень шаткие подозрения вашего друга? – уточнил Вячеслав Иванович Сливенко.
– И попытка совершить самоубийство, которую предприняла вчера вполне разумная, с устойчивой психикой, молодая, красивая и счастливая в личной жизни девушка, – добавил Глеб Фёдорович.
– Что же вы хотите от меня? – спросил майор Сливенко.
– Ты не мог бы мне объяснить, что известно в... твоём ведомстве обо всех этих делах? – попросил Глеб Фёдорович, и Славик в ответ облегчённо засмеялся.
– Глеб Фёдорович, прошу прощения, но вы о нас как-то слишком уж... плохо думаете. Да если бы мы занимались всеми подобными слухами, то у нас не осталось бы времени на работу. Вы ведь слышали, сколько у нас сейчас проблем с пароходством, портом, нефтью и металлом, куда тут каким-то борделям!
– Славик, ты хочешь мне сказать, будто бы всё, о чём я тебе рассказал, – это плод разгорячённого воображения пожилого человека? Пожилого – это я о себе...
– Это вы сказали, а не я, Глеб Фёдорович, – быстро сказал Славик. – Я этого не говорил. Если хотите знать моё мнение, я его выскажу...
– Да уж, изволь, пожалуйста... – пробурчал Глеб Свидерский.
– Я знаю вас, Глеб Фёдорович, больше чем половину своей жизни, – осторожно начал Славик. – Интернат, после интерната, я думаю, что мне удаётся понимать вас... Я знаю ваше отношение к людям, это не совсем обычное по нынешней жизни отношение, по-человечески вы… слишком сильно привязываетесь к людям. Это так, Глеб Фёдорович, – он заметил, что Глеб хотел возразить. – Я-то вас знаю...
– Ты это всё к чему? – всё-таки перебил Славика Свидерский.
– Я это к тому, Глеб Фёдорович, что вы, как бы это сказать, обострённо, что ли, воспринимаете всё, что связано с людьми, которые вам... небезразличны, так ведь всегда было... Поэтому здесь вы и... так разволновались. Ведь это ваша студентка и ваш друг, у вас ведь не так много друзей, как у всякого нормального человека...
Глеб Свидерский насупился и, буркнув себе под нос: "Пойду чай подогрею!", выскочил на кухню. "От греха подальше",– понял Вячеслав Иванович, он хорошо знал, что, вспылив, Глеб Фёдорович может быть очень зол и едок, и, зная за собой этот грех, всегда старается, если это можно, предотвратить взрыв.

Оставшись один в кабинете, майор Сливенко опять почувствовал себя пацаном-восьмиклассником, каким он был, когда впервые увидел похожего на такого же пацана, как все они, своего воспитателя и учителя Глеба Фёдоровича Свидерского, сумевшего уже первыми своими словами чётко и определённо поставить их отношения в нужное русло. Глеб сумел доказать, что мальчишеская внешность и некая взбалмошенность характера, отличительные черты тогдашнего Глеба Фёдоровича, никоим образом не мешают ему быть настоящим воспитателем...

Сейчас же Славик Сливенко, профессионал высокой пробы, авторитет которого в кругах таких же профессионалов был необыкновенно высоким, ощутил себя если не маленьким мальчиком, то... не в своей тарелке, и самым неприятным было не то, что уже прозвучало, а то, что ему нужно было сказать своему учителю...

 

       В Каштановом сквере, г. Николаев 2013 г.

 

