Литературно-художественный интернет-журнал

Лариса Витальевна Матвеева

Фотоархив Л.В. Матвеевой

 

 

Непозволительная роскошь

повесть

 

    «В жизни каждого человека существует хотя бы одна непозволительная роскошь – что-то, чего ты страстно желаешь, за что готов отдать все, вплоть до жизни, но оказывается, что это невозможно приобрести даже такой ценой...» – утверждает один из героев повести члена Союза писателей Украины, поэта и прозаика Ларисы Матвеевой.  Любовь или долг, ненависть или прощение – перед этим нелегким выбором оказываются герои книги. Действие повести «Непозволительная роскошь» происходит в Украине в конце 90-х годов XX века.

 

I

   Пронзительный трезвон будильника расколол предрассветную тишину. Не открывая глаз, безошибочно четким движением Катя нажала кнопку звонка. Если существует на свете звук более отвратительный, чем скрежет металла по стеклу, это, несомненно, – звонок будильника ранним утром. Долгие годы, как минимум пять раз в неделю, день начинается для Кати именно с этого ненавистного звука, именно с этого движения. Оно доведено до автоматизма, давно уже стало рефлекторным. Не нужно включать свет, не нужно открывать глаза – рука сама находит маленькую блестящую кнопочку. Вопящее чудовище замолкает, но долго еще дрожит испуганная тишина, и мечутся по комнате неясные тени – должно быть, обрывки снов. На циферблат смотреть тоже не обязательно, там – пять пятьдесят. Как обычно! Так было вчера, так будет завтра... Можно еще минут пять поваляться в постели, прежде чем, покинув уютное сонное тепло, окунуться в холод промозглого мартовского утра. Пять минут... или даже десять... Да, десять! Главное – не заснуть снова, иначе Костя опоздает на работу. Нужно включить торшер. Чуть слышный щелчок выключателя, и мягкий приглушенный свет окончательно разгоняет сны. Ну вот, теперь можно понежиться и помечтать немного, не опасаясь проспать.

Костя что-то пробормотал во сне, Артёмка перевернулся на другой бок. И вновь – тишина. Хотя, нет – вот проехала мимо дома машина, по соседней улице прогуркател трамвай. Город просыпается.
– Катя?! – сонный Костин голос звучит чуть хрипловато.
– Спи, Костя! Еще рано.

Протянула руку, чтобы погладить спутанные льняные кудри... и не решилась. С некоторых пор Костю стали раздражать подобные проявления любви. Любви... Любит ли она его? Два года назад Катя ответила бы утвердительно, а сейчас старается не задумываться над этим вопросом. Вот уже почти два года, как стали они друг для друга чужими, и с каждым днем пропасть, разделяющая их, отнюдь не уменьшается. Катя тяжело вздохнула, вглядываясь в лицо спящего мужа. Да, красив! Все еще красив и выглядит гораздо моложе своих тридцати пяти. Разве что волосы чуть поредели, да кое-где стали отливать серебром. Но ему это серебро даже идет, этакий налет благородства появился. Да и морщинки под глазами тоже его совсем не портят. А глаза – синие-синие, как весеннее небо... были когда-то. Сейчас они все больше серые, стальные... холодные. Нет в них ни любви, ни тепла. Только когда на сына смотрит, появляется в глазах прежняя синева, да и то ненадолго. Даже сейчас, во сне, широкие брови нахмурены, сведены на переносице. Глубокая вертикальная морщина на лбу не разглаживается никогда. И губы плотно сжаты, и зубы сцеплены. Даже во сне, весь – напряжение.

Катя закрыла глаза, пытаясь восстановить в памяти лицо прежнего Кости. С каждым разом это все труднее. Как летит время! ... Вот они четырнадцать лет назад. Словно старую кинопленку прокручивает память. Кате семнадцать. Вступительные экзамены в институт. Огромный конкурс. Под дверью аудитории толпятся взволнованные абитуриенты. На двери табличка: "Тихо! Идет экзамен!". Одно слово "экзамен" приводит в трепет. Забыла все, что знала, руки трясутся, таблетки валерьянки помогают слабо. И вдруг... он – высокий, широкоплечий, в военной форме, которая ему так идет! Из-под голубого берета выбивается вьющийся льняной чуб. Под пшеничными усами – белозубая мальчишеская улыбка. (Теперь даже улыбаться так разучился!) И смуглое от загара лицо такое открытое, приветливое... Удивительное лицо!

– Слушай, у тебя какие-нибудь шпаргалки есть? Я только пару недель как дембельнулся, сама понимаешь, учить времени не было.

Когда же она в него влюбилась? Да вот в ту самую минуту и влюбилась. Как увидела глаза эти синие, улыбку эту ослепительную, так и пропала Катя-Катерина.

Сдали они экзамены на химико-биологический факультет и поступили оба. Через год поженились. А потом была студенческая общага "блочного типа" – восемь комнат, а в конце коридора кухня в аварийном состоянии и "удобства" со всеми неудобствами. Потом родился Артёмка. Все та же общага, денег катастрофически не хватает. На лекции по очереди бегали, малыша не с кем оставить. И все же те годы вспоминала Катя с чувством сладкой грусти. Любили они тогда друг друга и, несмотря на трудности, были счастливы. Костя с третьего курса перевелся на заочный, пошел работать на завод. А она вот доучилась, с "красным" дипломом институт закончила, да так и осталась на кафедре химии, сначала лаборантом, а после окончания аспирантуры – преподавателем. Думала даже кандидатскую написать, да как-то не собралась. Так по сей день в институте и работает – семинарские и практические занятия проводит. А Костя от простого рабочего до мастера цеха дошел, институт заочно закончил. И снова была общага – только теперь не студенческая, а заводская. Не восемь комнат на одну кухню, а шесть. И Артёмка уже подрос – неудобно всем в одной комнатушке ютиться. Да бог с ней со второй комнатой! Пусть однокомнатную квартирку, пусть крошечную, но свою, чтобы одной на кухне хозяйничать. Стоял Костя в заводской очереди на кооперативную квартиру. И, наверное, дождались бы они ее, если бы не развал Союза. Но и тогда они еще были счастливы, не так уже, как вначале, однако... Теперь есть у них квартира – однокомнатная заводская "малосемейка", но все-таки отдельная, почти своя. А вот счастья нет! Как-то незаметно растеряли они его по общагам, утекло оно, просочилось сквозь пальцы. Да и любовь давно уже отзвенела весенней капелью. Так вот и живут рядом два чужих человека, только сын их и связывает. А сын – точная копия отца: тот же вьющийся лен, те же глаза васильковые, да упрямый подбородок. Папин сынуля. Когда маленький был, на вопрос "Чей ты, Тёмочка, мамин или папин?" отвечал не задумываясь: "Конечно, папин!". И в голосе – удивление, дескать, что же вы такие непонятливые, это же само собой разумеется. Так "папин" и остался. Мать у него на втором месте. Хотя, наверное, так оно и должно быть: мальчик всегда ближе к отцу. Успокаивала себя, а на душе горечь – ни мужу не нужна, ни сыну. Родить бы девочку – хорошенькую, белокурую. Родить не для мужа, не Тёмке сестру, а только для себя, чтобы всю нежность, всю любовь нерастраченную отдать этому крошечному созданию. И взамен получить сторицей. Только, к чему мечтать о несбыточном?! Не хочет Костя второго ребенка. Если рассуждать здраво – он прав: и так семья едва концы с концами сводит, куда уж тут лишний рот...

В квартире этажом ниже часы хрипло пробили шесть раз. Вот и прошли десять минут. Помечтала, нечего сказать! Сама на себя тоску нагнала. Катя горько усмехнулась. Ладно! Пора вставать – готовить завтрак.

 

II

С сожалением покинула Катя теплую постель. Поеживаясь от холода, быстро накинула выцветший байковый халатик, сунула ноги в любимые шлепанцы. За шторами начинает светать. Безо всякой надежды прикоснулась рукой к батарее отопления. Так и есть – никаких признаков жизни! Городские власти решили, что в середине марта отопительный сезон пора заканчивать. Впрочем, если пересчитать дни, когда батареи чуть теплились, – можно сказать, что он и не начинался. А на улице лежит снег, черный от городской копоти и грязи, спрессованный, но все-таки лежит. И столбик термометра прочно застыл на минус двух, словно примерз. Весна не торопится.

Катя подошла к трюмо. В полумраке комнаты зеркальная поверхность отразила молодую еще женщину с бледным лицом и темными кругами под глазами. Это от постоянного недосыпания. Господи, когда же она, наконец-то, выспится?! Еще одна неосуществимая мечта. Иногда Кате казалось, что она могла бы проспать неделю, лишь бы никто не будил. Скорее "сова", чем "жаворонок", поднимаясь в такую рань, чувствовала она себя весь день раздраженной и "разбитой". Если бы не Костя, можно было бы поспать лишние час-полтора: ей в институт к девяти, Артёмка учится во вторую смену. Так нет! Вставай ни свет, ни заря – готовь ему завтрак. Сам разогреть еду или сделать себе пару бутербродов он не в состоянии. Как же! Не "мужское" это дело! В глубине души шевельнулась досада на мужа. "Сама виновата, приучила", – поспешила погасить раздражение.

Не отрывая взгляда от зеркала, стала расплетать растрепавшуюся за ночь русую косу толщиной в запястье. Вспомнился детский стишок: "Расти коса до пояса...". И впрямь, почти до пояса, без челки, без завитков, волосок к волоску, она всегда была причиной жгучей зависти знакомых и незнакомых женщин, восхищения "сильной" половины человечества и... изнуряющей головной боли. Вот и сейчас, в голове – ощущение тяжести. Катя давно уже привыкла к этой боли, сроднилась с ней. "Красота требует жертв!" – сильно сказано! Распущенные волосы укутали плечи золотистым плащом. Не заметны в полумраке серебряные нити. А их становится все больше. Подруга донимает: "Чего не прокрасишься?!" Сколько же это нужно краски, чтобы изменить цвет такой копны? А сколько денег?! Как объяснить живущей на "широкую ногу" Маше, что эти расходы не вписываются в скудный семейный бюджет? Что Косте вот уже почти полгода задерживают зарплату? Что Артёмка катастрофически быстро вырастает из одежды и обуви? Как объяснить это обеспеченной Маше, не обремененной ни мужем, ни детьми и меняющей богатых любовников как минимум пару раз в год. Да и нужно ли объяснять?! Не привыкла Катя жаловаться. Некому... Заплела волосы в тугую косу, кажущуюся непомерно тяжелой для тонкого лица и хрупкой фигурки. Обрезала бы давно, да жаль с ней расставаться. Вспомнила, как Костя через пару дней после знакомства, сказал ей: "Я тебя как увидел – обалдел! Вот, думаю, интересно: твоя это коса или искусственная? Ближе подошел, вижу – твоя. Так ты меня своей косой к себе и привязала". А потом все шутил: "Не трогай косу – в ней все наше счастье!" Вот она, коса, сохранила ее Катя. А счастье-то где?!

На кухне еще холоднее, чем в комнате. Катя зябко повела плечами, щелкнула выключателем. Яркий свет, вспыхнув под потолком, осветил идеальный порядок, который, как ни странно, лишь сильнее подчеркивал бедность обстановки и утвари. Ну и пусть, зато – чисто! А самое главное: нет тараканов – этого извечного атрибута общаг и коммуналок. Катя удовлетворенно оглядела кухню. Так полководец делает смотр войскам перед боем. Уже два года живут они в новой квартире, но она все еще никак не может привыкнуть, что эти шесть квадратных метров всецело принадлежат ей одной. Все кажется, что вот-вот появится какая-нибудь Верка или Танька и заявит, что сейчас ее очередь готовить. Слава Богу, все это уже в прошлом! Хотя, вместе с очередью у плиты и тараканами, ушло из жизни что-то такое, чего уже не вернуть и о чем частенько ноет сердце. Дружба что ли, взаимовыручка, а может быть... молодость?! Как не хватает иногда Кате этих вездесущих Верок и Танек, с которыми и чай попить можно, и сокровенным поделиться, и совет получить. Не всегда нужный и почти всегда не вовремя, однако...

Так! Чайник на плите, духовка включена (чтобы теплее было)... Что же приготовить на завтрак? Попытка из ничего сделать что-то! Вот она, женская доля – бессменная вахта – если ни у плиты, так над тазом со стиркой, ни с веником и тряпкой, так по магазинам за продуктами. Бойцы невидимого фронта!.. Ага! В полупустом холодильнике – гречневая каша, которая уже "ни под каким соусом" в горло не лезет, две луковицы, пара яиц и растительное масло на донышке бутылки. Не густо! Но гречневые "котлеты" сделать можно. Все лучше, чем сухой кашей давиться! Как надоела эта экономия, граничащая с нищетой! Косте зарплату уже даже и не обещают, в институте тоже что-то стали задерживать. Одна надежда на студентов. Кормильцы родимые, неисправимые лентяи и бездельники! Скоро аттестация, через неделю начнут уже бегать, просить: "Екатерина Александровна! Помогите сделать курсовую (или лабораторную), пожалуйста! (Подразумевается: напишите все за меня от первой до последней строчки!) Ей Богу, не успеваю!" Конечно, не успевают! Где уж тут успеть, когда на всех дискотеках показаться надо, по всем барам пройтись, на всех тусовках отметиться. А после ночных разгулов, утром с больной головой в институт – это же, вообще, нереально! А сессия – на носу, а знаний – "с гулькин нос". Ничего, родители заплатят! И за курсовые, и за лабораторные, и за зачеты, и за экзамены – тоже. Хотят, чтобы их чада дипломы получили, значит – пусть платят. А в институте за все – своя "такса", негласный прейскурант. И все довольны – и студенты, и преподаватели. Главное, не "зарываться", не брать больше положенного и "сор из избы не выносить". А то, упаси Бог, до прокуратуры дело дойдет! Вот так и живут! Какие из этих студентов специалисты получатся – другой вопрос. Кому нужны знания, тот учится сам, бесплатно. Зачастую, правда, зрение теряют и вместе с дипломом зарабатывают себе язву желудка... Но это, опять-таки, оборотная сторона медали!

Едкий запах жареного лука заполнил кухню. Катя быстро приоткрыла окно. Уж лучше холод, чем эта вонь, моментально распространяющаяся по всей квартире и прочно впитывающаяся в одежду и волосы. Как там у Золя? "Запах нищеты", – очень точно классик подметил. Катю всегда начинало подташнивать, когда запах достигал определенной концентрации. Вот и сейчас, несмотря на открытую фрамугу, отвратительная тошнота подкатила к горлу, в глазах потемнело. Сковорода с подгорающим луком вместе с плитой "поплыла" вдоль стены. Катя схватилась рукой за подоконник и закрыла глаза, чтобы не смотреть на "движущиеся" вокруг предметы. Последним проблеском сознания мелькнула мысль: от лука такого быть не может...

Очнулась на полу. Рядом – перевернутая табуретка. По кухне плавают клубы дыма – лук, конечно же, сгорел. Голова раскалывается, сердце лихорадочно колотится где-то в горле. Только обмороков ей не хватало! Катя с трудом поднялась. Ноги, словно ватные, лицо в холодном поту. Дрожащей рукой выключила плиту, распахнула настежь окно, жадно вдыхая свежий морозный воздух. Стало легче. Что же это было такое?! В институте идет ремонт, наверное, краской надышалась... Да нет, красили в пятницу, а сегодня понедельник. Скорее всего, опять "упал" гемоглобин, как в прошлом году. Весна, нехватка витаминов, а питание оставляет желать лучшего. Слева в груди – резкая колющая боль. Катя охнула и прижала руку к сердцу. Нет-нет! Только не это! Визит к кардиологу откладывался со дня на день... уже несколько лет. Знала, порок сердца – дело нешуточное, но все как-то недосуг: то денег нет, то времени. Да и приступы уже давненько не донимали. Катя достала из кармана халата таблетку валидола. Боль не возобновлялась. Нет, не похоже это на сердечный приступ. Странно! Должно быть, малокровие или давление резко изменилось... Жалкая попытка самоуспокоения. А в глубине души шевельнулось неосознанное пока предчувствие беды. Мельком взглянула на часы – анализировать вспышки интуиции некогда, скоро встанет Костя, а завтрак еще не готов.

На сковороде подрумянивалась последняя гречневая котлета, когда на кухне появился муж.
– Что это за вонь? Опять что-то сгорело?
Это вместо традиционного "привет", брошенного мимоходом. Фраза "доброе утро" в Костин лексикон не входила, во всяком случае, при общении с женой.
– Ты что, совсем сдурела?! Мороз на дворе – она окно разяпала!
Стиснув зубы, чтобы не наговорить мужу гадостей, закрыла окно.
– Завтрак готов?
– Да! – тарелка стукнула о стол чуть сильнее, чем нужно.

Костя сел на табурет, ковырнул вилкой в тарелке и с бесстрастным видом констатировал факт:
– Имитация котлет.
– Соответственно твоей зарплате! – не выдержала все-таки, сорвалось с языка.
Муж швырнул вилку на стол:
– Я могу, вообще, не есть!
– Ну и черт с тобой!

Неожиданно для себя самой Катя расплакалась. Закрыла лицо ладонями, пытаясь подавить рыдания; сквозь пальцы потекли слезы. Костя растерялся: рыдающая Катя – явление крайне редкое.
– Катя, ну что ты, в самом деле?! Катя, перестань, слышишь?!
– Ой, да отстань ты от меня!
Выскочила из-за стола, присела на край подоконника, прижалась мокрой щекой к холодному стеклу.
– Чего ты бесишься с самого утра?!
– Не могу так больше, не могу!

Костя, чертыхнувшись вполголоса, потянулся за сигаретами, чиркнула спичка, медленно поплыл к потолку серебристый дымок. Катя знала: муж курит только, когда нервничает. Несколько минут напряженную тишину нарушали лишь прерывистые всхлипывания.
– Слезь с подоконника, простудишься! – голос звучал глухо. – Катя! Я тебе говорю?!

От стола до окна всего один шаг. Как иногда бывает трудно сделать этот единственный шаг. Они оба это знали... Катя не услышала, а скорее спиной почувствовала, что Костя встал. А вдруг сейчас он повернется и уйдет, как уходил уже один раз, только теперь навсегда?! Пусть! Пусть случится то, чему суждено случиться! Только бы прекратилась эта двухлетняя пытка...

Костя глубоко вздохнул и шагнул вперед, – словно в омут бросился. Легко, как пушинку, подхватил жену на руки, вернулся к столу, сел вместе с ней на табурет. Катя молча приникла к широкой груди мужа, закрыла глаза. Как давно уже не сидела она у него на коленях! Забыла даже, когда... Костя нерешительно провел пальцами по ее волосам.
– Катя, котенок, не надо плакать!

Котенок?! Она замерла, затаила дыхание, не веря своим ушам.
– Я не хотел тебя обидеть. Ты прекрасно готовишь... Сейчас всем трудно. Потерпи, милая, должны же мне когда-нибудь выдать эту проклятую задолженность. Ну не могу я грабить на больших дорогах или стоять на "толчке" с зубной пастой и сигаретами… Прости, не могу… Не плачь, пожалуйста, я что-нибудь придумаю!
Бог ты мой, как объяснить ему, что дело не только и не столько в деньгах?! Можно не поспать пару ночей – написать курсовую, как-то перекрутиться, у кого-то занять... А вот ласку, внимание и понимание ни за какие деньги не купишь. В первые годы семейной жизни муж часто говорил ей: "Ты для меня и друг, и жена, и любовница..." Теперь вот – только жена...

Костя осторожно приподнял Катину голову, заглянул в заплаканные изумрудные глаза, вытер ладонью слезы со щек.
– Не надо, чтобы Артемка видел, как ты плачешь... Все будет хорошо! – и, шутливо чмокнув жену в покрасневший нос, встал. – Я опаздываю на работу, извини!

Катя не могла поверить: перед ней был прежний Костя. Может быть, все еще наладится, и удастся им растопить лед отчуждения?! И опять станет муж ласковым и нежным?! И рассосется, наконец, тот сгусток обиды и боли, что прячет она глубоко в душе?! И сумеет все-таки простить Катя мужа не на словах, а в сердце своем?! Вот уж действительно – надежда умирает последней...
... Не видела Катя, как, захлопнув за собой входную дверь, Костя облегченно вздохнул, словно человек, наконец-то исполнивший тяжелый, неприятный долг.

 

III

  Дверь химлаборатории закрыта на замок. Разумеется! Маша, как обычно, опаздывает на работу. Она появится минут через десять после начала лекции и с очаровательной улыбкой промурлычет:
– Я немножко опоздала...