– Скоро закипит, – проинформировал Глеб, появляясь в кабинете, где Славик Сливенко предавался своим безрадостным размышлениям. – Скоро закипит, – повторил он, – и будем опять чай пить...
– Я собираться должен, Глеб Фёдорович, – напомнил Славик.
– Понято, принято к сведению! Ты мне вот что скажи: ты собираешься заниматься тем, о чём я тебе рассказал?
– Что вы имеете в виду, когда говорите "заниматься", Глеб Фёдорович?
– Славик, не делай из меня идиота! – сдержаться Глебу Фёдоровичу Свидерскому всё-таки не удалось. – Когда я говорю "заниматься", я имею в виду, что твоему ведомству эта история не может быть безразлична!
– Ну какая история, Глеб Фёдорович, какая? С девушкой или с теми предположениями, о которых вы рассказали?
– Обе истории, аналитик чёртов, научил вас на свою голову! Потому что это связано между собой!
– Но ведь вы и сами не уверены, что эта самая... структура у вас в университете существует? Вы же сами сказали, что не уверены в этом.
– Я прекрасно помню, что я тебе говорил! – Глеб Свидерский продолжал говорить громко и возбужденно. – Помню! Я потому к тебе и обратился, что ты, в отличие от меня и моих коллег-дилетантов, специалист, и тебе это всё видится совсем по-другому, чем нам! А ты меня как маленького мальчика...
– Глеб Фёдорович, ну зачем же вы так? Вы говорите о том, что вас интересует моё мнение как профессионала, так я вам его и высказал чётко и ясно: как профессионал, я считаю, что оснований для того, чтобы наше ведомство занималось этим делом, которого, собственно говоря, нет, тоже нет.
– Ясно! – Глеб Свидерский был возмущён. – Значит, ты просто умываешь руки в этом – не возражай, оно, дело, всё-таки есть! – деле?
– Я так не сказал. Конечно, я наведу справки, но, Глеб Федорович, постарайтесь понять меня правильно. Да если бы что-то подобное, хотя бы в зачаточном состоянии, у нас в городе существовало, то, я вас уверяю, мы бы об уже давно этом знали. Если же мы об этом не знаем, то, скорее всего, этого и нет...
– Славик!..
– Глеб Фёдорович, я же сказал "скорее всего". Давайте с вами так договоримся: я узнаю, поговорю с людьми, наведу справки, как я сказал, и примерно через недельку сам вам позвоню. Тогда мы увидимся, и, думаю, я смогу говорить конкретно, на конкретном материале? Хорошо?
– Ты в самом деле будешь этим заниматься? – Глеб Свидерский смотрел на майора Сливенко с подозрением, и тот почувствовал себя по-настоящему обиженным. Очень обиженным.
– Глеб Фёдорович! – Славику не удалось скрыть свою обиду, и Свидерский её почувствовал. – Вы также знаете меня не первый год, неужели было такое, чтобы я обещал и не сделал? Я буду заниматься тем, о чём вы мне рассказали, – безапелляционно заявил майор Сливенко, сжав челюсти.
– Ну, хорошо, Славик, хорошо, – забормотал пристыженный Свидерский. – Ну, я не так сказал, неправильно, но ты постарайся меня понять...
– Я понимаю вас, Глеб Фёдорович, но и вы тоже меня поймите: мы не успеваем отрабатывать должным образом реальные дела, а здесь...
– Да-да, только ведь это... живые люди...
– Если нет дела и люди живые – так это же слава Богу, – мрачновато пошутил Славик. – Хуже, когда дело есть, а люди уже мёртвые...
– Типун тебе на язык! – замахал руками Глеб Фёдорович Свидерский.
– Но я вас, Глеб Фёдорович, предупреждаю почти что честно: я убеждён, что всё, о чём вы говорили, гроша ломаного не стоит в плане достоверности. Это не значит, что я буду филонить, но если моя точка зрения подтвердится, то вы должны принять её как должное. А что касается Шурика…
Славик Сливенко давно уже был на "ты" с другом своего школьного учителя, потому что он и Шурик вместе играли в футбол в одной "дикой" команде, сражавшейся с себе подобными на одном из пляжей Приморска – четыре человека на баскетбольной площадке играли на вылет до двух голов. Это было в то время, когда Шурик Самсонов ещё мог классно гонять мяч, а у Славика Сливенко было на это дело необходимое время.
– Что же касается Шурика… Тут, я вам точно могу сказать, полная ерунда получается, ведь этого человека мы с вами знаем… Да и вообще, по-моему, у вас в заведении страшнее поборов со студентов, точнее, с их родителей и, как сейчас говорят, «спонсоров», ничего нет. Конечно, давно надо бы эту лавочку прикрывать, но ведь тогда народ и в самом деле с голоду вымрет, ведь профессура привыкла к высокалорийному питанию и дорогому шнапсу!.. Видите, Глеб Фёдорович, мы многое знаем, так что если бы там что-то было…. Уж поверьте мне, пожалуйста.
– Ты мне обещал, – опять стал хмуриться Глеб Свидерский, и поспешил сменить тему. – Идем, доведу тебя до машины…
– Спасибо… Только вы Шурику ничего не говорите, зачем человека лишний раз дёргать? И, пожалуйста, мне пообещайте, что никакой самодеятельности в вашем исполнении не будет? Хотя бы ту неделю, пока я всё разузнаю?

Когда они выходили из подъезда, Славик Сливенко широко улыбнулся и показал Глебу на соседний подъезд, из которого, словно поджидая их, вальяжно выкатился Александр Алексеевич Самсонов.
– Легок на помине! – радостно сказал майор Сливенко, крепко пожимая руку соратнику по футбольным баталиям.
– Привет, заместитель Штирлица по Приморску! – не менее радостно отозвался тот, кто был «лёгок» только «на помине». – Привет, доцент! – поздоровался он с Глебом. – Как ты после вчерашнего перепоя? Небось, чаем лечились? – поинтересовался он.
– Нам лечиться некогда, нам работать нужно, – преувеличенно серьезно сказал Славик. – Когда сыграем-то?
– Сыграем… – протянул Шурик, в глазах у которого появилось ностальгически-мечтательное выражение. – У тебя времени нет, я из формы вышел и никак в неё не зайду, никак, понимаешь ли, назад не зайду… – он похлопал себя по… мягко сказать, животу.
– Морковка, капуста, салаты – и всё будет нормально, – соболезнующее посоветовал Славик, одновременно ощупывая себя в поисках лишнего веса. – Вот, гляди, от формы никуда не отходил. А главное, Шура, пей побольше чаю у Глеба Фёдоровича, это самое полезное средство для того, чтобы держать себя в форме.
– А он меня только коньяком поит, – пожаловался Шурик. – Чай даёт только после того, как я уже усижу бутылку коньяка…
– Без закуски? – заинтересованно спросил Славик.
– Как когда… – уклончиво ответил Александр Алексеевич Самсонов.
– Иди сейчас к нему, там есть и чай, и закуска, – посоветовал Славик.
– Нет, ребята, я сейчас… по делу иду. Мне нужно идти и не сворачивать с избранного пути, – Шурик изобразил на лице целеустремлённость и озарение. – Великая цель…
– Потом заходи, – вмешался Глеб Свидерский.
– А «потом» будет поздно…
– Тогда завтра?
– Доживём – увидим! – пообещал Шурик.
– Доживём, – успокоил его Славик Сливенко а стал прощаться. – До свидания, Глеб Фёдорович, я вам обязательно позвоню... Шурик, пока, заходи в форму, а я буду искать время...
Серая "копейка" резво приняла с места, потому что под откровенно убогой внешностью скрывалась "начинка", которой могли бы позавидовать крутые иномарки.
– Каким к тебе ветром Славку занесло? – спросил Шурик.
– Чай пили, – неопределённо ответил Глеб.
– У него только и есть времени, что чаи распивать, в футбол сыграть некогда мужику… Про вчерашнее говорили, что ли?
– Почему про вчерашнее?
– Глеб, ты иногда бываешь хуже маленького, – укорил друга Самсонов. – Я же видел, как тебя вчера всё это переколотило, вот и сообразил, что ты со Славкой захочешь поговорить. Он ведь, кроме того, что ученик твой, ещё и спец классный, один из лучших в своем деле…
– Самсон, а ты-то это откуда знаешь, ты ведь с ним только мяч пинал на пляжу?
– А на пляжу, доцент, многое становится виднее и понятнее – место такое, ничего лишнего на людях нет... Ладно, пошёл я. А Славка парень классный, но самое для меня, Глебка, непостижимое, это то, какие у тебя ученики – и какой ты сам!
– Не понял?!
– Мы, Глеб, люди другого поколения, – очень серьезно сказал Александр Самсонов. – Они, Славка и его сверстники, совсем другие, но почему-то в нём очень много от тебя...
– Ты преувеличиваешь, Шурик, – подумав, ответил Глеб Свидерский. – Учитель, конечно, многое может, но нельзя абсолютизировать его влияние на учеников, они такие не потому, что у них такие учителя, а потому, что они – такие.
– Намудрил! – рассмеялся Самсонов. – Они такие, мы такие, кто-то вообще такой-сякой... Ладно, пока еще раз.
Друзья пожали друг другу руки, и разошлись: Александр Алексеевич Самсонов отправился "по делам", а Глеб Фёдорович, поднявшись к себе, сразу же стал звонить Василию Ивановичу Гришанову.