Воистину, перефразируя знаменитое латинское изречение, "что позволено красавице, того нельзя дурнушке". А Маша была красива. Чувственной, яркой, сразу же бросающейся в глаза красотой. Великолепная холеная кошка! Она появилась в институте пару лет назад и сразу же стала центром всеобщего внимания. Необыкновенно обаятельная и женственная – ею восхищались все: от первокурсника до убеленного сединой декана факультета.

Впервые она предстала пред очами сурового декана в соблазнительном полупрозрачном наряде и безапелляционно заявила:
– Я хочу у вас работать.
Такой откровенной наглости декан не ожидал.
– Кем это, позвольте вас спросить?! – насмешливый взгляд скользнул по точеной фигурке.
Маша, ничуть не смутившись, достала из элегантной сумочки документы.
– Вообще-то я – кандидат наук. А по специальности – биохимик.

Взгляд декана стал серьезным:
– Это существенно меняет дело. Прошу вас, присядьте.
Некоторое время он внимательно изучал бумаги, а девушка со скучающим видом созерцала потолок.
– Вы закончили аспирантуру при киевском университете?! – в тоне чувствовалось уважение.
– Да, – прозвучало просто, без всяких эмоций, словно быть кандидатом наук в двадцать шесть лет – нечто само собой разумеющееся.
Декан внимательно всмотрелся в красивое умное лицо, покрытое искусным макияжем:
– Мне кажется, вы у нас учились... Точно! Учились и весьма неплохо...
– Совершенно верно! – холодно прервала его Маша.

В голосе прозвучало нечто такое, что мудрый педагог сразу понял: вдаваться в воспоминания не стоит.
– На какой кафедре вы хотели бы работать: химии или биологии? У меня есть два вакантных места.
– Это выяснится после того, как я познакомлюсь с преподавательским составом обеих кафедр.
Это окончательно убедило главу факультета, что сидящая напротив обворожительная молодая особа знает себе цену, и ей, что называется, "палец в рот не клади". Тем не менее, он протянул девушке руку со словами:
– Надеюсь, мы сработаемся!
– Не сомневаюсь в этом! – в сопровождении милой улыбки прозвучало в ответ.

Декан редко ошибался в людях, не подвела его интуиция и на этот раз. Очень скоро Маша стала "душой" факультета, оставаясь при этом талантливым ученым и хорошим преподавателем. Студенты ее боготворили. На лекциях Марии Николаевны Королевой посещаемость была стопроцентной. Один только недостаток был у Маши – она постоянно опаздывала на работу, хотя жила рядом с институтом. На первых порах декан пытался с этим бороться, но вскоре "махнул рукой". Тем более, студенты никогда не жаловались, не разбегались, а терпеливо ожидали своего очаровательного преподавателя.
Чтобы познакомиться с коллективом, Маше потребовалось совсем немного времени.
– Я буду работать на кафедре химии, если Вы не возражаете, Александр Васильевич!
– Почему я должен возражать?! Но среди биологов больше молодежи, там вам было бы веселее.
– Я сюда не веселиться пришла, а работать.

Декан усмехнулся:
– С вами не соскучишься!
– Это я вам гарантирую!
– Ну что ж, пойдемте, я покажу вам ваше рабочее место.
Войдя в кабинет, Маша, к удивлению декана, прежде всего, подошла к окну. Когда она обернулась, на выразительном лице было разочарование.
– Вам не понравился пейзаж?! – в вопросе сквозила насмешка.
– Александр Васильевич! Вы можете считать меня капризной и взбаламошенной, но я прошу вас... очень прошу! Нет ли комнаты, с окнами, выходящими на противоположную сторону? Я не стану объяснять почему, но для меня это важно!
– Только аудитории...
– И химлаборатория!
– Помилуйте, Мария Николаевна! Кандидату наук не место в лаборантской...
– И все же!
– Чего не сделаешь для красивой женщины! Пусть будет по-вашему, если, конечно, Екатерина Александровна ничего не имеет против.

Так Маша "поселилась" в лаборатории. Кате сразу же понравилась эта молодая, уверенная в себе женщина.
– Не кафедра, а дом престарелых, – объяснила ей Маша странный выбор рабочего места, – мы обе, к счастью, выпадаем из этого печального списка и, думаю, подружимся.

Они, действительно, подружились. Тихая, замкнутая, "серенькая" Катя и яркая, эмоциональная, разбитная Маша. Очевидно, согласно принципу "противоположности сходятся". Маша буквально излучала оптимизм и жизненную силу, общаться с ней было легко и приятно. Она никогда не давала себя в обиду, но и не шла на конфликты, превращая в шутку любую щекотливую ситуацию. Создавалось впечатление, что у этой девушки нет никаких проблем, и ни одна тучка не омрачает безоблачный горизонт ее безмятежного существования. Судя по количеству и качеству Машиных нарядов, в деньгах она не нуждалась. Катя лишний раз убедилась в этом, побывав у нее в гостях. Маша жила одна в уютной двухкомнатной квартирке, где каждая вещь свидетельствовала о хорошем вкусе хозяйки. Присутствия мужчины в интерьере квартиры заметно не было. На работе все знали, что у нее есть любовник, но дальше этого факта познания досужих сплетников не простирались. Все попытки проникнуть в ее личную жизнь, тем более в прошлое, Маша мягко, но решительно пресекала. Катя не была любопытна, считала: если захочет – расскажет сама. Девушка молчала.

Когда в институте выпадала свободная минутка, Маша почти всегда проводила время возле единственного окна лаборатории. Открывающийся оттуда вид, с точки зрения Кати, был ничем не примечателен: обыкновенная улица, снующие туда-сюда машины, спешащие по своим делам пешеходы, высотные жилые дома напротив, а в конце квартала, наискось от института – пятиэтажное здание областной больницы.
Однажды, когда Маша, в очередной раз, с задумчивым видом созерцала городской пейзаж, присев на подоконник с сигаретой, Катя поинтересовалась:
– Что ты там находишь интересного?
– Ничего, – спокойно ответила девушка, – просто мне нравится смотреть в окно.
"Что ж, у каждого свои странности!" – решила Катя и больше к этому вопросу не возвращалась.

 

 

IV

Открыв дверь, Катя вошла в лабораторию. Тонкий нежный аромат тотчас же окутал ее прозрачной вуалью. Столь чарующий запах могли издавать только живые цветы. Она включила свет и обвела взглядом комнату. Так и есть! На ее столе – в литровой банке – огромный букет великолепных "королевских" нарциссов. Катя мягко улыбнулась: "Андрей!". Когда-то в шутку она сказала, что понедельник – тяжелый день и, поэтому никаких приятных сюрпризов ждать не приходится. С тех пор каждый понедельник в лаборатории появляется букет цветов. Как бы рано она ни пришла на работу, он уже стоит на столе или на подоконнике. Катя с Машей знают, что никто кроме Андрея принести цветы не может, но парень молчит, молчат и они. Розы, гвоздики, хризантемы, орхидеи... – невозможно перечислить все ароматное разнообразие, побывавшее в этих стенах. Андрея не остановили ни зима, ни цены. Букет украшал интерьер с понедельника по пятницу, а следующая неделя начиналась с новых цветов. Катя никогда не забирала их домой – не хотела ненужных объяснений с мужем, тем более что никакой вины за собой не чувствовала. Не трогала их и Маша, понимая, что цветы предназначены не ей. Так продолжалось уже полгода. Кате нравились эти ненавязчивые рыцарские знаки внимания. Костя не баловал ее цветами; даже когда с деньгами было полегче, всегда предпочитал подарить какую-то вещь, что-нибудь "нужное в хозяйстве". Как и все женщины, Катя любила цветы, и как иногда хотелось ей хотя бы одну розочку или гвоздичку! И вот теперь – надо же! – каждую неделю ей дарят по роскошному букету, ничего не требуя взамен.

Катя ласково погладила шелковистые граммофончики. Какие же они нежные, хрупкие, желтые, словно цыплята... Желтые! Наконец-то тревожное чувство, промелькнувшее при первом взгляде на букет, обрело четкие формы. Андрей никогда не приносил желтых цветов! Что же случилось на этот раз?! Откуда этот цвет разлуки?! Растерянный взгляд случайно остановился на настенном календаре. Как же она могла забыть?! На этой неделе начинается защита дипломов, в воскресенье – выпускной, вчерашние студенты станут дипломированными специалистами и разъедутся кто куда. Скорее всего, уедет и Андрей. Внезапно тоска сжала сердце, закралась в душу леденящим холодком. Этот загадочный молчаливый парень вместе со своими цветами незаметно стал частью Катиной жизни, в которой было не слишком-то много хорошего. Неужели в следующий понедельник она войдет в лабораторию и не увидит на столе нового чудесного букета?! Никогда больше не увидит?! И не появится в дверном проеме высокая атлетическая фигура в черном, и приятный, чуть хрипловатый голос с мягким, едва уловимым акцентом не произнесет: "Доброе утро, Катя! Как Ваши дела?"?!

Не снимая старенького, давно вышедшего из моды пальтишка, Катя опустилась на стул, спрятала лицо в желтых лепестках, закрыла глаза, вдыхая полной грудью теплый волнующий запах. Память услужливо вернула ее в середину сентября прошлого года... Паркет в коридоре требовал ремонта уже несколько лет. Некоторые дощечки отклеились и, приподнявшись над уровнем пола, грозили не смотрящим под ноги студентам и преподавателям, в лучшем случае синяками и ушибами. На все жалобы проректор отвечал, что средств на починку паркета институту не выделено, и нужно ходить аккуратнее. Весьма "благоразумный" совет! Студенты иногда спотыкались, но все обходилось более-менее благополучно... Кто решил, что химическая лаборатория должна находиться в одном конце коридора, а аудитории, в которых преподавалась химия, в другом – для Кати по сей день оставалось загадкой. Предельно ясно было лишь одно – данное решение поражало своей безмозглостью, поскольку чуть ли не каждый день приходилось носить штативы и подносы с пробирками и колбами, наполненные реактивами, из химлаборатории в аудитории и обратно по поломанному паркету, как по минному полю. Возможно, если бы проректор по хозяйственной части хоть раз прошел по коридору с двумя-тремя дюжинами полных пробирок на огромном подносе, он посмотрел бы на эту проблему по-другому.

Так или иначе, но проводить занятия было нужно, и Катя, совмещавшая должности преподавателя, младшего научного сотрудника и лаборанта (после очередного "сокращения штатов"), вынуждена была носить эти проклятые пробирки, осторожно лавируя между поломанными дощечками, словно корабль среди рифов.

За время работы в институте она благополучно продела эту рискованную операцию не одну сотню раз. И надо же такому случиться, чтобы двадцать третьего сентября (поразительно, она запомнила даже число!) каблук новых Катиных туфель (результат немыслимой экономии) зацепился за одну из злополучных дощечек. Женщина споткнулась и, мучительно пытаясь удержать равновесие, по инерции побежала вперед. Пробирки жалобно зазвенели...

Тщетная попытка! Неумолимый закон земного притяжения неминуемо привел бы Катю прямиком на паркетный пол в кучу осколков, если бы чьи-то сильные пальцы не вцепились "железной хваткой" в ее локти. Поднос столкнулся с чем-то, и она врезалась в него грудью. На мгновение от боли перехватило дыхание и потемнело в глазах.

Когда зрение обрело прежнюю четкость, Катя увидела прямо перед собой белоснежную рубашку, на которой медленно расплывались пятна реактивов из перевернутых, но на удивление целых, пробирок. Под рубашкой вырисовывались великолепные контуры мужского торса, которым, пожалуй, позавидовал бы сам Сильвестр Сталлоне. Словно по ступенькам, ее взгляд поднялся по пуговицам рубашки вверх, к наглухо застегнутому воротнику, что обхватывал могучую шею, которую венчала голова античной статуи с классически правильными, мужественными чертами исключительно красивого лица. Оливкового оттенка щеки были тщательно выбриты, волевой подбородок украшала чуть заметная ямочка. Безукоризненная белизна рубашки еще больше подчеркивала матовую смуглость кожи. Темные, чувственные, резко очерченные губы, были напряженно сжаты, идеально прямой нос совершенен. Под широкими иссиня-черными бровями сверкали бездонные антрацитовые глаза с голубоватыми белками. Их взгляд был бы, пожалуй, чересчур суров, если бы его несколько не смягчали необыкновенно длинные, загнутые кверху, пушистые, словно у девушки, ресницы. Зачесанные назад, цвета вороньего крыла, волосы, столь густые, что невольно напрашивался вопрос: не ломаются ли расчески в этой шикарной гриве, открывали высокий чистый лоб. Во всем облике незнакомца ощущалось благородство и мужественность. Будучи отнюдь не маленького роста, Катя едва доставала своему спасителю до плеча. Сколько же ему могло быть лет? Двадцать два-двадцать четыре – не более, но выглядел он старше, возможно, благодаря серебристой пряди пальца в три шириной, белевшей в смоляной шевелюре чуть правее середины лба и терявшейся на макушке. Впервые перед Катей предстал столь совершенный (во всяком случае, внешне!) образец мужчины. Она не смогла сдержать легкий возглас восхищения, помимо воли сорвавшийся с губ. Парень тотчас же воспользовался этим, чтобы заговорить.

– Вы в порядке?! – в низком, с приятной хрипотцой голосе прозвучало искреннее участие.
– Да... спасибо, – пробормотала Катя, к немалому своему удивлению чувствуя, что краснеет под пристальным взглядом этих удивительных глаз. – Спасибо большое... Если бы не вы...
– Пустяки! – мягко, но решительно прервал он неуклюжие изъявления благодарности. – Позвольте, я вам помогу, – и осторожно забрал у нее поднос...
– Что случилось?! – огромные, темно-янтарные с золотистыми искорками, Машины глаза стали еще больше, когда Катя в сопровождении своего спасителя вернулась в лабораторию.
– Я "обновила" свои туфли, – попыталась пошутить Катя, – если бы не... – она обернулась к парню.
– Андрей, – подсказал тот.
– Если бы не Андрей, я неминуемо приземлилась бы на пол.
– Черт! Этот осел завхоз... – вырвалось у Маши (она принципиально никогда не называла проректора по хозяйственной части его полным “титулом”). – Ты не ушиблась, Катюша?!
– Все нормально! Не волнуйся, Машенька!

Маша перевела взгляд с Кати на Андрея. Ее глаза сверкнули восхищением, но тотчас же прикрылись длинными накрашенными ресницами.
Внезапно она хмыкнула:
– Мда-а! Рубашечке-то, похоже, пришел конец!
– Боже мой! Ваша рубашка! – опомнилась Катя. – Снимайте скорее, я попробую отстирать! К счастью, среди реактивов не было кислот...
– Нет-нет! Не нужно! – воскликнул Андрей, пожалуй чересчур поспешно.

На какое-то мгновение его лицо словно окаменело, но тотчас же, подобно легкому ветерку, по губам скользнула мимолетная улыбка, обнажая превосходные зубы, явно не нуждающиеся в стоматологических орудиях пытки.
– Не думаю, что стирка ей поможет! Кроме того, она никогда мне особенно не нравилась. Я просто поеду домой и переоденусь.
– Весьма разумное решение! – усмехнулась Маша.
– Теперь я ваша должница, Андрей! – Катя благодарно улыбнулась.
– Вы легко можете вернуть свой долг, – в его голосе звучало мягкое поддразнивание.
Их взгляды встретились, и Кате показалось, что его глаза расширяются, обволакивают ее мягким, волнующим теплом, и она летит в сладостную, манящую бездну.
– Каким же образом?! – не в силах оторваться от этих гипнотизирующих глаз, прошептала она слегка охрипшим голосом.
– О-ля-ля! – многозначительно протянула Маша.

Андрей с нескрываемым интересом оглядел стеллажи со всевозможными колбами, пробирками и ретортами:
– Предоставьте мне возможность ежедневно работать в лаборатории. Поверьте, я вам не помешаю, – прибавил он с обаятельной улыбкой.
Краем глаза Катя заметила, что Маша едва сдерживает смех. Катя никогда не была кокеткой, но она была женщиной, и ответ Андрея слегка задел ее самолюбие.
– Пожалуйста! – сказала она сухо.
– Поверьте, Катя, в данную минуту вы сделали для меня несравненно больше, чем та пустяковая услуга, которую я имел честь оказать вам.
И невозможно было определить, говорит он серьезно или шутит...

Маша долго еще задумчиво созерцала закрывшуюся за Андреем дверь. Наконец, она уселась на свое привычное место на подоконник и, сделав пару сигаретных затяжек, произнесла:
– Знаешь, что я скажу тебе, подруга?! Еще ни разу в жизни мне не приходилось видеть такого шикарного мужика, а я повидала их достаточно, можешь мне поверить.
Не отвечая, Катя мыла пробирки, пожалуй, слишком уж тщательно. Ее молчание не обескуражило Машу, и та продолжала, отлично зная, что подруга ее слушает:
– Но парень непрост. Ох, как непрост, попомнишь мое слово! Какие глазищи, а! Видела?! Просто – мороз по коже! Мне показалось, что он говорит с каким-то едва уловимым акцентом. А смуглый-то! Может быть, он какой-нибудь мексиканец или, в крайнем случае, цыган?
– Не говори глупости! – не выдержала Катя.
– Я никогда раньше не видела его в институте. А ты?
– Нет!
– На первокурсника он явно не похож... Может быть, перевелся откуда-то? Надо будет разузнать... Что ты об этом думаешь?
– Я думаю, что он интересует тебя гораздо больше, чем требуется!
– Требуется для чего?! – в Машином голосе явственно звучала насмешка.
– Мне пора на лабораторную, – отрезала Катя, хлопнув дверью чуть сильнее обычного.
Она была раздосадована больше на себя, чем на Машу. Не желая признаваться в этом даже самой себе, Катя заинтересовалась таинственным незнакомцем ничуть не меньше подруги. Откуда у него в волосах эта белая прядь? Что пришлось пережить ему, через какие испытания пройти, прежде чем неумолимая Судьба поставила несмываемое клеймо на эту великолепную шевелюру?! А, может быть, – и на душу?! Как он красив! Боже правый! Машка права: прекрасен настолько, насколько и загадочен. Интересно, почему он так резко отказался снять рубашку? Такой фигурой, по праву, можно гордиться, а робким ее обладателя никак не назовешь. Что-то здесь не так!

Ночью, ворочаясь в постели без сна, Катя поймала себя на мысли, что весь день думала только об Андрее.
Утром она собралась на работу быстрее обычного. Но Андрей не пришел, не появился он и на следующий день. Неожиданно Катя почувствовала разочарование. Что же с ней происходит?! Молодая женщина попыталась разобраться в своих чувствах. Неужели она влюбилась, как семнадцатилетняя дурочка в первого встречного мальчишку?! Нет! Конечно же, нет! Об этом смешно даже подумать! Она не влюблена, прежде всего, потому что... не имеет на это права. У нее есть семья – муж и сын. Независимо от того счастлива она или нет, Катя – замужняя женщина. И этим сказано все! Столь твердые моральные принципы воспитала в ней мать. Катя не могла сказать, была ли та счастлива с ее отцом, который частенько сильно "закладывал" и был не прочь поволочиться за каждой юбкой. Но мать свято хранила ему верность и, кажется, любила. Во всяком случае, после его смерти она так больше и не вышла замуж.

Так что же все-таки чувствует Катя к Андрею?! Эта мысль не давала ей покоя. Почему она не могла отвести от него глаз? Потому, что он был красив, неимоверно красив, и она действительно любовалась им, как любовалась бы всяким, столь же совершенным произведением искусства. Так неужели же это неординарное произведение природы не должно было привлечь ее внимание?! Кроме того, он и впрямь интересовал ее... как интересует и будоражит любопытство все необычное и загадочное... Разложив мысли "по полочкам", Катя успокоилась.

Через несколько дней после происшествия, Маша, все это время ходившая с заговорческим видом, торжественно объявила:
– Катюха, я собрала сведения о твоем спасителе!
– Я тебя об этом не просила!
– Неужели тебе не интересно?!
– Абсолютно!
– А-а! – лукаво протянула Маша. – Ну, как хочешь!