*   *   *

   

Книги и учебные пособия профессора В.В. Гладышева

– Вот видишь, Глеб, твой парень, а он ведь профессионал с отличной репутацией, тоже считает, что мы все несколько погорячились. Оно и понятно, для нас слишком многое значит институт, можно сказать, это вся наша жизнь, – негромко говорил в трубку Василий Иванович.
– Понимаешь, Вася, он сказал, что проверит всё, но, если бы что-то, хоть маленький дымок или огонёк, было бы, он бы об этом знал. Кстати, про наши "таксы" он всё знает, шутки ради даже их назвал, – Глеб Свидерский уже успокоился и говорил с другом обычным тоном.
– А кто про них не знает? – невесело улыбнулся Гришанов. – Вот об этом-то точно знает весь Приморск... А что он проверять будет-то, что-то я не понял?
– То, что я ему рассказал... Только, знаешь, Васька, он говорил об этом как о... совсем дохлом деле.
– Почему дохлом?
– Ну, это я так назвал, мне показалось, что он вообще не относится к этому всерьёз. Просто... ну, чтобы успокоить меня...
– Полагаешь, что вообще заниматься не будет?
– По идее, должен, раз обещал, но... Он не верит в то, что такое возможно, во-первых, а во-вторых, что такое возможно без их ведома. Понимаешь? А они об этом не знают ну ничегошеньки!..
– Лады, Глебыч, ты свое дело сделал, теперь пусть этим занимаются профи. А что с Самсоном?
– Тут он согласен с нами, что Самсоныч здесь ни при чём. Ни с какого бока он тут не замаран. Они же давно знакомы, играли вместе в футбол, пока Самсон мог мяч видеть, пока ему живот в этом не мешал!
– Ну, Глебыч, тогда вам вообще не о чем волноваться. Нам с тобой надо только порадоваться за то, что всё хорошо закончилось...
– Да, кстати, нам Самсон возле дома встретился, так они чуть руки друг другу не оторвали, стали даже договариваться, когда опять сыграют...
– Бог им в помощь, Глебка, – сказал, немного подумав, Василий Иванович Гришанов, после чего засмеялся.
– Ты чего? – спросил Глеб Свидерский, услышав этот смех.
– Попытался увидеть, как Самсон сейчас из-под своего живота ногой мяч выковыривает...
– Издеваешься?..

*   *   *

Майор Сливенко, которого шустрая "копейка" везла в управление, всю дорогу думал о разговоре со своим учителем, ещё и ещё раз проверяя, так ли он вёл себя, как это было надо, не оскорбил ли он ненароком Глеба Фёдоровича своим подчёркнуто казённым тоном и некоторой дубоватостью в подходе к безусловно важной для учителя проблеме.

Вячеслав Сливенко был человеком трезвомыслящим, он старался отдавать себе отчёт в том, что делает или собирается сделать, и это касалось не только работы, но и, как говорили раньше, "личной жизни". Несмотря на то, что Славик Сливенко был очень сильно привязан к некоторым людям, его отношения с ними были подчёркнуто ровными, словно бы он стыдился проявлять свою чувствительность, которая, очевидно, воспринималась им как некий недостаток.

К Глебу Фёдоровичу Свидерскому Славик "прилип", еще будучи восьмиклассником, и тогда девять лет разницы в возрасте казались колоссальной разницей, едва ли не пропастью, поэтому он изначально воспринимал Глеба Фёдоровича как "большого". Это восприятие младшим старшего сохранилось до сих пор, хотя сейчас Сливенко был на "ты" с многими людьми, которые были значительно старше его по возрасту, совершенно свободно чувствовал себя с тем же Шуриком Самсоновым, но, несмотря на неоднократные предложения Свидерского перейти с ним на "ты" не мог.

Глеб, у которого отношения со Славиком давно уже стали, как он их понимал, дружескими, даже обижался, но поделать ничего не мог, потому что Славик был в чём-то ещё упрямей своего учителя...
С возрастом, не просто взрослея, но и умнея, Сливенко не перестал восхищаться своим учителем, однако само это восхищение, если можно так сказать, становилось... иным.

Когда-то его восхищали ум Глеба Фёдоровича, его умение быстро и внешне легко разрешить любую проблему, начитанность и поразительная память учителя, стремление понять любого человека и редчайшее не только для педагога, но и для взрослого человека вообще умение признать свою ошибку в отношениях с подопечными и извиниться тогда, когда ощущаешь себя неправым. Все эти качества плюс незаурядное обаяние делали Глеба Свидерского кумиром в глазах не только Славика Сливенко, но и большинства его учеников. Те же, кто в чём-то не соглашался с Глебом, не могли отрицать того, что он человек справедливый и старающийся понять всех, с кем работает, а это для школы значило очень многое.