Раздираемая любопытством Катя постаралась придать голосу как можно больше равнодушия:
– Ладно! Выкладывай, что там у тебя?!
Но обмануть Машу было не так-то просто. И Катин притворно безразличный тон нисколько не ввел ее в заблуждение. Она ласково обняла подругу за плечи:
– Ну признайся, что сгораешь от желания узнать, кто он такой!
Поистине, эта чертовка обезоруживала своим обаянием! Обижаться на нее было просто невозможно!
– Да! Да! Да! – засмеялась Катя. – Я хочу знать, кто он такой! Сдаюсь!
– Итак! – важно, словно читала доклад в научном обществе, произнесла Маша. – Дамы и господа! Позвольте вам представить: Стрельцов Андрей Антонович, двадцать три года. Национальность неизвестна, но, судя по фамилии – русский. Впрочем, каждый волен оставаться при своем мнении! Учится на нашем факультете. Перевелся из Киевского университета, претендент на "красный" диплом. В общем-то, ему только и осталось, что написать диплом, поскольку все пять курсов он отучился в Киеве. Какого черта он перевелся – непонятно, но, думаю, на это должны быть весьма веские причины. В деньгах он явно не нуждается. Я поняла это сразу, как только увидела рубашечку, которую ты ему так изрядно подпортила.
– Рубашка, как рубашка, – пожала плечами Катя.
– Не скажи! На нем очень хорошие вещи – настоящие фирменные, а они стоят довольно дорого. Так что, подруга, долларов на двадцать пять-тридцать ты его накрыла.
– Бог ты мой! – ахнула Катя.
– Не падай в обморок! Думаю, для него это – мелочи. Кстати, ты почувствовала, как от него обалденно пахнет?!
– Я как-то не принюхивалась! – усмехнулась Катя.
– А напрасно! Это – "Jaguar" – "чистая" Франция! "Утонченный аромат мужественного, элегантного мужчины..." – процитировала Маша рекламный проспект. В этих вещах она разбиралась великолепно.
– От общаги он отказался, – продолжала всезнающая Машка, – снимает квартиру где-то на окраине города. Никому еще не удалось побывать у него в гостях. Между прочим, общественным транспортом их сиятельство не пользуется! Видела, во дворе стоит шикарная красная иномарка с киевскими номерами?
– Нет, я не обращала внимания.
– Да на что ты вообще обращаешь внимание?! – возмутилась Маша. – Обалденная тачка! "Ferrary 328"! Из машин этого класса лучше только "Ferrary Testarossa"!

И Маша начала рассказывать о достоинствах спортивных машин фирмы "Ferrary". Кате ни о чем не говорили все эти кубические объемы двигателей и лошадиные силы. Иногда она спрашивала себя: существуют ли такие вопросы, в которых Маша не разбиралась бы?! Создавалось впечатление, что – нет.
Произведя сравнительную характеристику двух машин и перечислив все их достоинства и недостатки, Маша вернулась к интересующей Катю теме:
– Вообще, скажу я тебе, личность он – весьма загадочная. Ничего не известно ни о его семье, ни о том, откуда у него такие деньги... Друзей у него нет, врагов, насколько я знаю, тоже. В коллективных походах "на пиво" он никогда участия не принимает. Может быть, потому что – "новенький", но думаю, причина не в этом. Кстати, о личной жизни нашего героя тоже ничего неизвестно. Во всяком случае, с женщиной его никто не видел. Весьма интересная деталь: как бы ни было жарко, он никогда не расстегивает верхнюю пуговицу на рубашке. Помнишь, как он дернулся, когда ты предложила постирать эту злополучную рубашечку? Не думаю, чтобы причиной тому была излишняя скромность.

Катя задумчиво кивнула.
– Андрей довольно часто посещает тренажерный зал, – продолжала свой "доклад" Маша. – Фигура у парня, конечно, потрясающая! Так вот, футболки на нем – под самое горло, а принимать душ после тренировок он всегда уезжает домой. Короче говоря, никому еще не удалось полюбоваться его обнаженным торсом. А посмотреть там есть на что, не сомневаюсь! Вряд ли такое странное поведение объясняется интеллигентностью. Что-то за этим кроется! Какая-то тайна!

Катя рассмеялась:
– Где ты раздобыла все эти сведения?!
– Сорока на хвосте принесла!
– По-моему, Машка, ты влюбилась!
– Я?! А впрочем, почему бы нет?! Но, увы, мне "не светит"! – озорная улыбка заиграла на чувственных губах. – Достаточно было видеть, как он смотрел на тебя, чтобы понять, кому отдает предпочтение наш герой.
– Машка! – возмущенно воскликнула Катя. – Что ты несешь?! Я и этот мальчик?! Ты сошла с ума! И потом, не забывай, что я замужем!
– Дело не в возрасте, – серьезно ответила Маша. – Катюша! Я же вижу, что у тебя с Костей не ладится!
– Много ты в этом понимаешь! – вырвалось у Кати.
Но она тотчас же пожалела о своих словах, заметив, как помрачнела девушка.
– Машенька! Прости, ради Бога!

Маша натянуто улыбнулась:
– Все о'кэй!
На этом разговор и закончился. В свои двадцать восемь лет, несмотря на красоту, ум и хороший характер, Маша все еще не устроила личную жизнь. И хотя она частенько говорила, что свобода ей дороже всего, Катя прекрасно понимала, что втайне каждая нормальная женщина мечтает о семье, о любящем, заботливом муже и, наконец, о ребенке. Сама ли Маша была виновата или так сложились обстоятельства, но всего этого она была лишена...

Андрей появился через неделю, и с тех пор стал приходить каждый день. Он, как и пообещал, никому не мешал, сидел себе тихонько в уголке и копался с реактивами и пробирками. Вскоре хозяйки лаборатории привыкли к нему, и, если парень задерживался, начинали волноваться: куда подевался Андрюша? Катя дала ему ключ от лаборатории, и он приходил и уходил, когда считал нужным. Андрей был прекрасно воспитан, безукоризненно вежлив, но молчалив, чтобы не сказать, замкнут. Даже "заводной" Маше с большим трудом удавалось разговорить его. Кроме того, создавалось впечатление, что он всегда говорит лишь то, что считает нужным сказать и ни на словечко больше. Так, на ее вопрос, с какой это стати он перевелся к ним, а не заканчивал учебу в Киеве, Андрей ответил предельно лаконично:
– На то были свои причины!

И больше ничего "вытянуть" из него не удалось.
...Маша постоянно подтрунивала над подругой, утверждая, что "рыцарь печального образа" влюблен в нее без памяти. Было ли это правдой или всего лишь плодом Машиного богатого воображения – неизвестно, поскольку, Андрюшина "любовь" (если таковая действительно существовала) не проявляла себя ни словами, ни поступками, не считая еженедельных букетов на Катином столе и странных взглядов, которые парень частенько украдкой бросал на нее. От таких, случайно пойманных, взглядов женщину бросало то в жар, то в холод, и она предпочитала пореже смотреть в эти бездонные глаза, полыхавшие иногда мрачным огнем, точно адское пламя, пожирающее душу, стремилось вырваться наружу.

Как-то, в начале ноября, Катя задержалась на работе чуть дольше обычного. Артемка уехал на каникулы к бабушке, Костя работал допоздна, и спешить домой не было необходимости. На улице лил дождь – мелкий, нудный осенний дождь, не прекращавшийся уже неделю. Казалось, что одежда, волосы, сам воздух насквозь пропитались холодной влагой. Покидать уютную лабораторию не хотелось, и молодая женщина наслаждалась тишиной и одиночеством, грея озябшие пальцы о чашку с крепким чаем и задумчиво наблюдая, как по оконному стеклу сбегают струйки воды.

Когда Катя, наконец-то, вышла из института, уже начинало смеркаться. Поеживаясь от холода и стараясь обходить лужи, она побрела домой. Внезапно красная иномарка, резко затормозив, преградила ей дорогу.
– Садитесь, Катя, я отвезу вас домой. – Андрей вышел из машины и распахнул перед ней дверцу.
– Да нет, спасибо, я автобусом, – соврала Катя, поскольку денег на автобус у нее не было.
– Я думаю, здесь вам будет удобнее, чем в автобусе, – парень улыбался, щурясь от висевшей в воздухе водяной пыли. На черных кудрях поблескивали капельки дождя.

Уже не первый раз Катя подумала, что вызывающий цвет автомобиля как-то не соответствует характеру Андрея. Ему больше подошла бы черная или белая машина, особенно, учитывая, что в одежде парня присутствовали только два этих цвета. Бесспорно, они очень "шли" ему, но создавалось впечатление, будто он носит траур. А, может быть, так оно и было? Еще одна "загадка от Андре", по меткому выражению Маши.
Внутри иномарка оказалась еще шикарней, чем снаружи. Никогда раньше Катя не ездила в таких машинах. Она удобно устроилась на внушительном сидении с меховым покрытием "под шкуру ягуара". Играла тихая музыка, по ветровому стеклу бесшумно сновали дворники. Большие красивые руки Андрея уверенно лежали на руле, чеканный профиль четко вырисовывался на фоне запотевшего стекла. Скосив глаза, Катя украдкой любовалась этими благородными чертами до тех пор, пока что-то не попало ей в глаз. Женщина отчаянно заморгала, на ресницах показались слезы, но боль не проходила. Катя полезла в сумку за зеркальцем и платком.

Андрей заметил ее движение:
– Что-то не так?!
– Наверное, соринка в глаз попала...
Он остановил машину и включил в салоне свет.
Тщетно Катя пыталась уголком носового платочка извлечь посторонний предмет, слезы застилали глаза, и она ничего не могла разглядеть в крошечное зеркальце.
– Давайте, я попробую, – на лице Андрея появилось сочувствие.
– Спасибо, я сама!
– Катя! – что-то в голосе парня заставило молодую женщину насторожиться, ей показалось, что в нем зазвенела боль. – Почему вы меня боитесь?! Мне кажется, я не давал для этого повода. Уверяю вас, я не маньяк и не убийца! Поверьте, я не сделаю ничего, что могло бы повредить вам! Никогда, Катя, слышите, никогда!

Последняя фраза прозвучала с таким жаром, что Катя была немало удивлена. Внезапно всплыли в памяти слова Маши: "Мне кажется, что за этой изысканной вежливостью и хорошими манерами, за нарочитой холодностью скрывается необузданный дикий темперамент". Была ли она права? Во всяком случае, такой взрыв эмоций Катя наблюдала впервые. Отразились ли эти мысли на ее лице, или Андрей понял, что "перегнул палку" и вышел из образа, но он быстро овладел собой и произнес уже совершенно спокойно:
– Так вам помочь или вы предпочитаете мучиться?!
– Помоги! – Катя сказала это так тихо, что Андрей скорее догадался по движению губ, чем услышал ее слова.
Он забрал у нее платок и осторожно приподнял голову за подбородок. Бог ты мой! Какие у него были руки! Сильные, ласковые... Катя была потрясена: неужели он действительно любил ее?! Сколько же требовалось мужества, чтобы так тщательно скрывать свои чувства?!

Андрей наклонился к ней так близко, что Катя ощутила его дыхание на своем лице. Восхитительный аромат французских духов смешивался с запахом дорогих сигарет, образуя вокруг парня неповторимую ауру. Бездонные глаза в ореоле пушистых ресниц влажно блестели всего в двух десятках сантиметров от ее глаз. И вновь, как в первый раз, Кате показалось, что эта мерцающая бездна обволакивает ее, затягивает, манит куда-то в черные глубины... И внезапно ей захотелось, не задумываясь ни о чем, ринуться в эту пропасть, ощутить вкус его волнующих, слегка приоткрытых губ, и хоть на несколько минут почувствовать себя любимой, желанной и... счастливой. Она судорожно вздохнула.
На какое-то мгновение женщине показалось, что он сейчас поцелует ее, но Андрей, осторожно проведя краешком платка по ее нижнему веку, сказал внезапно охрипшим голосом:
– Это была ресница... – и лишь задержал ее лицо в своих ладонях чуть дольше, чем это было необходимо...

 

 

V

  Воспоминания прервала как всегда опоздавшая на работу Маша. Она принесла с собой ощущение весенней свежести (невзирая на мороз на улице), пленительный запах французских духов и чарующую, ей одной присущую улыбку.
– Привет, Катюха! Я немножечко опоздала... – прозвучало традиционное приветствие.
Катя тоже невольно улыбнулась – каждое утро Маша начинала именно с этой фразы.
– Привет!
– Меня никто не искал?
– Все знают, что это бесполезно!

Маша засмеялась. Смех у нее был такой же обворожительный, как и она сама – словно зазвенели, отразившись эхом от пробирок, хрустальные колокольчики.
– Смотри, что я с собой сотворила! – девушка жестом, полным грации и изящества, откинула с головы капюшон дорогой кожаной куртки.

Катя невольно сощурилась: Машка умудрилась выкрасить волосы в огненно-рыжий цвет. Небрежно перехваченные на макушке заколкой, пушистые после химической завивки, волосы золотым водопадом лились на плечи, обтянутые стрейчевым свитерком леопардовой расцветки. Экстравагантный цвет волос еще больше подчеркивал красоту янтарных Машиных глаз. На прошлой неделе она была жгучей брюнеткой, перед этим – шатенкой, но никаким покраскам и завивкам не удавалось испортить ее прекрасные кудри, натуральный цвет которых даже сама Маша едва ли могла вспомнить.
– Довольно смело, но тебе идет! Сейчас ты похожа на рыжую кошку.
– Я и есть – кошка, – усмехнулась Маша. – Кошка, которая гуляет сама по себе... А ты почему такая грустная? Случилось что-то?!
– Нет! Ничего не случилось. Просто... неважно себя чувствую.
– То-то я смотрю, ты сегодня бледная какая-то! Тёмку к бабушке уже отправила?!
– Завтра поедет. Сегодня – последний день четверти.
– Отправляй ребенка и перебирайся на недельку ко мне, хоть отдохнешь немного.
– Ну да! А Костя?! Как же я его брошу?!
– Носишься со своим Костей, как дурень со ступою! Было бы с кем! Большего эгоиста, чем твой муж, я еще не встречала. Он из тех мужчин, которые будут подыхать с голоду, но сами в жизни не подойдут к плите.

Катя промолчала – подруга была права.
– А чего это ты сидишь в пальто?! Тоже только что пришла?!
– Нет, я здесь уже давно! У меня нет первой пары, сейчас буду проверять лабораторные по "неорганике" у первокурсников.
– Андрюшка не приходил? – Маша закончила прихорашиваться перед зеркалом и, обернувшись к Кате, заметила на столе цветы. – Ага! Приходил! Обалденный букет!
– Я его еще не видела.
– Ну, разумеется! Мальчик играет в доброго домового! Кстати, у него в четверг защита. Ты пойдешь?
– Не знаю... Ты заметила, что на этот раз цветы желтые?
– Хм! Действительно!
– Маша! – Катя замялась, тщательно подбирая слова. – Ты не знаешь, он уедет после защиты?
– А что, тебя это волнует?! Я думала, тебе безразлично! – усмехнулась девушка.

Пытаясь скрыть от глаз Маши румянец, совсем некстати заливший щеки, Катя отвернулась к шкафу и, вешая пальто, ответила сухо:
– Просто поинтересовалась!
Хитро прищурив один глаз, Маша расцвела в улыбке:
– Понятия не имею! ...Ладно, подруга, меня давно ждут студенты!
Однако, уже выйдя из лаборатории, Маша просунула голову в приоткрытую дверь и заговорческим шепотом произнесла:
– Не переживай! Твой Ромео вряд ли уедет! Декан предложил ему место на кафедре биологии. Так что, желтый букет – всего лишь хитрый ход! – и, послав Кате воздушный поцелуй, исчезла из поля зрения.

Даже под пыткой не призналась бы Катя, что нахлынувшая от этих слов радость охватила все ее существо.
Тихо напевая, она надела белый халат и, вооружившись красной пастой, достала со стеллажа внушительную стопку листов с лабораторными. Студентам повезло – у Екатерины Александровны Приходько было хорошее настроение, следовательно, двойки им не грозили.

Но не успела она проверить и десяток работ, как в дверь тихо постучали. Это был характерный стук Андрея: три коротких удара и два длинных. Катя мельком взглянула на себя в зеркальце, лежавшее в ящике стола. Господи, до чего же она бледная! Ужас! Однако подкрашиваться времени не было, да она и не пользовалась косметикой, разве что, изредка помадой – Косте нравилось все "натуральное".
– Войдите, открыто! – крикнула Катя, предварительно слегка покусав губы, чтобы хоть немного вернуть им естественный цвет.
В дверях появился Андрей, как обычно, в исключительно элегантном черном костюме и белоснежной рубашке с черным галстуком – словно только что со свадьбы... или с похорон.
– Доброе утро, Катя! Как ваши дела? – пристальный взгляд впился в лицо молодой женщины.
– Доброе утро, Андрюша! Спасибо, все в порядке! А как ты?
– Спасибо, нормально! Я не помешаю?
– Что ты, конечно нет!

Обмен любезностями, ставший за полгода ритуалом, завершился. Андрей повесил на вешалку пиджак и, казалось, углубился в работу. Катя продолжила проверку лабораторных, прерванную появлением парня, однако, изредка украдкой поглядывала на него. Андрей тоже бросал на женщину свои странные взгляды, что-то чертя на листе бумаги. Это продолжалось, примерно, с полчаса. Наконец, Катя незаметно так увлеклась проверкой работ первокурсников (некоторые из них были довольно оригинальны), что перестала наблюдать за своим молчаливым "коллегой". Вот тогда-то и приземлился к ней на стол бумажный самолетик. Катя вздрогнула от неожиданности и, недоуменно повертев в руках этот летательный аппарат, обернулась к Андрею. Тот улыбался краешком рта, положив подбородок на скрещенные пальцы.

Пытаясь унять биение сердца, Катя развернула послание. Это был превосходный карандашный рисунок, точнее, ее портрет, выполненный опытной рукой талантливого художника. Она была изображена сосредоточенно склонившейся над листами бумаги с ручкой в руке. Ясно, что Андрей нарисовал ее только что. Поистине, каждый день Катя открывала в этом парне что-то новое. Казалось, вот уже она изучила его характер, привычки, склонности... но нет – именно в этот момент он поворачивался к ней совершенно неизвестной стороной своей многогранной, ни с чем несравнимой индивидуальности.
– Ты прекрасно рисуешь! – воскликнула Катя восхищенно.
– Немного! – усмехнулся парень. – Моя сестра рисует гораздо лучше.
Катя не верила своим ушам! Это были первые сведения о жизни Андрея, которые он снизошел сообщить.
– У тебя есть сестра? – спросила она осторожно, боясь спугнуть его каким-нибудь слишком уж "личным" вопросом. Но, похоже, сегодня Андрей впервые был склонен пооткровенничать.
– Есть! Она младше меня, – он помолчал немного, как бы раздумывая, стоит ли говорить дальше, однако, продолжил. – Юлька учится в Петербурге в Академии Художеств.
– А ты?! Почему ты с таким талантом не стал изучать живопись?! – в Катином голосе звучал неподдельный интерес. Неужели Андрей все-таки разговорился?!
– Во-первых, я не считаю, что у меня дар Божий! Вот Юля – другое дело! Она такие картины пишет – глаз оторвать невозможно! А я – так, дилетант-любитель, – мягко улыбнулся Андрей.
Катя не могла не заметить, с какой теплотой говорит парень о сестре.
– А, во-вторых, – продолжал он, – начертано же на вратах Рима: "Каждому – свое..."
– И все же, если не секрет, почему ты пошел на биохим? Ведь это – довольно скучная специальность.
– А вы, почему выбрали для себя эту "довольно скучную специальность"? – вопросом на вопрос ответил тот.
– Я хотела поступать в медицинский, – вздохнула Катя.
– Так в чем же дело?!
– Побоялась! Там всегда такой огромный конкурс! А ближе всего к медицине – биология и химия...
Катя не договаривала. Испугал ее не только большой конкурс, с детства она боялась крови и покойников. Поэтому знала: практические занятия в морге закончатся обмороком, а через "анатомичку" в мединституте проходят все: от хирургов до психиатров.
– А я всегда хотел заниматься биологией, а если быть более точным – генетикой.
– Вот как?! – удивилась Катя.
– Да-да! С самого раннего детства меня чрезвычайно интересовал вопрос: почему я – точная копия отца, а сестра – матери. Мы с ней совершенно непохожи. Тогда я еще ничего не знал о законах Менделя, и все эти доминантные и рецессивные признаки были для меня тайной за семью печатями.
– Андрюша, – расхрабрилась Катя, забыв, что излишнее любопытство наказуемо, – твоя семья живет в Киеве?

Его лицо, такое ясное и открытое мгновение назад, тотчас же словно окаменело.
– Нет! – резко ответил парень таким тоном, что Катя поняла: продолжение разговора вряд ли последует.
Очевидно, своими вопросами она невольно переступила ту черту, за которой таился загадочный мир Андрея, доступ куда он так тщательно охранял. Чуть приоткрытая дверца в тайну этого удивительного человека, захлопнулась перед самым носом.

Воцарилось неловкое молчание. Катя, делая вид, что работает, внимательно наблюдала за Андреем. А он сосредоточенно производил какие-то опыты, разглядывал полученные результаты в микроскоп, делал попутно записи в тетради. Катя мысленно ругала себя за поспешность. Надо же такому случиться, чтобы этот проклятый вопрос о местожительстве его семьи так опрометчиво сорвался с губ! Возможно, он сам рассказал бы ей... Хотя, вряд ли! Слишком уж он скрытен. Да и что, собственно, нового узнала она из этих неожиданных откровений?! Только то, что у него где-то есть сестра? Негусто! Казалось, Андрей вот-вот поведает ей какую-то поразительную, а возможно, и ужасную историю своей жизни, но он, как всегда, сказал лишь то, что считал необходимым сообщить, не более...

Тем временем парень взял лезвие, протер его спиртом и, совершенно хладнокровно разрезав себе палец, начал выдавливать кровь на предметное стекло микроскопа.
– Андрей! Ты что, с ума сошел?! Зачем ты это делаешь?! – ужаснулась Катя, сглотнув подступивший к горлу комок. В глазах начинало темнеть...
– Хочу проверить, как воздействуют некоторые реактивы на красные кровяные тельца... Что с вами?! Катя!
– Нет, ничего! – успела пробормотать Катя, теряя сознание.
Быстрота реакции Андрея была мгновенной. Каким-то неимоверным прыжком перескочив через стол, он подхватил падающую женщину уже у самого пола. Если бы Катя могла в эту минуту видеть его лицо, она была бы нимало удивлена тому волнению, что отразили эти, практически всегда бесстрастные, черты.
– Катя?! Боже мой, Катя! Да что с вами такое?!

Он слегка похлопал по мертвенно бледным щекам, однако это ни к чему не привело. Тогда парень осторожно опустил молодую женщину на пол, подложив ей под голову упавший со стола учебник химии, и бросился к стеллажу с реактивами. Найти бутылочку с аммиаком было делом одной минуты. Едкий запах нашатыря и носовой платок, намоченный в холодной воде, заставили ее губы слегка порозоветь. Андрей приподнял Катю; и теперь они оба сидели на полу, причем она фактически лежала в его объятиях. Женщина уже пришла в себя, но необыкновенная слабость мешала ей высвободиться из этих сильных и таких ласковых рук. Не открывая глаз, прислонившись к широкой груди Андрея, и слушая мощные удары его сердца, она чувствовала себя, словно во сне.

– Катя, Катенька! – тихонько шептал Андрей, нежно прикасаясь губами к ее волосам, и еще что-то шептал на каком-то неизвестном Кате языке. А, может быть, просто показалось?! В ушах шумело, слегка подташнивало, но, тем не менее, было так хорошо и спокойно, как не бывало уже много лет. Андрей одним рывком легко поднял Катю с пола и сел вместе с ней на стул, не выпуская из объятий. Как странно! Вот уже второй раз за сегодняшний день ее обнимают... Но сколь различны эти объятия! Какая натянутость, какая скованность ощущалась в движениях и словах Кости, и как заботлив и ласков Андрей... Он осторожно приподнял ее голову за подбородок (как тогда, в машине), и Катя почувствовала на своих щеках нежные поцелуи, словно трепетные крылья бабочки, легонько коснулись лица. Молодая женщина замерла, боясь шелохнуться и нарушить это очарование. Она даже представить себе не могла, что мужчина умеет так целовать! Однако постепенно поцелуи становились все более и более страстными, и вот уже Катя ощутила, как его губы прижались к ее губам. Это было уже слишком! Женщина вздрогнула и нашла в себе силы открыть глаза. Андрей тотчас же отпрянул назад. Лицо его мгновенно приняло свое обычное выражение, а голос приобрел прежнюю твердость. Как великолепно этот мальчик умел владеть собой! Чего не скажешь о Кате...
– Вам лучше?
– Да! – чуть слышно прошептала она. И тут только, сообразив, что все еще сидит у него на коленях, предприняла попытку встать.

Андрей поднялся, усадил Катю на стул, а сам присел на корточки у ее ног.
– Если бы я знал, что вид крови так подействует на вас…– парень участливо смотрел на нее снизу вверх, и в таком ракурсе его лицо выглядело еще более привлекательным. – Простите меня, ради Бога! Вам действительно уже лучше?! – теперь его голос звучал мягко, вкрадчиво, а бездонные глаза буквально гипнотизировали ее.
– Все в порядке! – пробормотала Катя, заливаясь румянцем. Ей было мучительно стыдно за этот дурацкий обморок и за свое поведение. Как она, замужняя женщина, могла позволить целовать себя?! Но как чудесны были эти поцелуи! Сколь велика магическая сила его обаяния, и как трудно противостоять ей!
– Ну вот, ваши щечки уже и порозовели, – улыбнулся этот "змей-искуситель", – а пальчики все еще, как лед...

Не отрывая взгляда от ее глаз, он спрятал Катины пальцы в больших теплых ладонях и, поднеся к губам, стал согревать своим дыханием. О, что это был за взгляд! Ни один мужчина никогда так не смотрел на нее! Катя хотела отвести глаза, но не могла, завороженная этой сверкающей бездной.

А он подносил ее руки все ближе и ближе к губам, и вот уже по озябшим пальцам заскользили легкие бережные поцелуи. Да что же такое происходит?! Как он смеет?! Нужно оттолкнуть этого дерзкого мальчишку, встать и уйти! Но Катя не могла двинуться, пригвожденная к стулу этими дьявольскими глазищами, становившимися все темнее и темнее, если только непроглядная тьма может стать еще более непроглядной. А он, тем временем, целовал уже ее ладони и тонкие запястья, нежно прикасаясь к синим жилкам, где лихорадочно бился пульс. По телу молодой женщины прошла дрожь.
– Боже мой! Андрей, что ты делаешь?! – простонала она.
Парень неожиданно вздрогнул от звука ее голоса и, оттолкнув Катины руки, резко поднялся во весь рост. Затем, словно очнувшись ото сна, провел ладонью по глазам и пробормотал едва слышно:
– Хотел бы я знать, что я делаю!

Он подошел к столу, налил из графина воды в стакан и протянул его Кате. Она медленно отпила несколько глотков, чувствуя, как постепенно успокаивается биение сердца. Зубы несколько раз стукнули о граненое стекло.
– Спасибо, – прошептала Катя, возвращая стакан.
Андрей залпом допил воду, прикоснувшись губами к тому краю, откуда пила женщина, и улыбнулся:
– Ну вот, теперь я буду знать все ваши мысли, – однако улыбка получилась грустной.
Он хотел еще что-то сказать, но открылась дверь, и вошла Маша.
– Фу! Ну и запах! – брезгливо сморщила она свой хорошенький носик. – Вы тут что, нашатырный спирт пили?!

Бутылка с аммиаком все еще стояла открытая.
– Нет, мы тут производили кое-какие опыты, – как ни в чем не бывало, ответил Андрей.
– А что у вас с лицами?! Да что тут произошло?! – не унималась Маша.
– Ничего особенного, просто...
– Просто, – поспешно перебила его Катя, – Андрей порезал палец, а я, как кисейная барышня, при виде крови упала в обморок.
– Ну, ты даешь! – ахнула Маша.
– Уже все в порядке! – Катя выдавила улыбку.
– Ладно! Как это ни прискорбно, но я вынужден вас покинуть... Мне нужно в библиотеку, – и Андрей деликатно удалился.

Машка проводила его восхищенным взглядом.
– Черт! – процедила она сквозь зубы. – Как он напоминает мне черного ягуара. Эти мягкие грациозные движения дикого зверя... а в них таится мощь и угроза. Хотела бы я хоть раз побывать в его когтях!
– Что же тебе мешает?! – спросила Катя усталым бесцветным голосом.
– Нет, Катюха! Даже если не брать в расчет, что он глаз с тебя не сводит, этот парень – второй мужчина в моей жизни, на которого мои чары абсолютно не действуют. А я не настолько влюблена в него, чтобы тратить время и энергию, пытаясь воспламенить эту античную статую.
– Кто же был первый?! – спросила Катя, пытаясь справиться с неожиданным приступом тошноты. Однако это ей не удалось. Несчастная едва успела добежать до раковины, как ее буквально вывернуло наизнанку.

Маша бросилась к подруге... Когда, спустя некоторое время, Катя, тяжело дыша, сидела за столом, спрятав лицо в ладонях, Маша, покусывая губы, задумчиво протянула:
– Да-а, дела! Так, говоришь, упала в обморок при виде крови?! И давно это у тебя такие обмороки?
– С сегодняшнего дня, – глухо ответила та.
– Слушай, подруга, ты, часом, не беременная, а?!
Катя испуганно вскинула голову:
– Да ты что?!!
– Я-то ничего! Просто... признаки уж больно похожи!

Катя почувствовала, как внутри у нее все похолодело – вот оно, ощущение неосознанной тревоги, преследующее ее с самого утра! Маша с безжалостной определенностью облекла мысли в слова... Неужели она действительно беременна?! Господи, что скажет Костя?!
– Нет! Нет, конечно! Этого не может быть! – попыталась защититься Катя от ужасной реальности. – У меня же недавно были месячные!
– А чего ты, собственно, так испугалась?! – удивилась Маша. – Ты же хотела второго ребенка. Катюха! Это же замечательно!
– Да! Конечно, я хочу ребенка! Но Костя...
– Черт бы побрал твоего Костю! Слушать о нем не желаю! Эгоист проклятый! Брось ты его, к чертовой матери! Я тебя не понимаю, честное слово! Дался тебе этот Костя! Андрей – такой парень! Красивый, умный, богатый... И любит же тебя – слепому видно! Да ты за ним, как за каменной стеной будешь...
– Маша! Маша! Подожди! – остановила Катя поток красноречия подруги. – Не об этом сейчас разговор! Ты лучше посоветуй, что мне делать!
– Как что делать?! Конечно же, рожать!
– Да угомонись ты! Рожать!.. И потом, неизвестно еще – может быть, это ложная тревога.
– Да, действительно! – несколько умерила свой пыл Ма-ша. – Значит, купи тест для определения беременности, в любой аптеке продается.
– Ой, Машка, нет у меня сейчас денег на тесты. К тому же, если я и в самом деле залетела, все равно надо будет идти к врачу. Опять деньги! – Катя чуть не плакала.
– Займу я тебе деньги! К тому же, сразу идти в больницу необязательно.
– Видишь ли, у меня частенько побаливает сердце... Даже не знаю, как мне поступить!
– Вот оно в чем дело?! – Маша задумалась, – Тогда тебе, в самом деле, нужен врач. Хороший врач! – девушка подошла к окну и, созерцая пейзаж, некоторое время напряженно молчала, словно решаясь на что-то. Затем обернулась к подруге и решительно сказала:
– Ладно! Есть один такой врач. Мой знакомый. Он не возьмет с тебя ни копейки, даже если решишь делать аборт... Вот завтра мы к нему и пойдем!
– Машенька! Спасибо тебе, конечно, огромное, но неудобно...
– Неудобно спать на потолке! – резко прервала ее Маша. – Все! Разговор на эту тему окончен! Завтра идем!
– Но...
– Никаких "но"!
– Маша! – взмолилась Катя. – Мне завтра нужно отправлять Артёмку к бабушке.
– Хорошо! Пойдем послезавтра, – согласилась та, – а за это время постарайся убедить своего олуха-мужа, что другой возможности может и не представиться...

Катя удивленно взглянула на подругу: в ее голосе неожиданно прозвучала боль, о существовании которой у всегда такой жизнерадостной Маши нельзя было даже подумать.
Однако девушка быстро овладела собой:
– Сколько у тебя сегодня пар?
– Две.
– Я тебя заменю, потом разберемся, что к чему... Поезжай домой, выпей горячего чая и ложись спать.
– Декан...
– Декана я беру на себя! Не переживай! Отдыхай! Все образуется! – Маша ласково чмокнула подругу в щеку. – Андрюшка тебя отвезет...
– Нет-нет! Я сама!
– Тьфу на тебя! – изумилась девушка. – Ты чего это подпрыгнула, как скаженная?! Он тебя укусил, что ли?!
Катя смущенно опустила глаза:
– Не говори глупости...
– Так что же между вами произошло?!
– Он попытался меня поцеловать, – чуть слышно прошептала Катя.
Маша как-то странно посмотрела на подругу, словно увидела ее впервые, и неожиданно сказала:
– Господи, Катька! Какая же ты дура!

 

VI

Давно уже скрылся за поворотом автобус, увозящий расплющившего о стекло нос Артёмку, а его родители все еще стояли на промерзшем неприветливом автовокзале и смотрели вслед.
Наконец, Костя, не глядя на жену, произнес:
– Ладно! Нечего тут стоять! Пойдем домой, – в голосе сквозило сожаление.
– Ему там будет лучше, – неуверенно произнесла Катя.
– Не сомневаюсь! Идем!

Его тон был сух, а брови, как обычно, мрачно сведены на переносице. Казалось, Костя начисто позабыл о вчерашнем утреннем разговоре с женой. Катя внутренне сжалась: она робко надеялась, что муж хоть немного оттает, но он вновь отгородился от нее ледяной стеной отчуждения. По горькому двухлетнему опыту несчастная женщина знала, что бесполезно биться об эту стену, бесполезно пробовать достучаться до Костиного сердца. Кроме боли и страданий попытки наладить отношения ни к чему не приведут.
– Ты долго еще собираешься здесь мерзнуть?! – раздраженный голос мужа вывел Катю из задумчивости.
– Да-да! Идем!

Они долго шли молча. Казалось, напряженность, словно грозовые тучи, все больше и больше сгущалась вокруг этой странной пары, связанной узами брака и разделенной нелюбовью.
Наконец, Катя не выдержала:
– Ты еще пойдешь сегодня на работу? – надо же было хоть как-то разрядить эту гнетущую атмосферу.
– Нет! Кузьмич меня отпустил до конца дня.
– Уйдет он на пенсию или это только обещания?!
– Еще не говорил. В четверг у него юбилей – шестьдесят пять стукнет... Я буду поздно.
– Угу! – поздно он придет или рано – ровным счетом ничего не меняло: так или иначе, вечер пройдет, как обычно: каждый будет заниматься своими делами и они едва ли перебросятся десятком слов. С ним или без него, Катя будет чувствовать себя одинокой и ненужной.
– А если он все-таки уйдет, кто будет начальником цеха?
– Да откуда я знаю?! – для Кости это был "больной" вопрос. Он считался одним из трех претендентов на эту заманчивую должность. Несомненно, руководство завода при назначении нового начальника учтет советы и рекомендации Кузьмича, но кого захочет видеть тот своим преемником – одному Богу известно.
На этом разговор закончился, и они опять замолчали, теперь уже до самого дома.

В отсутствие сына Костя чувствовал себя "не в своей тарелке". Заняться было решительно нечем, а перспектива общения с женой его нисколько не прельщала. Нельзя сказать, чтобы он совсем не любил ее. Нет, где-то в глубине души (в самых отдаленных ее глубинах) он чувствовал к Кате привязанность и даже что-то неопределенно напоминающее нежность. Но той всепоглощающей страсти, от которой перехватывало дыхание в первые месяцы и даже годы их совместной жизни, не было уже и в помине. Она не могла сохраниться после десяти лет супружества и кочевой жизни по общежитиям. Это же естественно! Но жена не понимала, не хотела этого понять и принять. Кажется, она все еще продолжает любить его, невзирая на то, что он совершил. Ее любовь и гнетущее чувство вины тяжким грузом лежат на Костином сердце вот уже два года. Но он не жалеет, что в его жизни была Ольга, нисколько не жалеет. Промелькнула сверкающим метеором и исчезла, оставив в памяти кровоточащую рану... Эх, если бы не сын...!

Костя маялся, не находя себе места: по телевизору был перерыв на всех каналах, книги, пылящиеся на полке, он давно уже перечитал, а делать что-либо по дому... Нет уж, увольте! Это – женские дела! Он не помогал жене по хозяйству не из-за своеобразного протеста, не потому, что хотел наказать ее за что-то или продемонстрировать свое "я". Нет! Костя совершенно искренне считал, что всеми этими "мелочами" должна заниматься жена, а мужчина – глава семьи, хозяин – обязан зарабатывать деньги, делать ремонт и раз в неделю исполнять обязанности носильщика, снизойдя до похода с супругой на базар. (То обстоятельство, что в последнее время деньги в дом приносила в основном Катя, он как-то упускал из вида.) К сожалению, вольно или невольно, он постепенно прививал свои взгляды Артёмке, а тот, обожая отца, старался во всем походить на своего кумира. Впрочем, вряд ли можно было обвинять Костю в таком наивном эгоизме. Так его воспитали родители, это был образ жизни семьи, четкие воспоминания детства. Он никогда не видел отца у плиты или с веником в руках. Боже упаси! Попросить мужа помочь, не говоря уже, вменить ему в обязанность что-нибудь сделать из категории "женской работы", очевидно, даже в голову не приходило Костиной матери. Она боготворила его, впрочем, отец того заслуживал – за всю жизнь она не слышала от него грубого слова, никогда не видела "в стельку" пьяным, и в деньгах семья не нуждалась. У отца были "золотые руки": он и по столярному делу мастер, и по слесарному, и телевизор починить, и кран отремонтировать... Если у кого-то что-то ломалось – сразу звали Анатолия Петровича; слесаря или электрика пока дождешься! Ну и, разумеется, – кто трешку, кто пятерку... Он никогда не назначал цену, не требовал плату за свою работу. Считал: каждый даст столько, сколько может и сколько считает нужным, все равно ведь следующий раз к нему же и обратятся – больше не к кому. Но в обиде никогда не оставался: люди денег не жалели, знали – Петрович сделает "на совесть". И мальчишек своих – Сережку и Костю – научил всему, что умел сам, и не единожды пригодились им в жизни отцовские советы. Сейчас родители постарели: не те уже у отца руки, что прежде, да и глаза видят все хуже и хуже.

Серега, отслужив в армии, семнадцать лет назад подался на север за "длинным рублем", а потом и стариков туда переманил. Живут они сейчас со старшим сыном в Мурманске, внуков нянчат. Впрочем, нянчат – неверно сказано. Костины племянники – близнецы Колька и Валерка – переросли дядю уже почти на голову, а младшая Танюшка – ровесница Артёмке. Так что, гляди, лет через пять-семь нянчить придется уже правнуков. Трое детей у брата... Что ж, владелец малого предприятия, при его доходах, Сергей может позволить себе такую роскошь. А тут хоть бы одного прокормить да на ноги поставить! Костя тяжело вздохнул: что за сволочная жизнь пошла?! Родителей поехать проведать – и то нельзя. Теперь они "за границей" живут, Россия для Украины чужим государством стала. Съездить втроем в Мурманск и обратно – Костина полугодовая зарплата, которую все никак не выплатят. Пять лет уже родителей не видел! Брат с хлопцами приезжал в прошлом году – в гостинице остановились – дома, смешно сказать, спать гостей положить некуда. Серега, конечно, ничего не сказал, только взглядом, полным сострадания, оглядел все это убожество. Костя готов был в тот момент от стыда сквозь землю провалиться. А ведь брат приехал, так сказать, в Костину квартиру. Слава Богу, он еще общаг не видел! Уезжая, Сергей незаметно оставил на полочке журнального столика пачку денег в твердой американской валюте. Сам предложить не рискнул, знал – младший брат никогда в жизни не возьмет подачку. Костя, обнаружив деньги, распсиховался, заказал с братом телефонный разговор: наговорил сгоряча черт знает чего. Полгода потом не переписывались. Ну, ничего, помирились – Сережка недавно письмо прислал. А денег тех хватило на три месяца на продукты и долги за квартиру заплатить... Будь оно проклято, такое существование!

Наконец, Косте удалось отыскать журнал столетней давности и, схватившись за него, как утопающий за соломинку, он поскорее уселся в кресло, воздвигнув между собой и Катей эту хрупкую преграду в надежде, что она спасет его от разговоров с женой. А та, явно, хотела с ним о чем-то поговорить, но, видимо, не решалась. Поэтому Костя, предчувствуя неладное, изобразил на лице глубокую заинтересованность какой-то дурацкой статьей, проклиная себя, что прямо с автовокзала не отправился на работу. Жена сидела в другом кресле с вязанием в руках, и, время от времени спицы, ударяясь одна о другую, нервно позвякивали, страшно раздражая Костю. Сейчас она начнет жаловаться, что опять нет денег, как будто он их рисует, или сетовать на то, что он мало уделяет ей внимания. И все это таким тихим жалобным голосом, что душа переворачивается, словно он один виноват во всех смертных грехах. Как ему надоело это нытье! Ну почему Ольга никогда не устраивала сцен и ничего не требовала?! Ольга! При одном воспоминании о ней сладко замирает сердце. Удивительная женщина! Нет, Костя никогда не был ловеласом и первые семь лет вообще не изменял жене. Потом случалось иногда, в командировках, но все это было лишь минутными увлечениями – ничего серьезного. Совсем другое дело – Ольга! Они познакомились случайно, больше трех лет назад, когда Катя с Тёмкой уехала навестить тещу, а он, маясь вечерами от безделья и одиночества, принял приглашение приятеля и отправился к нему на день рождения. Сейчас, спустя несколько лет, Костя часто спрашивал себя: хочет ли он, чтобы вновь повторился тот вечер, теперь уже зная, чем все это закончится?! И понимал, что многое отдал бы уже за то, чтобы хоть издали увидеть Ольгу, услышать ее голос. Увы, это было невозможно!