Позднее, когда Славик Сливенко набил себе немало шишек в жизни, которая у него была очень непростой, потому что парнем он был не ординарным, он стал ценить в своём школьном учителе редчайшее качество, составляющее основу характера в личности Глеба Фёдоровича Свидерского. Причём поначалу Славику не удавалось понять, что же это за качество, как-то не мог он сформулировать свои впечатления... Здесь ему неожиданно помог Андрей, с которым Славик же – заочно – познакомил Глеба Фёдоровича при описанных выше комических обстоятельствах.

– Знаешь, Славик, если бы я с Глебом (они между собой называл Глеба Фёдоровича точно так же, как и его звали студенты) не был знаком, я бы подумал, что это какой-то... вымышленный персонаж из прошлых книжек. Таких, где все были такие хорошие и правильные, – сказал как-то Андрей другу. – Сказал бы, что таких людей сейчас не бывает. Но... он-то есть, и он не из книжек, а настоящий... Слушай, как же ему, наверное, тяжело живётся: он ведь на самом деле не просто знает, что такое хорошо и что такое плохо, он же старается плохо не делать! Знать-то все знают, но пакостят, а он – он цельный мужик.

Обдумывая эти слова друга, Славик понял, что Андрею удалось понять главное в Глебе Свидерском: этот человек не просто имеет чёткие представления о том, как нужно жить, что можно, а чего нельзя в этой жизни делать, он старается жить в соответствии с этими представлениями, как бы тяжело это ни доставалось. И именно эта Глебова цельность всё сильнее и сильнее восхищала и удивляла его взрослеющего ученика, который на собственной шкуре понимал, насколько тяжело так жить, насколько проще живётся тому, кто корректирует своё поведение в зависимости от обстоятельств, кто изменяет СВОИ жизненные принципы в соответствии с тем, как изменяется сама жизнь.

Временами Славик ощущал настоящую нежность к Глебу Фёдоровичу Свидерскому, какое-то щемящее чувство возникало в его груди, когда он видел сухощавую, ладную фигуру учителя, слышал его азартный голос, спорил с ним или внимательно слушал его. Это странное для Славика чувство посещало его чаще всего тогда, когда их разговоры с учителем становились особенно доверительными, когда Глеб Фёдорович рассказывал ему о своей жизни, всегда при этом предупреждая, насмешливо сверкнув глазами: "Это я тебе для того излагаю, чтобы ты учился на моих ошибках. Вот тебе ещё живой пример того, как не надо поступать в жизни".

В последнее время учитель частенько "допекал" Славика тем, что буквально требовал от него, чтобы он уделил самое серьёзное внимание важнейшей проблеме, без разрешения которой всё, что делает человек, теряет смысл: созданию семьи.

– Ты смотри на меня и учись, понимаешь ли!.. – шутливо начинал обычно Глеб Свидерский. – Я дожил до сорока лет, у меня нет ни жены, ни детей. Ты что думаешь, это в радость? По молодости это даже и порадовать может, свобода и прочие, с ней, с этой свободой связанные, радости жизни. Но это по молодости и по дурости, а потом, когда поумнеешь, понимаешь, что свобода хороша тогда, когда есть с чем её сравнить, понимаешь? То есть, такая свобода, как у меня сейчас, она хуже каторги, потому что время уходит, жизнь, Славик, проходит время! Куда она девается, жизнь, никто не знает, но она быстро уходит. И что остаётся? Вот это? – он показывал на кипу журналов, в которых были опубликованы его статьи. – Так это всё... так, пришло и ушло... Семья должна быть у нормального человека! На меня не смотри, я ненормальный, но это для вас, поросят, как пример и способ доказательства от противного: "Посмотри на Глеба и сделай наоборот!

Водитель, поглядывая сбоку на "шефа" одного из самых "крутых" отделов управления, с которым он неоднократно выезжал на рискованные операции и который держался в этих случаях выше всяких похвал, с удивлением замечал, что Вячеслав Иванович совершенно не похож на себя: рядом с ним в салоне "копейки" сидел человек, на лице которого было выражение вины и который, казалось, не знал, как эту свою вину можно загладить. Таким майора Сливенко не видел никто из его сослуживцев.

А Славик Сливенко ощущал себя виноватым перед учителем своим Глебом Фёдоровичем Свидерским, потому что сегодня он невольно огорчил этого любимого им человека, разговаривал с ним несколько свысока, если не оскорбительно, а самое главное – он обманул его, пообещав то, что не собирался исполнять. Получается, что он, для того, чтобы успокоить учителя, обманул его, и этот обман, как его ни называй, оставался обманом, мешавшим Славику чувствовать себя спокойно.
Что толку, что ты обманываешь человека для его же блага, если при этом обман остаётся обманом?...