На дне рождения не было ни одного знакомого лица, Косте быстро стало скучно и он начал уже подумывать, как бы уйти, чтобы приятель не обиделся, как вдруг звонок в дверь привлек всеобщее внимание. Хозяйка дома вышла в прихожую, через минуту там раздались женские голоса и, наконец, в комнате появилась новая гостья.
– Оленька! – радостно воскликнул виновник торжества и, раскрыв объятия, двинулся ей навстречу. – Друзья! Познакомьтесь: Ольга – моя... десятиюродная сестра!

Женщина рассмеялась и звонко чмокнула "брата" в щеку, оставив яркий след губной помады.
– С днем рождения, дорогой! Прошу простить за опоздание – я только что из Киева...
Костя никогда не верил в любовь с первого взгляда – считал это романтическими бреднями и россказнями писателей, однако, когда их взгляды случайно встретились, у него отчего-то перехватило дыхание. Что это была за женщина! Обворожительна, прекрасна, великолепна! Костя не мог подобрать эпитета, достойного ее. И дело не в том, что Ольга была исключительно красива и утонченно элегантна. Она так естественно и раскрепощено держалась, ее улыбка была столь обаятельна, а смех искренен, что очень скоро она стала душой компании, и Костя напрочь забыл, что полчаса назад ему было здесь неуютно и скучно. Весь вечер он не сводил с нее глаз.
Приятель, подсев к нему, проследил направление этого восхищенного взгляда:
– Куда это ты так смотришь? А-а, старина, у тебя губа – не дура! – рассмеялся он. – Хочешь, познакомлю?!
– Неудобно как-то! – промямлил Костя, мысленно подпрыгивая до потолка от радости.
– Да брось ты! – беспечно отмахнулся приятель от соображений вежливости и морали и потащил друга знакомиться.

Вечер пролетел как одно мгновение. Домой Ольгу провожал Костя...
Шел дождь, и она предложила подняться к ней и выпить по чашечке кофе. Ну, какой же мужчина откажется от такого предложения?! О существовании жены Костя в этот момент как-то не думал... И был обжигающий крепкий кофе с коньяком и дорогие ароматные сигареты, и нежная тихая музыка, и непрекращающийся дождь за окном. Ну разве можно добираться через весь город по такому ливню, тем более что транспорт уже не ходит?! А рядом была потрясающая женщина и ее такие манящие, такие желанные полураскрытые влажные губы, и великолепная, взволнованно вздымающаяся от учащенного дыхания грудь, едва прикрытая шифоновой блузкой... В конечном счете, что ждет его дома – четыре стены и засохшие бутерброды?!

Их роман длился почти год... Ольга рассказала Косте, что десять лет назад ее муж умер от саркомы; они счастливо прожили вместе девять лет и, очевидно, потому что к последующим кандидатам молодая вдова предъявляла слишком уж завышенные требования, личная жизнь так и не сложилась. После смерти мужа Ольга осталась одна с восьмилетней дочерью и ей пришлось через многое пройти, чтобы вырастить ребенка. Костя был ошарашен, узнав, что Ольгина дочь – уже студентка второго курса Киевского театрального института. Ольге едва ли можно было дать тридцать, но она, смеясь, сообщила, что ей тридцать семь, нисколько не смущаясь и не скрывая своего возраста. Он был без ума от этой женщины, их отношения все больше и больше затягивали его, все сильнее отдаляя от жены. А та молчала и то ли действительно ни о чем не догадывалась, то ли делала вид. Костя врал ей про собрания, сверхурочную работу, друзей, которым, якобы, срочно понадобилась его помощь... Врал не слишком-то умело, пытаясь любой ценой выкроить хоть пару часов, чтобы провести их с любимой. Катя продолжала упорно молчала, с ангельским терпением проглатывая эту ложь. Вскоре Костю уже перестало интересовать, верит ли она этим сказкам...

Каково же было его удивление, когда в один прекрасный день его простушка-жена совершенно спокойно заявила:
– Костя! Больше так продолжаться не может!
– О чем ты, Катенька?! – попытался он выиграть время, чтобы прийти в себя и выдумать что-нибудь относительно правдоподобное.
– Только не пытайся врать! – сразу же пресекла эту попытку Катя. – Артист из тебя никудышный, просто тошно выслушивать такую откровенную брехню.
– Катя, я не понимаю... – Костя был сам себе противен.
– Все ты прекрасно понимаешь! Я видела твою любовницу. Да, она очень красивая! Очень! Мне до нее, конечно, далеко! Очевидно, тебе дорога эта женщина, раз уж ваши отношения продолжаются столько времени. Поначалу я думала, что это – мимолетное увлечение, но все оказалось гораздо серьезнее... Подожди, не перебивай меня! Выслушай! Я слишком долго слушала тебя, теперь твоя очередь! Зачем же мучиться, Костя?! Я тебя не держу, решай сам. Раз уж ты меня больше не любишь...
– Нет, я тебя люблю...
– Не ври! – резко одернула его Катя. – Ради Бога, хоть в этом не ври! Ты меня разлюбил, Костя! Уже давно! – внезапно она расхохоталась ему в лицо. Сколько презрения было в этом смехе! – Неужели ты думаешь, я не знала о твоих "командировочных" похождениях?! Как же ты глуп в таком случае! Нет! Конечно, я не шпионила за тобой, не видела твоих пассий, и у меня нет никаких фактов... Но, Костя! Ведь все это было написано на твоем лице! Ощущалось в жестах, в словах... И знай на будущее: любящая женщина всегда чувствует, когда ей изменяют. Это идет на уровне подсознания, интуиции, но всегда – безошибочно. Всегда! Женщина может долго обманывать мужчину, но мужчина женщину – никогда! Мой тебе совет: помни об этом, если вдруг когда-нибудь тебе надоест твоя нынешняя любовь!

Костя был потрясен! Неужели она говорит правду?! Или это – только пустая бравада?! Не может быть, чтобы Катя все знала! Не может такого быть! Но как она держится, а?! Какое самообладание! Какая сила характера! И это у нее-то, у его тихой, скромной, даже какой-то "забитой" Кати! У Кати, с которой он прожил почти десять лет, которую, казалось, изучил, как свои пять пальцев, которая постоянно заглядывала ему в глаза с собачьей преданностью и, затаив дыхание, ловила каждое его слово. Как, оказывается, он плохо знал свою жену! Костя почувствовал невольное восхищение и уважение к этой хрупкой, всегда такой спокойной и кроткой женщине. Ее невозмутимая покорность в последнее время раздражала его. Возможно, он полюбил Ольгу именно потому, что та олицетворяла собой тип женщины, совершенно противоположный Катиному. За нежной чувственностью Ольги скрывалась непоколебимая воля и "железный" характер. Но она была достаточно умна и опытна, чтобы пользоваться своим оружием лишь в крайних случаях; поэтому Костя мог только догадываться, насколько опасна может быть эта, с виду совершенно безобидная красавица, если попытаться загнать ее в угол. Такие особы, оставаясь Женщиной в высшем смысле этого слова, обладают расчетливым умом политика, изворотливостью дипломата, хваткой бизнесмена и завидным хладнокровием киллера. Обзавестись врагом в лице такой прекрасной амазонки было равносильно самоубийству. Но именно это и привлекало Костю, пресытившегося тихой, бесцветной семейной жизнью. Нечего и говорить, что ему даже в голову не приходило рискнуть подчинить себе эту "тигрицу". Но и она не пользовалась ситуацией и не стремилась поработить своего возлюбленного, прекрасно понимая, что он и без того уже у ее ног.

Костя сознавал себя бесконечно виноватым перед женой, но, вместе с тем, был настолько очарован этой женщиной, что после разговора с Катей почувствовал даже что-то вроде облегчения и молча пошел собирать вещи. Единственное, что его волновало: как бы Катя (а она все еще любила его – в этом не было никаких сомнений) не натворила сгоряча каких-нибудь глупостей.
Но жена словно прочитала его мысли:
– Я вижу, ты уже принял решение? – холодно спросила она, оглядев мужа с ног до головы странным взглядом, в котором смешались презрение, любовь, боль и жалость.
– Да! – кратко ответил он, с дурацким видом переминаясь с ноги на ногу, не выпуская из рук два огромных старых чемодана.

Нужно, наверное, что-то сказать на прощание этой женщине, десять лет прожившей с ним под одной крышей и мужественно делившей все беды и невзгоды... Нужно что-то сказать матери своего сына, которую он так подло предал... Нужно хотя бы попытаться извиниться и, может быть, объяснить что-то... Но все слова, как нарочно, вылетели из головы.
Катя взяла инициативу в свои руки:
– Совесть твоя может быть спокойна: ни выбрасываться из окна, ни вешаться я не стану. Так же, как не стану, рыдая, умолять тебя остаться. Но знай: до окончания развода сына ты не увидишь! Да, вот еще что: если вдруг передумаешь и решишь вернуться – я приму тебя, но не обольщайся: только ради ребенка... Прощай, Костя!

Ее голос был ровным, а глаза сухими. Это потом, отправив Артёмку в школу и позвонив из автомата на работу, что заболела, она будет выть, словно раненая волчица, раздирая зубами в клочья уголок подушки... но муж этого уже не увидит.

Костя поселился у Ольги. Первые две недели все шло замечательно: она просто светилась от счастья, помолодев еще лет на десять, а Костя был на седьмом небе... Но шло время, и он все сильнее скучал по сыну. Катя сумела ударить по самому больному месту! Будучи далеко не образцовым мужем, Костя, тем не менее, был прекрасным отцом. С сыном их связывала не только любовь, но и дружба, а также полное взаимопонимание. Катя знала это, как знала и то, насколько тяжело будет Косте без сына. Это он, ослепленный любовью, был не в состоянии трезво оценивать обстановку и даже не догадывался, как жестоко наказал сам себя за уход из дома. А Катя женским чутьем предугадала, какие нравственные мучения ожидают ее непутевого мужа, понимая, что рано или поздно он окажется перед выбором: сын или любовница. И тогда... Кто знает, что случится тогда! Вот потому-то Катя и запретила ему видеть сына, пока не будет оформлен официальный развод, хотя идти в суд не спешила, да и Косте, видимо, было не до того. Артёмке же она не стала ничего объяснять, сказав, что папа срочно уехал в длительную командировку.
Постепенно Костина жизнь превратилась в кромешный ад. Он похудел, побледнел, стал нервным и раздражительным, в довершение ко всему, каждую ночь ему снился Тёмка. Он ходил кругами около школы и своего бывшего дома, чтобы хоть издали увидеть сына. Но когда это ему изредка удавалось – становилось еще хуже, а нарушить данное жене слово не позволяла гордость. Катя оказалась права: перед Костей встала неразрешимая дилемма – единственный сын, в котором он души не чаял или женщина, которую боготворил...

Ольга, безусловно, видела, что творится с ее новым мужем, да Костя и не делал из этого тайну. Разумеется, нравственные мучения любимого человека не способствовали Ольгиному счастью. Она тоже заметно осунулась, но ни разу ни в чем не упрекнула Костю, не сказала ни одного худого слова о его жене, стараясь не заводить разговоров на эту щекотливую тему.

Лишь однажды в ответ на Костин возглас: "Как она могла так поступить со мной?! Это жестоко!", ответила:
– Ты не вправе ни в чем обвинять ее, милый! Ты сам поступил с ней гораздо хуже. Увы, в этом есть и моя вина. Твоя жена лишь пытается защитить вашего ребенка от ужасной действительности. Наверное, было бы лучше, если бы ты сам поговорил с ним, прежде чем уходить из дома, попытался бы все объяснить... Ну, раз уж ты это не сделал, она сама делает это постепенно, стараясь как можно меньше травмировать психику мальчика… Она – мать, и, насколько я понимаю, очень хорошая мать! На ее месте я вела бы себя так же, если не жестче.

Костя чувствовал себя последним мерзавцем: его любили две прекрасные женщины, а он, искалечив жизнь одной, так и не смог сделать счастливой другую. Самое трудное в жизни – самому принимать решения! Костя не знал, что же ему предпринять... Иногда он готов был вернуться к жене, но как оставить Ольгу? Как сможет он прожить без нее: без этих сияющих глаз, без этих нежных губ, без восхитительных страстных ночей любви?! Никогда, ни с одной женщиной не было ему так хорошо, как с Ольгой! Ни одна не дарила ему такие чарующие ласки! Ее по-девичьи стройное, гибкое тело, словно специально создано для любви. Она была такой раскрепощенной, такой естественной, напрочь лишенной ложной стыдливости, обладала такими познаниями в искусстве любви, что каждая ночь, проведенная в ее объятиях, становилась неповторимой.

Ни разу ничего подобного не испытал он со своей законной женой. Возможно, потому что запретный плод – сладок?! Но, скорее всего, дело было не только в этом. Катя всегда была очень сдержана в проявлении эмоций, слишком "хорошо воспитана", словно только что вышла из стен монастыря или из института благородных девиц. Костя чувствовал себя в постели с ней скованно, ему казалось, что если он хоть однажды даст волю фантазии – это будет расценено женой как распущенность. Он был первым и единственным мужчиной в ее жизни, и сначала такая чрезмерная скромность умиляла, но время шло, а ничего не менялось. Костя готов был проклинать пуританское воспитание супруги! А когда подрос Артемка – стало и того хуже.

Костя скосил глаза на жену, вяжущую сыну свитер, и горько усмехнулся: когда, интересно, он видел ее последний раз обнаженной?! Даже и не припомнишь сразу! "Исполнение супружеских обязанностей" (а в последние два года этому "процессу" вряд ли можно было подобрать другое название) происходило исключительно под одеялом с выключенным светом и, буквально не дыша, чтобы, не дай Бог, не разбудить ребенка.
Его ухмылка не ускользнула от Кати, и она спросила не без ехидцы:
– Что, статья интересная попалась?!
– Да, интересная! – с вызовом ответил Костя, уловив ее тон.
– Ну-ну!

Тут только до него дошло, что уже довольно продолжительное время он сидит, тупо уставившись на одну и ту же страницу и, при этом, держит журнал вверх ногами. "Да наплевать! – подумал Костя, резко приводя злополучный журнал в надлежащее положение и яростно перелистнув несколько страниц. – Что я, должен ей еще и о мыслях своих отчитываться?! Пусть думает обо мне, что хочет! ...Ах, Ольга, Оленька, как же мне тебя не хватает!"

Четыре месяца прожили они с Ольгой. Четыре месяца, чувствуя, что сходит с ума от тоски по сыну, не мог Костя ни на что решиться. Ольга поддерживала его, как могла, даже предложила завести общего ребенка. Но Костя пришел в ужас, как только представил себе эти кошмарные бессонные ночи, наполненные непрерывным криком младенца, эти повсюду развешенные пеленки... Представил женщину, красотой которой не уставал восхищаться, подурневшей, с огромным животом, с отвратительными пигментными пятнами на лице... нет! Только не это! И потом, о каком ребенке может идти речь, когда через год-два Ольга уже станет бабушкой?! Зачем ему этот ребенок?! Ему нужен – его сын! Его Артёмка!

В тот день Ольга была особенно нежной и ласковой, только временами прекрасные серые глаза заволакивались грустью, да рассеянно блуждала по губам печальная улыбка. Но Костя, всецело поглощенный своими переживаниями, не замечал этих тонкостей.
А ночью эта потрясающая женщина превзошла сама себя. Даже сейчас, при воспоминаниях о той сладострастной, безумной, незабываемой ночи, огонь пробегает по жилам и замирает сердце... Если бы Костя мог тогда знать, что больше никогда уже не увидит Ольгу!

В ту ночь ей удалось заставить его, опьяненного любовью, забыть обо всем на свете. Утомленный, он уснул, когда уже начинало светать, сжимая ее в своих объятиях. А когда проснулся, вместо Ольги на постели лежало письмо... И вновь, словно наяву, всплыли перед глазами строки, написанные стремительным и, вместе с тем, красивым Ольгиным почерком.

"Костя! Милый мой! Сейчас, когда ты читаешь эти строки, я уже далеко. Прости меня, любимый! Это было очень жестокое, но единственно правильное решение. Ты оказался не только превосходным любовником, но и хорошим отцом. Я прекрасно понимаю, как трудно было тебе сделать выбор между мной и сыном. Не обвиняй себя в бесхарактерности и трусости – это не так, милый! Но я не могла допустить, чтобы твоя жизнь стала сплошным кошмаром, поэтому решение приняла я. Мы никогда больше не увидимся, Костя! Эту квартиру вместе со всей мебелью я продала. Ты можешь пожить в ней еще неделю, а потом – возвращайся к жене и сыну. Твое место – там! Не пытайся разыскать меня – это бесполезная трата времени и сил – я никому не сказала куда уезжаю. Поверь, родной мой, так будет лучше! Я навсегда сохраню о тебе самые светлые и прекрасные воспоминания. Ты – первый мужчина после смерти Игоря, за которого я, не раздумывая, вышла бы замуж. Впервые за десять лет я полюбила... Но, видимо, – не судьба! Я не хочу, чтобы ты держал на меня зло за то, что я не поговорила с тобой, а оставила это письмо. Я боялась не выдержать, боялась, что твои уговоры и ласки заставят меня изменить решение. Поверь – причина лишь в этом.

Не говорю тебе: постарайся меня забыть. Знаю – это невозможно, да я, честно говоря, и не хочу, чтобы ты так легко вычеркнул из памяти нашу любовь. Скажу лишь одно: постарайся быть если не счастливым, то хотя бы спокойным. И знай, что принесенная тобой жертва не напрасна. Что может быть дороже уважения собственного сына?!
Обо мне не беспокойся, все будет в порядке, ты же знаешь, я – сильная...
Прощай, любимый! Год, проведенный с тобой, был самым лучшим в моей жизни. Прости меня!
Ольга"

Костя тяжело вздохнул и на мгновение прикрыл глаза, пытаясь воссоздать в памяти Ольгины черты.
Катя подняла голову от вязания и посмотрела на мужа. О чем он думает, ведь, явно же, не читает?! Судя по выражению лица – об этой женщине. Катя ощутила, как в глубине души мерзким ледяным комочком шевельнулась старая обида, а, может быть, и ревность. Не может муж забыть свою любовницу! Вспомнила, какой он был жалкий, словно побитый пес, стоя под дверью с теми же двумя чемоданами, с которыми уходил за новым счастьем. Что тогда творилось в ее душе! Какие только чувства там ни бушевали! Впрочем, она с самого начала предполагала, что Костя вернется... На мгновение мучительно захотелось захлопнуть дверь перед его носом, крикнуть что-нибудь обидное, унизить, попытавшись хоть как-то отомстить за все страдания.

Но в этот момент из комнаты вылетел Тёмка и с восторженным криком повис у отца на шее:
– Папа! Папа! Наконец-то ты приехал! Какая долгая была командировка! Я так соскучился!
Костя стоял ошеломленный, крепко прижимая к груди сына и не отрывая взгляда от глаз жены. Какая мука была в этом взгляде!
– Спасибо! – прошептал он одними губами.
Тогда, два года назад, принимая его обратно, измученного угрызениями совести, разбитого, несчастного, Катя сказала:
– Давай считать, что ничего не случилось. Все будет по-прежнему!
Увы, "по-прежнему" не получилось! Она так и не смогла простить его, и Костя это чувствовал, и все больше и больше отдалялся от жены. Он считал, что Катя презирает его, и не понимал, как можно любить и презирать одновременно. Сам он жил лишь любовью к сыну и воспоминаниями об Ольге. Все другие женщины для него просто перестали существовать, и поэтому последние два года жене он не изменял.
Кате неприятно было видеть эту легкую и такую нежную улыбку, блуждающую на губах погруженного в воспоминания мужа. Ее такой улыбкой он не одаривает!
– Костя!
– Что?! – он тотчас же очнулся и поскорее схватился за журнал.
– Я хочу поговорить с тобой.

Костя внутренне содрогнулся: ну вот, начинается! Какого черта он не пошел на работу?!
– Костя?! Ты меня слышишь?! – не унималась Катя.
– Угу! – промычал он, отчаянно желая, чтобы вместо журнала их сейчас разделяла бетонная стена. – Говори! Говори! Я тебя внимательно слушаю!
Катя решилась: момент был неподходящий, но с Костей "подходящих" моментов последнее время просто не бывает:
– Давай заведем еще одного ребенка!