*   *   *

Ближе к вечеру Интеллигент, которого почти успокоило всё, что ему удалось узнать о разговоре Глеба Свидерского и его ученика, позвонил Сотруднику и сообщил ему эти последние новости. Как он и предполагал, Сотрудник сразу же высказался в том смысле, что этого и следовало ожидать, потому что они все слишком привыкли к тому, что все идёт более-менее нормально, разучились держать удар и приняли рядовое событие за что-то сверхъестественное.
– Мне только что звонил этот наш... фрукт-поганка, – недовольно сказал Сотрудник. – Клянётся и божится, что всё подчищено и никаких проблем в нашем... богоугодном заведении не возникнет. Якобы он убрал оттуда всё, что могло заинтересовать тех, кто мог бы заглянуть туда без приглашения.
– Отлично. Значит, насколько я понимаю, то, что зависело от нас, мы сделали?
– Пока да. В понедельник надо будет направить человека в больницу, чтобы он снял показания с этой твоей самоубийцы, но, думаю, к этому времени я смогу сделать так, чтобы этот человек оказался внимательным ровно настолько, насколько это нужно нам.
– Может, мне тоже в это время подойти в больницу? Так сказать, как ответственному лицу? Для поддержки?
– Ты кого и как хочешь поддерживать?
– О, ты пытаешься острить, это хороший признак, – снисходительно бросил Интеллигент. – Тебе объяснить, кого и как я собираюсь поддерживать?
– Не лезь в з...пу – спокойно сказал Сотрудник. – Конечно, у тебя в этом деле крыша железная, но незачем тебе там светиться лишний раз, в этой больнице. Говорю же тебе, там будет нормальный парень, который сделает всё, что нужно.
– Я так и понял. Ты вот что скажи: как по-твоему, наш Грибочек распрекрасный всё сказал? Или о чём-то забыл?
– Трудно сказать однозначно, – подумав, отозвался Сотрудник. – Он, конечно, дуб дубом, но мужик очень хитрый и тёртый, у него и без нас куча дел. То, чем занимаемся мы, далеко не единственный источник, откуда к нему капает и капает...
– Мы можем как-то проверить его... лояльность?
– Так, чтобы он об этом не узнал?
– О, Господи!..
– Не страдай! Проверка проверке рознь. Гриб нам нужен, сильно нужен, без него наше дело задохнётся, и ты это понимаешь.
– Да понимаю я! – зло бросил Интеллигент. – Только как бы этот незаменимый деятель не начал куролесить, вот я о чём. Ты ему позвони, сообщи новые сведения и ещё раз напомни, чтобы никаких внеплановых действий не предпринимал, хватит с нас его самодеятельности!
– Сегодня не получится...
– Это ещё почему не получится?
– Сегодня Гриб повёл свою жену в оперу, после которой они отправляются в ресторан...
– Что ты сказал?!
– То, что слышал. Сегодня наш Гриб весь вечер будет примерным супругом. Ты что, не знал, что его Эльвира когда-то танцевала в оперном, только начинала, и он её сразу выхватил, поэтому теперь посещение театра для него – дело святое?
– Да? – туповато спросил Интеллигент.
– Ты её видел? – поинтересовался Сотрудник.
– Нет...
– И зря: красоты удивительной, фигура божественная, умная – как чёрт, младше Гриба на двадцать три года и, что самое смешное, она ему верна!
– Ты откуда знаешь?
– Приморск – город маленький, – заметил Сотрудник. – Здесь все обо всех всё знают...
– Да-а-а, выходит, что наш Гриб вовсе не такая поганка, какой кажется на первый взгляд?..
– Да нет, он-то как раз Гриб и есть, а вот она... Редкая женщина, прямо могу сказать.
– Хорош о бабах, – круто "сменил пластинку" Интеллигент. – Ты тогда ему завтра с утра позвони.
– Конечно!

*   *   *

Господин Грибанов по кличке Гриб в этот вечер и в самом деле был примерным супругом. Такое происходило регулярно, чуть ли не каждую субботу Эльвира Грибанова требовала, чтобы супруг прекращал свои "противные дела" и вёл её в оперный театр, где нещадно злословила по поводу всего того, что происходило на сцене.