Из-за обложки мгновенно появилось изумленное лицо мужа:
– Что-о-о?! О чем это ты?! – казалось, до его сознания не вполне дошел смысл сказанного Катей.
– Я хочу ребенка! – повторила она тихо, но твердо. – Может быть, это улучшит наши отношения...
– Катя! Ты что... беременна?!
Вопрос был задан таким тоном, что Катя, еще не сознавая, что она делает, поспешно ответила:
– Нет-нет! Что ты?! Это я так... теоретически.

Муж облегченно вздохнул:
– А! Фу! Ну, слава тебе, Господи! А то я уж подумал, что ты совсем с ума сошла.
– Ну почему, Костя?! – чуть не плача воскликнула Катя.
– Катенька! Ну что ты, в самом деле?! Ты только подумай: все эти пеленки-распашонки, эти вопли, бессонные ночи... зачем тебе это надо?! Мы же уже говорили на эту тему.
– Странно! Я думала – ты любишь детей...
– Я не люблю детей, Катя! Я люблю, конкретно, Тёмку! И не хочу делить эту любовь надвое! И потом, о каком ребенке может идти речь?! Ты забыла, что у тебя с сердцем?! Забыла, как тебя буквально вытащили с того света, когда ты рожала Артема?! Тебе не терпится поскорее отправиться?!
– Ну, может быть, на этот раз все обойдется?! – неуверенно протянула Катя.
– Я не хочу тебя потерять, Катя! – сказал Костя тихо, старательно отводя взгляд.
У нее комок подкатил к горлу, она сглотнула и так же тихо спросила:
– Ты говоришь правду?
– Да! – выдохнул муж. – Но давай больше об этом не будем.
– Мне так хочется иметь малышку...

Он поднялся с кресла, подошел к ней сзади и положил руки на плечи:
– Катюша! Ты хоть подумала, как мы будем жить, а?! Тут же даже детскую кроватку поставить негде. А деньги... Ты у себя в институте хоть изредка живую копейку имеешь, а если уйдешь в декрет, что тогда?! Ну, устроюсь я где-нибудь ночным сторожем или дворником по совместительству, так на эти крохи вчетвером, разве что с голоду не умрем... да и то – весьма сомнительно. А переезжать жить к твоей маме в этот, так называемый, город, где стоят все – аж полтора! – предприятия и даже транспорт не ходит или идти на поклон к моему брату – нет уж, увольте! Лучше повеситься! Одна надежда, что я стану начальником цеха, вот тогда у нас, возможно, хотя бы квартира нормальная появится. А пока... – он тяжело вздохнул и устало продолжил, ласково поглаживая ее по плечу. – Пойми, Катенька, при теперешней жизни второй ребенок для нас – непозволительная роскошь.
– Непозволительная роскошь... – словно эхо, с горечью прошептала Катя, стараясь сдержать слезы и сознавая, что на этот раз муж, к сожалению, прав, и все кончено.

 

 

VII

  Крепко держа подругу за руку, словно опасаясь как бы та не передумала, Маша решительно постучала в дверь с надписью "Заведующий отделением".
– Войдите! – раздался в ответ приятный бас.

Маша судорожно вздохнула и устремилась в кабинет, увлекая за собой Катю.
За внушительным столом сидел худощавый высокий мужчина лет тридцати семи в белом халате; не красавец, но довольно приятной наружности с небольшой окладистой бородкой и аккуратно подстриженными темно-каштановыми волосами. Изящные очки в тонкой позолоченной оправе придавали его лицу интеллигентный вид, а длинные холеные пальцы могли бы принадлежать пианисту или хирургу.
– Слушаю вас! – произнес он, не поднимая головы, внимательно изучая какой-то документ.
– Здравствуй, Дима! – сказала Маша внезапно охрипшим голосом.

Он вздрогнул и резко поднял голову, на лице отразилось крайнее изумление:
– Маша?! Ты?! Неужели чудеса все еще случаются?!
– Нет, Дима, чудес не бывает. Кому, как не тебе это знать?! – Маша быстро овладела собой и теперь вела беседу в своем обычном слегка насмешливом тоне, чего не скажешь о ее собеседнике – вид у него был весьма растерянный. – Помнится, ты когда-то говорил, что если мне понадобится твоя помощь, я могу обратиться к тебе в любое время дня и ночи.
– У тебя что-то случилось?! – в его голосе появилось беспокойство.
– Нет! Со мной все в порядке! Моей подруге нужна консультация хорошего гинеколога, а ты – один из самых лучших в городе.
– Ты мне льстишь, Маша! К тому же, я не гинеколог, а, скорее, хирург, специализирующийся в этом направлении... Но я всегда рад помочь тебе... и твоей подруге… особенно учитывая, что мы с тобой уже очень давно не виделись.
– Отлично! Знакомьтесь! Твою пациентку зовут Катя... Катюша, перед тобой – Дмитрий Викторович Королев – действительно один из самых лучших специалистов в городе, невзирая на его скромность; заведующий гинекологическим отделением областной больницы и, – тут Маша выдержала эффектную паузу, – мой бывший муж!
Катя была шокирована: никто в институте не знал, что Маша была замужем, да, к тому же, носит фамилию мужа.

По окончании осмотра, который проходил в смежной комнате и занял довольно продолжительное время, Дмитрий Викторович и Катя вернулись к Маше, которая не знала, куда себя деть от тревоги за подругу.
– Ну что я могу вам сказать, Катя, – врач жестом пригласил ее присесть, – показания УЗИ подтвердили мои предположения: вы беременны, в этом не может быть сомнений.
Несмотря на то, что Катя шла сюда, будучи почти уверенной, что именно это она и услышит, все же известие застало ее врасплох.
– Господи! Что же мне теперь делать?! – вырвалось у нее.
– Не знаю! – сухо ответил Дмитрий Викторович. – Вам решать!
– Как это – что делать?! – воскликнула Маша. – Рожать, конечно!
– Сколько у вас детей? – поинтересовался доктор.
– Сын, одиннадцать лет.
– А вам сколько, простите за любопытство?
– Тридцать один.
– Прекрасный возраст – самое время завести второго ребенка! – улыбнулся он. – С моей стороны – никаких противопоказаний. Можете рожать на здоровье!
– Ты сказала о своих обмороках? – спросила Маша.
– Нет еще.
– Ну, ты даешь! Зачем ты сюда, в таком случае, пришла?! Дима, эта особа пару дней назад на работе потеряла сознание и в последнее время она очень неважно выглядит.
– Расскажите мне о своем самочувствии, – мягко сказал врач, поправляя очки.
– Да Маша уже, вроде бы, все сказала, – неуверенно протянула Катя.
– Все с вами ясно! – вздохнул Дмитрий. – Давайте сделаем так: я буду задавать вопросы, а вы отвечайте, хорошо?

Катя кивнула.
– Вам становится плохо только в определенное время суток, например, утром, или это можно ждать в любую минуту?
– Нет, это не зависит от времени.
– Тошнота, рвота?
– Да.
– Сколько раз в день у вас бывают эти обмороки и как долго они продолжаются?
– Вчера мы не могли привести ее в чувство минут десять! – вставила Маша.
– Однако, – пробормотал врач, – это довольно серьезно. Токсикоз токсикозом, но это уже слишком. Похоже, что у вас довольно сильно понижен гемоглобин. В глазах темнеет периодически?
– Да, бывает.
– Я выпишу вам направление на анализ крови... – он достал бланк. – Что у нас сегодня? Четверг? Так, завтра сдадите анализы, а в понедельник подойдете ко мне. Не пугайтесь! Это не смертельно! – на его лице возникла профессиональная улыбка врача, успокаивающего нервного пациента. – Сейчас появилось много новых, достаточно эффективных лекарств для лечения малокровия. Гемоглобин мы вам поднимем. На малыше это никак не отразится! Поверьте, это не повод делать аборт, но если вы все-таки решите по-другому, то думайте быстрее – у вас срок уже десять недель. Дней через пятнадцать я не рискну брать на себя такую ответственность. Аборт сам по себе – явление крайне нежелательное, а при таком сроке – категорически недопустимое!

Но Катя уже не слушала его. Сообщение о сроке беременности было равносильно нокауту, и несчастная женщина некоторое время не могла опомниться.
– Но как же так?! – наконец выдавила она из себя. – Ведь у меня совсем недавно были месячные! Я вообще не понимаю, как это получилось! Я же предохраняюсь – принимаю таблетки!
– Ну-ну! Не стоит так волноваться! Это случается иногда, довольно редко, но бывает. Не стану забивать вам голову латинскими терминами, но в народе говорят, что месячные идут "поверх". У некоторых женщин это продолжается все девять месяцев беременности... Кроме того, ни одно из современных контрацептических средств не дает стопроцентной гарантии. Увы! И потом, будьте со мной до конца откровенной: не получилось ли так, что в один прекрасный вечер вы просто забыли принять таблетку?
– Да! – обреченно кивнула Катя. – Кажется, да! Один или даже два раза...
– К сожалению, этого вполне достаточно!

Катя нервно сплетала и расплетала пальцы, повторяя шепотом:
– Боже мой! Боже мой! Как же так?!
– Не надо так нервничать! – он успокаивающим жестом положил ладонь на ее руку. – Ничего страшного не произошло...
Внезапно пальцы его сомкнулись вокруг ее запястья там, где бился пульс. Выражение лица стало серьезным. Не отпуская ее руки, врач посмотрел на секундную стрелку часов.
– Что у вас с сердцем?! – голос звучал резко. – Я вас спрашиваю, что у вас с сердцем?! Вы были у кардиолога?
– Да, – виновато вздохнула Катя, – у меня небольшой порок...
– Так какого же, извините, черта вы молчали?! ...Простите! Но вы, очевидно, не сознаете всей серьезности ситуации, иначе я просто не могу найти оправдание вашей беспечности по отношению к своему здоровью! Я, конечно, не специалист в данном вопросе, но могу вам сказать одно: при нормальной работе сердца такого пульса не бывает!
– Что же теперь делать? – испуганно спросила Маша.
– Прежде всего, не паниковать! – Дмитрий задумчиво потер указательным пальцем левую сторону носа (Маша невольно улыбнулась – как хорошо ей был знаком этот жест, обязательно предшествующий принятию важного решения) и снял телефонную трубку.
– Аркадий Соломонович?! Это Королев. Будьте так любезны, не откажите в консультации! У меня тут сидит одна очаровательная девушка в положении... Да-да! Моя знакомая, – он рассмеялся. – Нет! Совсем не то, что вы думаете... Подруга моей первой жены. Это существенно меняет дело?! Спасибо, польщен! Так вот, Аркадий Соломонович, с моей стороны противопоказаний для родов никаких, но ее сердце мне решительно не нравится. Вы у нас – специалист по "сердечным делам"... Да... Да... Когда? Хорошо! Заранее благодарен вам от всего сердца! – он положил трубку на рычаг и почти весело подмигнул Кате и Маше. – Порядок!! Пойдемте со мной!

Втроем они поднялись по лестнице этажом выше. Надпись над входом гласила: "Отделение кардиологии". На двери, в которую Дмитрий Викторович вежливо постучал, висела табличка "Заведующий кардиологическим отделением Берман А.С.". Катя слышала эту фамилию. Берман был известнейшим не только в городе, но и далеко за его пределами кардиохирургом. Он славился своим импульсивным характером, чудачествами и тем, что вытаскивал с того света, казалось бы, обреченных "сердечников", когда другие врачи лишь беспомощно разводили руками. Однако, "простым смертным" попасть к нему на прием было практически не возможно. Катя не могла поверить в такое везение: вот сейчас-то, наконец, и выяснится, что там такое у нее в сердце...
– Войдите, голубчик! – донеслось из-за двери.

Берман оказался маленьким сухоньким старичком с пегой козлиной бородкой, обширной лысиной, стыдливо прикрытой зачесанными набок редкими прядями, и огромным крючковатым носом. На первый взгляд ему можно было дать лет семьдесят, но живые угольно-черные глазки блестели молодо и задорно, да и голос был, не по возрасту, бодр и громогласен. Катя представляла себе его совсем другим. Трудно поверить, что этот тщедушный человечек способен был, держа пари, просидеть в финской сауне чуть ли не полчаса; делая по несколько сложнейших операций в день, проводить за хирургическим столом по двенадцать-пятнадцать часов и устроить грандиозный скандал меру города, когда тот отказался выделить больнице необходимые средства. О Бермане ходили легенды...

– Здравствуйте-здравствуйте! – радостно воскликнул он, стремительно вскакивая из-за стола и подбегая к вошедшим. – Безумно рад вас видеть, голубчики! Присаживайтесь, пожалуйста! Чувствуйте себя как дома! – он смешно картавил, произнося нечто среднее между "р" и "г".
Похлопав коллегу по плечу (куда он, разумеется, не достал, поэтому будет точнее – по руке чуть выше локтя), Аркадий Соломонович галантно поцеловал ручки обеим дамам.
– У вас прекрасный здоровый вид, душечка, – обратился он к Маше, – с вашим сердечком все в полном порядке, по крайней мере, с точки зрения кардиологии, за раны от стрел Амура медицина не отвечает... Вот у кого пошаливает сердечко! – повернулся он к Кате. – Эти темные круги под вашими прекрасными глазками все мне рассказали.

У Бермана они провели больше двух часов. Кате сделали электрокардиограмму, фонограмму, рентген и УЗИ сердца, взяли несколько анализов крови... Она лишь с ужасом прикидывала, во сколько бы ей все это обошлось, если бы ни Маша и ее экс-муж.

Аркадий Соломонович с проворством двадцатилетнего юноши бегал из кабинета в кабинет, повсюду поднимая неимоверный переполох, но неизменно добивался мгновенных результатов. Весь медперсонал отделения выполнял его приказы беспрекословно и, казалось, с охотой, отвечая улыбками на всех этих "голубчиков" и "голубушек", которых Берман, не скупясь, раздавал направо и налево.

Наконец, обследование было закончено, и Аркадий Соломонович с видом Дельфийского оракула уселся напротив Кати, с нетерпением ожидающей своего приговора.
– Ну что я вам, матушка-голубушка, должен сказать... сердце у вас – ни к черту! Как это вы, дорогуша, такая молодая, умудрились довести себя до такого состояния, а?! Чего тут только нет, – изрек он, потрясая результатами анализов, – и порок митрального клапана, и изменения аорты на входе в предсердие, и тахикардия, и аритмия, и нейроциркуляторная дистония, за гемоглобин я вообще молчу... Мне продолжать?! Как можно так халатно, так безнравственно относиться к своему здоровью?! Это же уму непостижимо! Но не стоит падать духом! Все или почти все можно исправить! Ничего нельзя сделать, только когда человек уже лежит в гробу! А пока пациент жив – ни он, ни, тем паче, врач не должны сдаваться!

Он помолчал некоторое время, потом переглянулся с Дмитрием Викторовичем и спросил:
– Голубушка! Так ли вам необходим этот ребенок? У вас еще есть дети?
– Есть.
– Честно говоря, я бы не советовал вам рожать. Слишком большой риск. Я даже не могу сейчас точно сказать, как поведет себя ваше сердце на протяжении всей беременности. Справится ли оно с такой колоссальной нагрузкой?! И как это отразится на ребенке. Все эти заболевания не передаются по наследству, но я не могу дать гарантии, что малыш родится здоровым... Простите меня за бестактность, но как у вас обстоят дела с финансовым вопросом?

Катя густо покраснела.
– Понятно! – сокрушенно покачал головой старый доктор. – Можете не отвечать! Я спросил не из праздного любопытства – дело в том, что если вы решите сохранить беременность, вам придется все девять месяцев провести в больнице под непрерывным наблюдением специалистов. А это, матушка моя, по нынешним временам обойдется вам дороже, чем операция на сердце средней сложности... Приходите ко мне в понедельник – начнем лечиться. Денег я с вас не возьму, не волнуйтесь. Однако предупреждаю сразу – лекарства, которые вам потребуются, стоят дорого. Тут уж я помочь ничем не могу! Попробуем обойтись без операции... хотя. А беременность все же прервите, послушайтесь старика, иначе для вас эта история может закончиться весьма печально! Приходите в понедельник, я всегда рад, когда меня навещают молодые очаровательные дамы! И не вешайте нос! Как говорят сейчас новые русские – все будет о'кей!.. Димочка, голубчик, задержитесь на минуточку, я хочу с вами переговорить.
– Подождите в моем кабинете, – сказал Дмитрий, протягивая Маше ключ. Вид у него был обеспокоенный.
... Они сидели в просторном кабинете Королева и молчали, не глядя друг на друга. Наконец Маша не выдержала:
– Что ты теперь думаешь делать?!
– Не знаю! – вздохнула Катя.
– Катюха! Да не расстраивайся ты так! Может быть, все еще образуется...
– Да что там образуется, Маша?! Я ведь, когда Темку рожала – чуть не отправилась на тот свет, и беременность очень тяжело проходила... А ведь тогда я была на одиннадцать лет моложе и из всего, перечисленного Берманом, у меня был только порок! Сегодня я узнала о себе много нового! – Катя горько усмехнулась. – Спасибо тебе, Машенька, если бы не ты и не твой..., – она запнулась, – если бы не Дмитрий Викторович...
– Ой, только не начинай, пожалуйста! – отмахнулась Маша. – Скажи-ка мне, лучше: ты с мужем говорила?
– Да так, в общих чертах. Сказать, что я беременная – не рискнула. Просто, уже в который раз, завела разговор о ребенке...
– Ну, а он что?!
– Он сказал, что ребенок в нашем положении – непозволительная роскошь и привел целую кучу великолепно аргументированных доводов.
– Во, паразит! – восхитилась Маша. – Где ты себе откопала такой экземпляр?! Говорю же: бросай его к чертовой матери и выходи замуж за Андрея. У того денег хватит на любую "непозволительную роскошь" и чтобы поправить твое здоровье – тоже.
– Я не продаюсь.
– Не дури! Ты же прекрасно понимаешь, что я имела в виду не это.
– Маша! Ты только подумай: этому мальчику было всего лишь двенадцать, когда я уже родила сына. Да, он влюблен в меня – не отрицаю; да, он богатый, красивый, умный – этого не отнять; возможно, первое время я действительно буду безумно счастлива с ним... а что потом?
– И что же потом?!
– Лет через пять-семь, когда мы будем идти вместе по улице, все будут думать, что я – его мать, или, в крайнем случае, престарелая тетушка. Я ему надоем и он меня, попросту, вышвырнет. Неужели ты этого не понимаешь?! И ради двух-трех лет призрачного счастья лишать Артемку отца? Жертва того не стоит, и давай больше не будем возвращаться к этому разговору.

Маша только собиралась возразить, как открылась дверь, и вошел хозяин кабинета. Вид у него был довольно хмурый.
– Что сказал Берман? – спросили Катя с Машей в один голос.
– А почему вы решили, что мы с ним разговаривали о Кате?! – недовольно ответил Дмитрий Викторович, – Катя я прощаюсь с вами до понедельника, независимо от того, какое решение вы примите. Я – противник абортов, но в вашем положение – это, как оказалось, единственный выход, учитывая результаты кардиологического обследования… Маша, могу я поговорить с тобой несколько минут?
Поблагодарив Королева и попрощавшись, Катя вышла в коридор и хотела уже спуститься в вестибюль и подождать подругу там, как вдруг услышала, что разговор за дверью идет о ней.
– Ну, Маша, нечего сказать, удружила! – бас Дмитрия Викторовича тонкая дверь заглушить не могла.
– От тебя требуется всего лишь сделать ей аборт. Но если не хочешь, можешь отказаться – мы найдем другого врача.
– Нет уж! Я доведу это дело до конца, со мной у нее, по крайней мере, есть шанс...
– Я тебя не понимаю!
– Не понимаешь, потому что не знаешь, что сказал мне Берман.
– Ага! Значит, он тебе все-таки что-то сказал?!
– Да, Маша! Он сказал, что у твоей подруги, по сути, не один, а два порока митрального клапана: неприкрытие (очевидно, это следствие первых родов) и... как бы тебе это объяснить, не вдаваясь в терминологию... в общем, у нее в митральном клапане дырка, такой порок может быть только врожденным.
– И что это значит?
– Это значит, что ей нужна операция по замене митрального клапана и, возможно, части аорты. Ни о каком ребенке не может быть и речи. Поэтому, уговори ее сделать аборт. Это звучит чудовищно, но другого выхода нет, иначе ребенок, которому она собирается дать жизнь, убьет свою мать, даже не успев родиться. Девяносто процентов из ста, что так и будет. Самое смешное, что она могла бы дожить со своим сердцем если не до глубокой старости, то до весьма преклонного возраста, когда бы не эта злополучная беременность, которая дала толчок всем дремавшим болезням.
– Боже мой! – вздохнула Маша.
– Но даже это еще не все!
– Как, еще что-то?!
– Берман сказал, что она может умереть во время аборта. Пятьдесят на пятьдесят.
– Но почему?!
– Наркоз! Сердце может не выдержать.
– А если без наркоза?
– Да, Берман тоже предложил этот вариант, но я не уверен, что боль и страх нанесут меньший вред. Риск огромен! Если честно, то при таких условиях проводить операции мне еще не приходилось. Берман даст своего анестезиолога, обещал сам присутствовать, если сможет, но... Теперь понимаешь, что ты мне подсунула?! Только, Бога ради, не вздумай передать ей наш разговор!

Когда Маша спустилась в вестибюль, Катя совершенно спокойно сидела на стуле, ожидая подругу. Только по нервно сплетенным пальцам, да по ужасающей бледности можно было определить, как она взволнована. Маша подозрительно посмотрела на подругу: слышала ли она, что сказал Дима? Нет, вроде бы непохоже.
Катя не уловила весь разговор, однако, услышанного было вполне достаточно. Странно, но она не чувствовала страха, скорее, удивление: неужели ей осталось жить всего три дня?! Неужели ребенок, которого она так хотела, убьет ее?! Как странно, как несправедливо! Королев сказал: пятьдесят на пятьдесят. Ну что ж, какой-то шанс у нее все-таки есть, тем более что на операции будут два первоклассных врача и опытный анестезиолог. Хоть в этом ей повезло!

Маша заметила, что подруга ее не видит, занятая своими мыслями.
– Катя! Катя! – окликнула она ее, изо всех сил стараясь казаться веселой. – Знаешь что, давай зайдем в какой-нибудь барчик, выпьем по чашечке кофе. Он там такой "крепкий", что, думаю, твоему сердцу нисколько не повредит. Пойдем, Катюха! Помни, что тебе сказал Берман: не надо вешать нос, все будет о'кей!

 

 

VIII

В маленьком полутемном кафе почти не было людей. В углу за барной стойкой скучала эффектная девица в униформе, постукивая по прилавку длиннющими ногтями, покрытыми черным лаком. Увидев новых посетителей, она нисколько не оживилась.
Подруги заказали кофе и сели за дальний столик у окна.

На улице уже смеркалось, там падали, срываясь с низкого пасмурного неба, редкие снежинки, лениво кружа в морозном воздухе. А здесь было тепло и уютно. Играла тихая музыка – что-то старое, полузабытое и нежное времен восьмидесятых, сладко волнующее душу и вызывающее легкую ностальгию по безвозвратно ушедшей юности. Почему-то появилось ощущение, что все проблемы остались там, за дверью этого островка спасения и покоя. Словно и не она, Катя, всего пятнадцать минут назад стояла перед лицом безжалостной действительности, словно не она услышала суровый приговор врачей. Но не было страха, не было отчаяния и обреченности... Ничего не было – ни мыслей, ни чувств. Какое-то полное отупение и безразличие.

Маша, закурив, с наслаждением затянулась дымом и, откинувшись на спинку стула, прикрыла глаза. Напряжение, в котором она пребывала несколько последних часов, медленно сходило с лица.
– Дай мне сигарету, – неожиданно попросила Катя.
Янтарные глаза удивленно округлились:
– Ты же никогда не курила?!
– А вот сейчас закурю.
– Не дури, Катька! Зачем тебе это?! – но сигарету все же дала, а на языке так и вертелся вопрос: слышала ли Катя, что сказал Дима? Но спросить не решилась.

Катя неумело прикурила, закашлялась:
– Фу, какая гадость! – нервно рассмеявшись, смяла сигарету в пепельнице.
Маша внимательно наблюдала за подругой сквозь ажурную пелену дыма.
– Катя! Не терзай ты себя! Ну, не Судьба, значит, этому ребенку появиться на свет. Ты в этом не виновата! Подлечишь сердце, а через пару лет видно будет... Ты ведь еще молодая. Вон, на Западе, в сорок с лишним рожают и ничего! Раз сам Берман обещал тобой заняться – будешь, как новенькая! – Маша сделала несколько затяжек, то ли просто докуривая, то ли подбирая слова. – И за аборт не волнуйся – Дима первоклассный хирург, а операция пустяковая...
Катя одарила подругу странным взглядом, но тотчас же опустила глаза.
– Ты никогда не говорила, что была замужем...

Маша горько усмехнулась, гася сигарету:
– Я старалась об этом забыть. К сожалению, безуспешно.
– Маша, если тебе неприятен этот разговор...
– Катя! – перебила ее подруга. – Если я отважилась встретиться со своим бывшим мужем теперь – впервые через пять лет после развода – то что может значить разговор?! Я слишком долго носила на сердце этот камень, пора уже, наверное, попытаться если не сбросить, то хотя бы поговорить об этом. Почему бы не сейчас?! У тебя есть время?
– Да.

Действительно ли Маша хотела облегчить душу, поделившись с подругой сокровенным, или решила, что сейчас нельзя оставлять ее наедине со своими, отнюдь не веселыми, мыслями, – Катя не могла определить. Но она жадно ухватилась за возможность выслушать эту неожиданную исповедь, ибо ничто так не помогает хотя бы на время забыть о своих неприятностях, как рассказ о чужих бедах.
– Начать надо, наверное, не с развода, – сказала Маша, вновь закуривая, – и даже не со свадьбы... причина всех моих неприятностей появилась гораздо раньше... В детстве у меня была нормальная, вполне благополучная семья. Родители хорошо зарабатывали; старшая сестра, к тому времени выйдя замуж, переехала жить в Киев, а я не доставляла маме с папой особых хлопот. В отличницы я никогда не лезла, но училась довольно неплохо, занималась бальными танцами, закончила музыкалку... В общем, обычный среднестатистический ребенок.

– Но вот, в девятом классе у нас появился новенький. Сейчас-то я понимаю, что ничего такого особенного, кроме смазливой внешности, в нем не было. Но тогда! О, тогда мне казалось, что это – единственная и неповторимая любовь. Одна на всю жизнь! Все мы, наверное, так думаем в шестнадцать лет и воображаем себя Джульеттой. Это уже потом оказывается, что никакой любви не было и в помине, а была, разве что, влюбленность, да и то – весьма сомнительно. Но в шестнадцать лет все видится только в двух цветах: либо в розовом, либо в черном. И никаких полутонов!
– Ромка тоже проявлял ко мне интерес и, в конце концов, мы стали встречаться... Кино, дискотеки, нежные объятия, страстные поцелуи лунными ночами (точнее – поздними вечерами, поскольку в двадцать три ноль-ноль я должна была быть дома), нашептывание на ухо разных романтических бредней, дурацкие клятвы и прочая подобная ерунда... Его родители искали какие-то полезные ископаемые где-то в Африке, он жил с бабушкой, и ни она, ни мои отец с матерью не возражали против этой "дружбы", даже не догадываясь, насколько далеко зашли наши отношения. А мы, опьяненные новизной ощущений, не слишком-то мучались угрызениями совести.
– Надо отдать должное, Ромка был неплохим парнем: добрым, веселым, щедрым... Он никогда не был занудой, выполнял все мои прихоти. Подруги мне завидовали: еще бы – такого красавца отхватила! А я была горда и счастлива, и жизнь казалась мне чудесной сказкой до тех пор, пока... пока не оказалось, что я беременна.
– Какой ужас! – вырвалось у Кати.
– Во-во! Действительно – ужас! Это произошло в самом начале десятого класса. Если бы ты только знала, что творилось, когда я обрушила на головы родителей это "радостное известие".
– Могу себе представить.
– Нет! Вряд ли можешь, – усмехнулась Маша. – Собрали "семейный совет", на который приехала даже Таня из Киева. Мать, отец, сестра и Ромкина бабка сидели за столом, а мы, как преступники в зале суда, стояли напротив. Позеленевший жених с дрожащими губами и трясущимися руками, повторял, словно заезженная пластинка: "Вы не беспокойтесь, я на ней женюсь..." А самому-то тоже еще семнадцати нет!

– Приговор был почти единодушен: аборт и немедленно, пока никто ничего не узнал! Возразить решилась только Таня. "Мама! Прошу тебя, подумай, – сказала она тогда, – у Машки после этого может не быть детей. Не калечь девчонке жизнь!". "Она себе ее сама искалечила, – орала мать. – Это ты подумай – как мы с отцом людям в глаза смотреть будем?! Позор-то какой!". Отец молчал, но это зловещее молчание было красноречивее слов: он, безусловно, поддерживал мать. Ромкина бабка причитала, как заведенная: "Господи, господи, что же теперь делать?! Горе-то какое!", а "жених" был, вообще, в каком-то шоковом состоянии. Я же, обалдевшая от слез и упреков, измученная тошнотой и безысходностью, с трудом соображающая, не имела сил ни бороться, ни думать о последствиях. Для меня в тот момент важно было только одно – чтобы весь этот кошмар поскорее закончился.
– Таня так, чтобы не слышала мать, спросила: "Ты любишь его?". Я, захлебываясь рыданиями, смогла только кивнуть в ответ. "Тогда решайся! Поехали, будешь жить с нами – Шурик не станет возражать, – родишь ребеночка, закончишь вечернюю школу, а через год Ромка приедет и вы поженитесь. Ну же, сестричка!". Но у меня не хватило духа воспользоваться предложением сестры, тем более что этот шаг означал бы полный разрыв с родителями. Сколько раз потом я проклинала себя за трусость! Ведь если бы я родила этого ребенка, моя жизнь сложилась бы по-другому. Но... – Маша тяжело вздохнула и потянулась за очередной сигаретой.
– Зачем ты так много куришь?! – мягко спросила Катя.
– А! – прикуривая, Маша безнадежно махнула рукой. – Какое это теперь имеет значение?! Моя жизнь никому не нужна, и даже для меня самой не представляет никакой ценности. Так что – годом раньше, годом позже... Слушай дальше. Мать нашла врача, и все проблемы были решены. В больнице сказали сразу: "Первый аборт – весьма нежелателен, в восьмидесяти случаях из ста это грозит последующим бесплодием". Как в воду смотрели! Но мать это не остановило. Нет, я не обвиняю ее, не подумай! Во всем виновата я сама, но мне тогда было всего лишь чуть больше шестнадцати...

– Разговоры на эту тему в семье больше не велись, словно ничего и не было. Однако, недели через две, вернувшись из школы, я нашла на тумбочке две книжки: "Сексуальная жизнь" и "Современные методы контрацепции", – Маша ехидно ухмыльнулась. – Не иначе, мамочка проявила заботу... Десятый класс я закончила как все "порядочные девушки". С Ромкой мы продолжали встречаться, но желание выйти за него замуж как-то поубавилось. Я поступила в институт, его призвали в армию. Первые полгода мы часто переписывались, я ждала, скучала, даже ездила к нему пару раз. Но вскоре меня завертела студенческая жизнь – сессии, экзамены, новые друзья, новые интересы... Да и от него письма стали приходить все реже и реже. Детская любовь постепенно и безболезненно угасла в нас обоих... Сейчас мой бывший "герой романа" женат и имеет двоих детей. Он растолстел, на макушке уже просвечивает лысина... От стройного спортивного красавца осталось только жалкое подобие. Я часто вижу его, спешащего на работу на "толчок" с неподъемными торбами или с тележкой-кравчучкой; иногда одного, иногда вдвоем с безобразно жирной супругой. Когда он один, мы приветливо здороваемся, изредка перекидываемся парой слов, но никогда не говорим о ребенке, который так и не родился и которому сейчас было бы уже двенадцать лет...

– Вот тебе, Катюша, предисловие к драме... На этом мои беды не закончились. Рано или поздно, за все приходится платить, и я очень дорого заплатила за свою ошибку… С Димой я познакомилась на следующий день, после того, как мне исполнилось девятнадцать. Это был подарок Судьбы ко дню рождения... Родители моей подружки уехали на дачу, а мы устроили у нее в квартире небольшую вечеринку. Дима приходился Рите каким-то очень дальним родственником; он был старше нас и в компании "стоящей на головах" молодежи, явно чувствовал себя неуютно. Не знаю почему, но мне сразу понравился этот скучающий в уголке с журналом в руках мужчина. Ты же видела – язык не повернется назвать его красавцем, впрочем, сейчас, с бородой, он стал гораздо интереснее, чем в молодости; но было в нем что-то такое, что, безусловно, привлекало внимание. Я никогда не страдала излишней застенчивостью, поэтому, взяв два бокала с каким-то коктейлем, подошла к нему. Мы познакомились, разговорились. Оказалось, что ему уже двадцать восемь лет, он закончил с "красным" дипломом медицинский институт, работает хирургом и готовится к защите кандидатской диссертации. Кроме того, Дима, как бы между прочим, сообщил, что не женат! Обаяние его личности, тонкое остроумие, умение вести беседу уже через десять минут разговора заставляли забыть о его заурядной внешности, а через полчаса начинало казаться, что он – божественно красив. Я была просто очарована этим человеком!

– Уже на следующий день мне стало ясно, что я люблю его. И если существует любовь с первого взгляда, то эта была – с первого слова, – Маша тихонько рассмеялась, вызвав у Кати ответную улыбку. – Это волшебное чувство было даже не сравнимо с тем, что связывало нас с Ромкой... А еще через неделю выяснилось, что я тоже любима. Если бы ты знала, как я была счастлива!

– Мы поженились ровно через два месяца после знакомства... Первый раз, побывав у Димы дома, мне стало ясно, что я – не их поля ягода. Катька, переступив порог этой квартиры, мне показалось, что я попала в музей: огромный дом, великолепная старинная мебель – антиквариат, не имеющий цены! А видела бы ты эти столовые сервизы! Этот китайский фарфор в серебре! Но роскошь была не кричащая, не вульгарная – нет! Во всем чувствовалась мера, любовь и тонкий художественный вкус хозяев. Еще бы! Семья – интеллигенты в седьмом колене, аристократы, близкие родственники каких-то там князей: то ли Трубецких, то ли Дашковых, я никогда не вдавалась в подробности – свекровь пыталась как-то поведать их родословную, но Димка не дал ей этого сделать, со смехом сказав, что еще в семнадцатом году дворяне вымерли, как мамонты, а интеллигенция сейчас – всего лишь "прослойка в пироге коммунистического общества". Но, так или иначе, семейка – белая кость: мама – знаменитая скрипачка, лауреат черт-те каких конкурсов, кандидат искусствоведения; папа – доктор наук, известнейший нейрохирург; единственный сын – без пяти минут кандидат... И я – быдло рабоче-крестьянское! Можешь себе представить?!

– Нет, жаловаться грех – относились они ко мне неплохо, но называли только на "Вы", да и у меня как-то язык не поворачивался говорить им "мама" и "папа". Свекровь никогда ни в чем меня не упрекала, не "учила жизни" и, вообще, в наши отношения не вмешивалась, может быть потому, что мы жили отдельно – Димкины родители сразу же купили нам небольшую двухкомнатную квартирку – но чувствовалось, что она не в восторге от этого брака и хотела бы иметь более подходящую для их круга невестку.

– Зато моя маман была на вершине блаженства: ее “чучундре" с запятнанной репутацией подвалило такое счастье! Она называла Диму "сыночком", он ее – "мамой", был с ней всегда корректен и предупредителен, но холоден и не стремился часто бывать в гостях у моих родителей. Да и я, признаться, тоже! Странно, но свекровь, проявляющая ко мне вежливую сдержанность, стала для меня роднее матери. Я бесконечно благодарна этой прекрасной женщине. За четыре года моего замужества она преподала мне много уроков, ненавязчиво, как бы между прочим, никогда не читая нотаций. Я научилась вести себя в обществе, одеваться, поддерживать светские беседы; невоспитанная девчонка с плохими манерами превратилась в "леди". И меня "приняли в клан", я стала "своей". День, когда свекровь впервые назвала меня "дочкой", стал вершиной моего счастья. Большего и желать было нечего!

– Ах, Катенька, эти четыре года пролетели как один миг! Ни разу мы с мужем не поссорились, между нами не возникало никаких разногласий – мы понимали друг друга, как говорится, буквально с полуслова. Я начисто забыла и о Ромке, и о той истории. Перед свадьбой я попыталась честно все рассказать Диме, но он просто закрыл мне рот поцелуем, заявив, что все, что было у меня до встречи с ним – больше не существует, и он не хочет ничего об этом слышать. И я окончательно успокоилась.
– Через год безоблачного счастья Дима заявил, что пора бы подумать о ребенке. Но мне удалось уговорить его подождать еще хотя бы год, чтобы я могла спокойно закончить институт. Оказалось, что мой муж безумно любит детей (очевидно, именно это и определило специфику его медицинского образования). В жизни мне еще не приходилось встречать такого яростного противника абортов.

– Чем ближе была защита диплома, тем более настойчивым становился мой муж, да я и сама хотела, чтобы у нас появился малыш. Поэтому, желая сделать Диме приятный сюрприз, я перестала принимать таблетки, ничего ему об этом не сказав. Но время шло, а я все не беременела. Катя, ты не представляешь, как мне стало страшно, когда однажды вспомнила слова докторши, делавшей мне аборт: "В восьмидесяти случаях из ста первый аборт заканчивается последующим бесплодием!". Неужели я попала в эти проклятые восемьдесят процентов?! Я пыталась успокоить себя тем, что иногда, если женщина очень хочет иметь ребенка, но почему-то боится, она, чисто по психологическим причинам, а не потому, что бесплодна, просто не может какое-то время забеременеть. Об этом мне как-то рассказал Дима: парадоксально, но – факт! Однако месяц проходил за месяцем, а ничего не менялось. Я была в ужасе! Институт я, к тому времени, уже закончила, и отнекиваться становилось все труднее.

– И вот, наконец-то, я рискнула пойти к врачу – другого выхода у меня не было, нужно было выяснить, что же со мной такое, пока за это выяснение не взялся сам Дима. Он – тогда уже кандидат наук, подающий большие надежды молодой хирург – работал заместителем заведующего гинекологического отделения первой городской больницы, поэтому я пошла в областную. Какого черта я не поехала на консультацию в другой город?! Но тогда я не могла предположить, что мир настолько тесен, а Судьба так настроена против меня. Я сдала все анализы, прошла всевозможные осмотры... Приговор был однозначен: детей у меня не будет никогда! Как говорит твой муж, ребенок оказался для меня непозволительной роскошью.
– Бедненькая! – вырвалась у Кати. Она забыла о своих несчастьях, всей душой сопереживая и сочувствуя подруге.

– Мне бы, дуре, прийти домой и все рассказать мужу... Ведь он любил меня, очень любил! Он бы все понял! Но... мне не хватило смелости! И я начала врать и придумывать всевозможные отговорки: то мне необходимо сначала поднять гемоглобин, то мне нужен, непременно, только мальчик, то я хочу, чтобы ребенок родился именно весной... Я вертелась, как угорь на сковородке, все больше и больше погрязая во лжи. Черт меня знает, на что я надеялась?! На то, что "помешанному" на детях Диме "перехочется" иметь своего ребенка?! Я прекрасно понимала всю абсурдность этой надежды. Так прошел почти год, и неизвестно, сколько бы времени мне еще удавалось водить за нос моего замечательного доверчивого мужа, если бы не произошло одно событие, окончательно доломавшее мою жизнь...

– Диму перевели работать на должность заведующего отделением в ту самую областную больницу, где мы с тобой сегодня побывали, в ту самую, куда я ходила на консультацию... Мне всегда казалось, что врачи должны хранить врачебную тайну, как священники – тайну исповеди. Надо же быть такой наивной! Меньше, чем через месяц после перевода на новую должность, мой муж пришел домой хмурый, как туча. Я никогда не видела у него такого лица! По взгляду, брошенному на меня, я с ужасом поняла, что тот, с позволения сказать, врач, которому я, по неимоверной дурости, рассказала всю свою историю, посочувствовал своему коллеге и начальнику, что его жена, вследствие сделанного в юности аборта, не может иметь детей.

– Поверь мне, подружка, тот день был самым кошмарным в моей жизни! Мне хотелось провалиться сквозь землю, умереть – все, что угодно, только бы не видеть этих родных глаз, полных гнева, боли и удивления. Он не кричал, не оскорблял меня – он, вообще, ни разу в жизни не повысил на меня голос – он просто молча взял чемодан и стал собирать свои вещи.
– Но ты хоть попыталась объяснить ему, поговорить?!
– Конечно! – устало ответила Маша. – Он не хотел слушать никаких оправданий. Я рыдала, валялась у него в ногах, умоляя остаться и простить. Но он только поднял меня, усадил в кресло, вытер мне слезы носовым платком и сказал: “Не надо унижаться, Маша! Давай расстанемся по-человечески". И все это с таким ледяным спокойствием, что кровь стыла в жилах. Лучше бы он орал или ударил меня, но – нет, что ты! – этот интеллигент до мозга костей не мог себе позволить проявление таких низменных человеческих эмоций! – Маша яростно скомкала в пепельнице недокуренную сигарету.