После спектакля она обязательно проходила за кулисы и, прихватив двух-трёх подруг с самыми злыми языками, отправлялась вместе с ними и мужем в самый дорогой ресторан Приморска. Там дамы беспощадно перемывали косточки всей труппе театра, а господину Грибанову поручалось обеспечивать их содержательную беседу соответствующими напитками и закусками.

 

 Николаевский государственный педагогический университет им. В.А. Сухомлинского, в котором заведует кафедрой проф. В.В. Гладышев

 

При этом Гриб, наклеив на лицо вежливую, как ему казалось, улыбку, напоминавшую оскал, нещадно материл про себя этих "драных коз", не отводя влюбленного взгляда от своей и в самом деле удивительно красивой молодой жены...

Так уж получилось, что верность семейным идеалам и готовность всячески украсить жизнь своей любимой жены, качества, весьма и весьма редкие в современной жизни, стали в свете того, что произошло с господином Грибановым на следующий день, роковым фактором. Потому что любвеобильный Гриб, отправляясь в оперу, не зная ничего о том, как закончился разговор доцента Свидерского и майора Сливенко, не отменил своего распоряжения насчёт необходимости проведения беседы с подружкой травившейся пацанки, перенесённой на завтра.

"Быки", которые сегодня не сумели выполнить это простое распоряжение своего хозяина, готовились сделать это завтра, с утра, потому что невыполнение распоряжений, приказов, пожеланий и даже мыслей Гриба среди его подчинённых было занятием для самоубийц: за это карали быстро и жестоко. Собственно, среди окружения Гриба таких идиотов уже и не осталось...

*   *   *

Шоколад, привезенный Славиком Сливенко, оказался очень вкусным, и Глеб Свидерский, как-то незаметно для себя, съел всю плитку, запивая то, что он ел, горячим чаем, который он заварил заново после ухода Славика. Главный секрет старого еврея, умевшего заваривать самый вкусный чай на свете, Глеб Свидерский хорошо помнил: "Сыпьте больше чаю!"

На ночь глядя Глеб Фёдорович Свидерский решил почитать любимую со студенческих времён поэму Лукреция "О природе вещей", редчайшее издание 1945-го года, в котором помещались латинский текст и русский перевод. Тираж этого уникального издания был баснословно мал, сейчас, наверное, таких книг почти не осталось, и Глеб Свидерский очень любил эту, подаренную ему одним из самых уважаемых им за его жизнь людей, с простой и трогательной надписью на латыни: "Ad memoriam".

В этой поэме Глебу удавалось отыскать ответы на многие вопросы, которые волновали его в разные периоды жизни, и постепенно он привык обращаться к ней как к некоему средоточию мудрости, в котором необходимо найти именно то зёрнышко, которое сейчас для тебя является самым необходимым. Шурик Самсонов шутил, что Глебу Свидерскому это поэма заменяет гадальные карты и программу передач на завтра одновременно. "Какую программу, Самсон?", – спрашивал Глеб, и Александр Алексеевич в ответ только хитро щурился...
Сейчас Глеб раскрыл книгу как раз там, где начинается "Книга вторая" и прочитал:

Сладко, когда на просторах морских разыграются ветры,
С твёрдой земли наблюдать за бедою, постигшей другого,
Не потому, что для нас будут чьи-либо муки приятны,
Но потому, что себя вне опасности чувствовать сладко.

"Интересно, к чему бы это? О каких таких бедах, другого (и кого это "другого", кстати?) застигших, идёт речь?"– подумал он. Разве что о Снежане и её беде? Так там, вроде бы, всё закончилось благополучно, других бед, во всяком случае, таких, чтобы можно было догадаться об их приближении, в обозримом будущем вроде бы не намечалось, поэтому Глеб Свидерский решил, что в этот раз мудрый римлянин был открыт им не на том месте, на котором нужно было открывать сейчас эту книгу.

Вспоминая свой разговор со Славиком, Глеб ощутил, что сегодня он был каким-то не до конца искренним, этот разговор. Что-то в Славике было не совсем обычное, как-то не так, как обычно, он вёл себя. Пытаясь понять, что же именно было не так, Глеб стал перебирать весь разговор, но слова и то, как они говорились, были вроде бы такими, как всегда. Может, почудилось? Но ведь когда знаешь человека так давно, как он Славика, когда этот человек буквально вырос на моих глазах, когда ты вложил в него столько души, то тут уже начинаешь ощущать его так же, как и себя самого, тут уже другие формы взаимопонимания начинают работать...

Как ни убеждал себя Глеб Свидерский, что всё сегодня окончилось хорошо, но поверить до конца в это он не мог, что-то мешало... Сидела какая-то заноза, и вытащить её было невозможно, потому что он не знал, что это за заноза, где она сидит и как её вытаскивать...

Может, всё дело в том, что Славик сегодня едва ли не впервые предстал перед Глебом как человек, занятый серьёзным и малопонятным ему, Глебу Фёдоровичу Свидерскому, делом? Нет, они и раньше касались работы Славика, но именно что касались, иногда даже Славик в общих чертах рассказывал о каком-то деле, в самых общих чертах, и просил совета у Глеба Фёдоровича, и Глебу казалось, что, если его просят о совете, то, вероятно, он может дать правильный совет... Не было ли это завышенным самомнением, самообманом, игрой в прятки с самим собой? Чем-то вроде "солдатиков" в детстве?

Сегодня Глеб Фёдорович Свидерский ощутил полное и безоговорочное превосходство своего ученика над собой: с ним говорил профессионал, который, вероятно, просто не имел времени на выслушивание дилетантских рассуждений своего бывшего учителя и тяготился тем, что тот этого не понимает, заставляя объяснять очевидные с точки зрения специалиста вещи. А он, Глеб, набрасывался на него, стараясь "со своим уставом" влезть в чужой монастырь, нахально полагая, что его возраст и кажущийся жизненный опыт могут заменить высокий профессионализм майора Сливенко.

"ТЫ сегодня, Глеб, был салабоном из салабонов, и только то, что Славик хорошо к тебе относится, не позволило ему врезать тебе так, как ты это заработал! А заработал ты... на все сто, по полной программе, и сам виноват. Нечего лезть и учить всех, как им надо жить, взрослые люди всё и без тебя знают... Нашёлся апостол чёрт его знает какой веры! Славик просто пожалел тебя, хотя мог двумя фразами всё поставить на свои места...

Унизительное положение: тебя жалеет твой ученик, и делает это потому, что хорошо к тебе относится... Ощущаешь себя неполноценным, идиотиком каким-то, только слюнявчика не хватает!"– думал Глеб Фёдорович Свидерский, распаляясь всё сильнее и сильнее.

Такое за Глебом водилось: впадая в раж, он мог настолько увлечься самокопанием и самобичеванием, что обычные вещи воспринимались им как нечто, выходящее за рамки понимания, иногда он совершенно терял способность адекватно воспринимать действительность. Как-то Василий Иванович Гришанов заметил, что такое состояние у Глеба, обычно бывает связано с магнитными бурями, как упрощенно называют сложные процессы влияния на человека окружающей действительности.

– Ты, Глебка, у нас человек "обуренный", – шутил он, – поэтому тебе нужно всячески консультироваться со мной, физиком-математиком, и я тебе стану объяснять, в какие дни тебе лучше всего упасть на дно и отлёживаться там, как подводной лодке. Так будет спокойнее и тебе, и людям, ты, во всяком случае, будешь знать, что тебя галики долбят не просто так, а на законных основаниях!

Сегодня никаких магнитных бурь не было, так что с этой стороны негативного влияния не наблюдалось, но Глеб Свидерский чувствовал себя очень и очень неспокойно. Некоторую даже униженность разговором с майором Сливенко он чувствовал, именно что униженность, и это было очень неприятное чувство...

Последнее время, когда на него накатывало такое состояние, Глеб Фёдорович Свидерский выходил из него очень просто, можно сказать, с удовольствием: он начинал думать о Жене Пятигорской, и эти мысли оказывались тем целительным бальзамом, который избавлял его от боли и потребности – а такая появлялась! – всё глубже и глубже ковыряться в и без того ноющих ранах.

Ощущая и сейчас необходимость в этом приятном лекарстве, Глеб Фёдорович взглянул на часы, обнаружил, что по времени уже можно было бы и отправляться в объятия к Морфею, как говаривали раньше на Руси, и стал готовиться к тому, чтобы в эти объятия отправиться. Когда необходимое всё было сделано, он забрался в постель, прихватив с собой том Лукреция, но почувствовал, что сейчас читать уже не хочется, поэтому положил книгу на полочку торшера и выключил свет.

"Общение" с Женей было действительно эффективным лекарством: буквально через десять минут доцент Глеб Фёдорович Свидерский крепко спал, и, похоже, снились ему хорошие сны, потому что на его лице блуждала блаженная улыбка, которую, вероятно, можно было бы назвать улыбкой счастливого человека.

 Конец второй части. Продолжение следует...