– Я поняла, что умолять и унижаться действительно бесполезно. Черт возьми, у меня ведь тоже есть гордость! Вот вдвоем с этой гордостью я и осталась! – Маша горько усмехнулась.
– Когда вещи были собраны, Дима сел напротив и просто сказал: "Маша! Я должен был узнать это от тебя самой, а не от своих подчиненных. Я говорил тебе: все, что было до меня – не имеет значения, и не отказываюсь от своих слов. Если бы у тебя хватило мужества все мне объяснить, мы вместе нашли бы какой-то выход. Возможно, взяли бы ребенка из Детского дома. Но ты, сначала догадываясь, а потом, уже твердо зная, что детей у тебя быть не может, предпочитала врать и изворачиваться. Сколько лет ты делала из меня дурака, Маша?! Я простил бы тебе, не задумываясь и твою "первую любовь", и эту глупость с абортом, я простил бы тебе все, что угодно, потому что ни одну женщину никогда я не любил и уже не полюблю так, как тебя... Но простить эту ложь... Не могу, Маша, и боюсь, что никогда не смогу! Мне очень жаль, поверь... За развод не беспокойся, у меня есть знакомый адвокат, он быстро сделает все, что нужно. Эта квартира – твоя. Я никогда не докачусь до того, чтобы судиться: кому – шифоньер, кому – шлепанцы... Прощай, Маша! Если вдруг когда-нибудь тебе понадобится моя помощь – обращайся в любое время дня и ночи". И уже на пороге обернулся и бросил через плечо: "Эх, Машка! Лучше бы ты мне изменила!". Если бы ты знала, с какой болью это было сказано! Это были последние слова, которые я слышала от своего, теперь уже бывшего, мужа с того вечера и до сегодняшнего дня, вот уже пять лет.

Маша замолчала и задумалась, отрешенно глядя окно, полностью уйдя в воспоминания. Давно наступил вечер, в кафе зажгли свет. Должно быть, отвратительное освещение бросило эти темные тени под прекрасные янтарные глаза, сейчас покрасневшие, но сухие. Должно быть, из-за освещения ее лицо выглядит таким осунувшимся и постаревшим. Катя не могла поверить: неужели всегда веселая, беззаботная, легкомысленная Маша и эта несчастная, раздавленная Судьбой женщина – один и тот же человек?
Вошел очередной посетитель, хлопнув дверью, и вернул Машу в реальность.
– Уже стемнело, – сказала она бесцветным голосом, – тебе, наверное, давно пора домой...
– Что ты, Машенька, у меня полно свободного времени!

Маша невесело усмехнулась:
– Спасибо тебе, Катюша! В общем-то, я уже почти все рассказала. О чем рассказать еще? Как я полгода рыдала, практически не переставая, как забыла, что такое нормальный сон и аппетит? Рассказать, как это жутко лежать сутками на диване и следить, сквозь пелену слез, как движется по циферблату секундная стрелка и сознавать, что с каждым ее рывком уходит жизнь? И отчаянно молить Бога, сначала чтобы Дима вернулся, а потом, потеряв всякую надежду, молить уже о смерти, поскольку жизни без Митьки я себе не мыслила? Не знаю, так ли мучился мой бывший муж или нет, но вскорости он женился на какой-то смазливой сопливой девчонке – то ли танцовщице, то ли манекенщице. Я понимала, что он не любил ее, что это было сделано от отчаянья и безысходности... Так же, как я по этим же причинам пыталась довести себя до могилы. Моя семья была в трансе: родители срочно продали квартиру и увезли меня в Киев в надежде, что там я забуду Диму. Ту квартиру, где мы с ним провели четыре счастливейших года, я не позволила продать – чувствовала, что еще вернусь сюда.

– Переезд в столицу мало что изменил в моем состоянии – я все так же продолжала "таять". Если бы я могла хотя бы возненавидеть его! Наверное, мне стало бы чуть легче. Ведь говорят же, что от любви до ненависти – один шаг. Но даже на это я не имела право: его поведение было безукоризненным, а вина целиком лежала на мне.

– Не знаю, сколько времени я продолжала бы изводить себя, и чем бы все это закончилось, если бы однажды утром, подойдя к зеркалу, я не увидела изможденный, обтянутый пергаментной кожей скелет с красными, как у кролика, опухшими от слез глазами и седыми прядями в волосах. Это страшилище, в которое я превратилась, выглядело старше моей матери. Что называется, краше в гроб кладут! Довести себя до могилы мне не удавалось, видимо, я не заслуживала даже смерти. А покончить счеты с жизнью самостоятельно мне, конечно же, не хватило смелости. Я смотрела на себя в зеркало, и во мне постепенно воскресала Женщина. Не отдавая себе отчета в своих действиях, я расчесала тусклые всклоченные патлы; рука сама потянулась к пудренице... Если уж я была осуждена на жизнь, нужно было попытаться вырвать из когтей Судьбы все, что возможно!

– Мне нужно было забыть Диму, постараться не думать о нем. Нужно было чем-то заполнить свой день до отказа, чтобы на душевное самоистязание просто не оставалось ни времени, ни сил. Это был единственный способ выкарабкаться из той бездны отчаяния, в которой я пребывала. Я поступила в аспирантуру, пошла на курсы водителей, парикмахеров, визажистов, модельеров; я стала заниматься конным спортом; тренажерный зал и библиотека были в те годы моим вторым домом... Я, буквально, "доползала" до постели во втором часу ночи, а в шесть утра начиналось все сначала. И лишь благодаря этому бешеному ритму через год я стала такой, как сейчас. Только известие о том, что у Димы родился сын, на какое-то время выбило меня из колеи. Но к тому времени я была достаточно "закалена" и уже не плакала. Знаешь, с тех пор я, вообще, никогда не плачу – просто не могу, разучилась; наверное, весь запас слез я выплакала за те ужасные полгода.

– Через какое-то время в моей жизни стали появляться мужчины. Их было много, пожалуй, даже слишком много. Я хотела, чтобы их губы стерли из моей памяти Митькины поцелуи, чтобы их руки уничтожили воспоминания о его объятиях. Изредка мне удавался этот самообман, но проходило время – иногда ночь, иногда неделя – и каждый раз я убеждалась, что мой очередной любовник – лишь жалкая пародия на Диму. Вовсе не потому, что эти мужчины были плохи сами по себе. Нет, большинство из них были хорошими, порядочными людьми, почти все предлагали мне замужество и безоблачное счастье. Но у меня хватило ума не превращать в ад жизнь ни в чем неповинных людей. В итоге я вынуждена была с грустью констатировать факт, что по-прежнему люблю своего бывшего мужа. Он не был у меня первым, не стал последним, но навсегда остался единственным мужчиной в моей жизни, единственным, кого я, действительно, любила.

– В столице время летело для меня необычайно быстро. Я досрочно закончила с отличием аспирантуру, защитила кандидатскую по химии, а затем и по биологии. Я изменилась, Катя, очень изменилась: повзрослела и стала сильной, знающей себе цену женщиной, готовой противостоять любым невзгодам, не опасаясь сломаться. Какое-то время я проработала в университете, но Киев всегда оставался для меня чужим; переулки и скверы родного города властно призывали обратно. Но главная причина моего возвращения была не в этом: я боялась себе признаться, что возвращаюсь домой, подчиняясь лишь одному мучительному, неудержимому желанию вновь увидеть Диму. Нет-нет, я ни в коем случае не собиралась попадаться ему на глаза и, тем более, разговаривать со своим экс-мужем. У него была жена, сын – своя жизнь, вмешиваться в которую я не имела права. Но видеть его издали, иногда... В таком невинном и, честно говоря, сомнительном удовольствии я не могла себе отказать.

– Не могу тебе передать, какие чувства охватили меня, когда я переступила порог квартиры, где была так счастлива и где моя семейная жизнь потерпела полный крах. Я вернулась туда преображенной, воскресшей из пепла отчаянья и боли, словно птица Феникс. Однако, обстановка, вещи, посуда – сами стены – будили во мне воспоминания, которых лучше было бы избежать. Я не могла остаться жить в этой квартире, не рискуя "сорваться". И я обменяла ее на другую – ту самую, где живу сейчас, предварительно распродав мебель, на которой сидел, лежал, к которой прикасался когда-то мой муж... Окна новой квартиры выходят в тот переулок, по которому каждое утро Дима идет на работу. Теперь ты понимаешь, чем вызваны мои ежедневные опоздания на лекции?! По той же самой причине любую свободную минуту в институте я провожу возле окна нашей лабораторки – ведь через него видна областная больница... Часто я вижу его вместе с сыном – очевидно, по дороге на работу Дима заводит ребенка в садик. Мальчик очень похож на своего отца, но мне кажется, внешне он будет более привлекательным, когда вырастет. А вот Димину супругу мне ни разу не довелось увидеть...

– Только, находясь на смертном одре, я рискнула бы вновь взглянуть в глаза человеку, с которым была когда-то так счастлива, которого люблю по сей день. Но ты – моя единственная подруга и тебе была нужна помощь.
– Маша, если бы я только знала, что значит для тебя этот визит к "знакомому врачу", ни за что не пошла бы!
– Брось, Катюха! Все нормально! Я даже благодарна тебе. Наверное, сама бы я никогда не решилась на этот шаг. Всю прошлую ночь я не спала, думала, как пройдет эта встреча... Смогу ли я "держать себя в руках"?! Как видишь, смогла.

Горькая повесть была досказана, Маша замолчала. Молчала и Катя, потрясенная услышанным. Все слова сочувствия были бы бесполезны и банальны. Играла тихая музыка, засидевшиеся допоздна посетители расходились по домам. В пепельнице высилась гора окурков со следами алой помады... Изящный тонкий пальчик с ярко-красным ноготком задумчиво описывал круги по краю чашки с нетронутым остывшим кофе.

 

 

IX

  Ни в четверг вечером, ни утром следующего дня Катя не решилась рассказать мужу о своей беременности и неутешительных прогнозах врачей. Да и стоило ли рассказывать?! Что это могло изменить?! Искать сочувствия у человека, который, лежа рядом с ней в постели, мечтает о другой женщине и шепчет во сне: "Ольга... Оленька" – по меньшей мере, глупо! Однако, с другой стороны, именно он – отец этого ребенка... Именно он останется с Артемкой, если ее сердце не выдержит операции. Нет, нужно найти в себе силы и поговорить с Костей! Сегодня же вечером, ведь времени остается все меньше и меньше. Мучительно хотелось поехать к матери, обнять ее и сына, может быть в последний раз. Но мама удивится ее приезду, начнет расспрашивать, волноваться... Зачем пугать ее раньше времени, даст Бог – все обойдется?!
Весь день в ожидании предстоящего разговора Катя не могла найти себе места. На семинарских занятиях она едва слушала отвечающих; студенты тихонько посмеивались: "Какая наша Катя сегодня задумчивая! Уж не влюбилась ли?!".

В лабораторию заходил Андрей, защитивший вчера диплом на "отлично", но все такой же невозмутимо спокойный и загадочный, словно это событие являлось лишь незначительным эпизодом в его жизни. Но сегодня Кате было не до него – она рассеянно отвечала что-то невпопад, забыла даже поздравить парня с окончанием института. Андрей понял, что Катины мысли витают где-то далеко и, сославшись на срочные дела, деликатно удалился.
Маша, после вчерашних откровений, выглядела слегка осунувшейся и с расспросами к подруге не приставала.

День прошел незаметно. Поразительно, но чувствовала себя Катя вполне сносно: ни тошноты, ни головокружения; разве что – сердце слегка покалывало, однако, к этому она давно уже привыкла. Может быть, Берман просто перестраховывается, и ничего такого ужасного у нее нет?! Но, будучи скорее пессимисткой, нежели оптимисткой, она сама едва ли в это верила.
По дороге домой вспомнила, что Костя сегодня придет поздно – юбилей у начальника цеха – и, скорее всего, "под мухой". Странная смесь досады и облегчения... Впрочем, это всего лишь отсрочка, и неприятный разговор неизбежен. Тянуть-то дальше некуда!

Вечер прошел в обычных хлопотах по хозяйству, а позднее – наедине с телевизором. Часы показывали уже начало двенадцатого, а Кости все не было. Что ж, сегодня, скорее всего, поговорить не удастся! Катя собралась было ложиться спать (чего это ради она должна с тревогой дожидаться возвращения мужа, если ему нет никакого дела до нее?!), как вдруг услышала звук открываемой двери. Наконец-то! Как ни старалась Катя обмануть себя притворным безразличием, на душе кошки все-таки скребли – не то нынче время, чтобы ночами по улицам ходить!

Костя вошел тихо, стараясь не шуметь, чтобы не разбудить жену.
– Ты не спишь? – спросил он удивленно, и губы расплылись в улыбке – в той самой улыбке, какой очаровал он ее тринадцать лет назад – озорной, мальчишеской, искренней.
Поразительно – даже морщина на лбу разгладилась, глаза радостно блестят... Что это с ним?! А Костя, бросив на кресло пиджак, внезапно подхватил жену на руки и закружил по комнате, смеясь:
– Катюха! Что я тебе расскажу!

Катя от неожиданности только ойкала, испуганно поджимая ноги, чтобы, не дай Бог, что-нибудь не зацепить и не разбить: комната-то – одно название – размером с тюремный каземат.
– Костя! Костя! Поставь меня на пол, немедленно! Да что случилось-то?!
– Катька! Кузьмич в понедельник уходит на пенсию! Я – начальник цеха! Слышишь, котенок, я – начальник цеха!
Повинуясь внезапному порыву, Катя кинулась мужу на шею. Он обнял ее, прижал к себе:
– Катя! Теперь мы, наконец-то, заживем по-человечески! Руководству завода и начальникам цехов зарплату не задерживают – Кузьмич мне как-то по пьянке проболтался! А возможностей сколько! Знаешь, какие они аферы прокручивают?!
– Ты смотри – поосторожнее! – сразу заволновалась Катя.
– Что я, по-твоему, дурак что ли?! Не переживай! Через год-полтора будем жить в новой квартире, а не в этом скворечнике! И у Тёмки будет своя комната, и у нас спальня, и еще хотя бы одну надо, чтобы гостей принимать. Брата сразу в гости приглашу – пусть увидит, что не он один чего-то в жизни добился! И мама твоя пусть к нам приезжает, и к моим, наконец-то, съездить сможем! – он взял ее лицо в свои большие, шершавые от мозолей ладони, заглянул в светящиеся счастьем изумрудные глаза. – Все у нас с тобой будет, Катюша! Все будет по-другому, вот увидишь!
– Дай-то Бог! – вздохнула Катя.

Вздох заглушил жадный поцелуй мужа, причинивший ей боль. Она слегка уперлась руками ему в плечи, пытаясь оттолкнуть. Не тут-то было! Он целовал ее лихорадочно, неистово, словно опасаясь, что она может исчезнуть. От него исходил тяжелый, тошнотворный запах перегара. Катя вновь предприняла тщетную попытку освободиться от объятий мужа, – навалившиеся на ее плечи проблемы не располагали к любовным играм, да еще и с подвыпившим, находящимся в каком-то полубредовом состоянии, мужчиной. Но он, словно первобытный дикарь, "сграбастал" свою жертву в охапку и поволок на диван, нимало не интересуясь, хочет ли она этого...

Приглушенный свет торшера мягко освещал комнату. Они лежали рядом на диване обнаженные, занятые каждый своими мыслями. Костя, удовлетворив свои потребности, с мечтательной улыбкой созерцал потолок, строя планы на будущее, казалось, напрочь забыв о присутствии жены.
Катя раздраженно накручивала на указательный палец кончик косы, разочарованная и злая. Косте всегда было наплевать, что она чувствует в постели, но сегодня это "занятие любовью" скорее было похоже на изнасилование. И в лучшие времена, когда муж приходил домой выпивший, она старалась отодвинуться на самый край дивана, чтобы не нюхать этот жуткий запах, но сейчас – это просто невыносимо! Теперь он лежит с дурацкой улыбкой и о чем-то мечтает. Остается надеяться, что не о своей драгоценной Оленьке. Это было бы уже пределом всему! Катя чувствовала себя дворовой собачонкой, которую чем-то довольный хозяин приласкал мимоходом и тут же отпихнул ногой прочь. Было обидно, и хотелось заплакать или наговорить ему гадостей. Обдумывая, что будет в данном случае приемлемей, Катя перевернулась на спину.

Костя скосил глаза на жену. Сейчас в полумраке комнаты она не казалась такой бледной и изможденной, как обычно. Пожалуй, если ее откормить, она будет очень даже ничего! А то худющая, как скелет – вон, ребра торчат и размер груди, словно у тринадцатилетней девочки. Он заметил, как яростно теребит Катя свою косу, и ему стало стыдно: да, пожалуй, вел он себя сегодня в постели, как свинья. С Ольгой бы никогда себе такого не позволил! Костя протянул руку и ласково провел кончиками пальцев по впалому животу, замаливая грехи.

Катя вздрогнула, отбросила его руку и внезапно выпалила:
– Костя! Я жду ребенка!
Наверное, если бы в комнате появились инопланетяне или наступил Судный день, это не произвело бы такого впечатления на Костю, как эти три простых слова! Он шарахнулся, словно она была зачумленная:
– Что ты сказала?! Повтори, что ты сказала?! – срывающийся шепот был страшен.
– То, что ты слышал! – огрызнулась Катя, но уже менее уверенно, осознав, что не с этой фразы следовало начинать и не под это настроение.
Через секунду они уже стояли друг против друга на коленях на диване и выглядели бы довольно нелепо, если бы не трагизм ситуации.
– Ты! Ты! Как ты посмела! – яростно хрипел Костя, не давая ей возможности ничего объяснить. – Какое ты имела право?! Ты брехала, что принимаешь таблетки! Брехала! Дрянь! Этого не будет! Все мои планы, все – к черту! Этого ребенка не будет! Слышишь ты, упрямая дура, не будет! Я уйду от тебя к чертовой матери! Поняла?! Тебе не удастся сделать из меня идиота! Не надейся!

Он остановился на мгновение, чтобы передохнуть, прежде чем обрушить на нее новую порцию оскорблений. Таким Катя никогда его не видела! Он был взбешен, слепая ярость заглушила в нем все другие чувства. Она попыталась воспользоваться этой передышкой, чтобы успокоить разошедшегося ни на шутку супруга. Но он не дал ей даже рта раскрыть!
– Если ты посмеешь родить этого ребенка, я тебя брошу, ясно тебе?! Я разведусь с тобой и заберу у тебя Артёмку! Клянусь, что так оно и будет, если ты не сделаешь аборт!
– Ты со мной разведешься?! Да у тебя не хватит духу это сделать! – теперь уже и Катя не помнила себя от гнева и возмущения. – Ты же трус! Трус! Тебя хватает только на то, чтобы таскаться за юбками, а когда приходится решать – ты предпочитаешь перекладывать это на женщин! Думаешь, я не знаю, что ты вернулся не из-за сына, а потому, что твоя Ольга тебя бросила! И молодец! Правильно! Кому такое ничтожество нужно! Если бы не Артёмка – ноги бы моей тут не было! Я тебя презираю! Ничтожество! Ничтожество!
– Замолчи! Заткнись, дура! Да ты мизинца Ольгиного не стоишь! Ты посмотри на себя! Посмотри – на кого ты стала похожа! Лахудра! Уйдет она! Катись! Да на тебя ни один мужик не позарится!
– Мужик! Это ты-то – мужик?! – Катя задыхалась от злости. – Да ты никогда не был настоящим мужиком ни в жизни, ни в постели!
– Ах, в постели?! В постели?! Да это ты – бревно бесчувственное! Ханжа чертова! Тебе что, есть с кем меня сравнивать?!
– Нет! Я в отличие от тебя не шляюсь с кем попало! И напрасно! Давно уже пора бы наставить тебе рога! По крайней мере, узнала бы, что такое настоящая любовь – когда мужчина думает о женщине, а не только о себе!
– Да заткнешься ты или нет, наконец-то?! – Костя схватил ее за плечи и встряхнул. – Опомнись! Уже все пределы переходишь, дура!
Нет, он не ударил ее! Конечно же, у него и в мыслях такого не было! Просто, не рассчитав силу, оттолкнул. И она, потеряв равновесие, упала с дивана и, ударившись головой об угол журнального столика, потеряла сознание...

Очнулась уже на диване от холодной воды, которой перепуганный муж щедро обрызгивал ее.
– Катя! Елки-палки! Я не хотел! Честное слово! – вид у Кости был виноватый и взволнованный.
Катя прикоснулась рукой к ушибу – на лбу вздулась шишка; хорошо хоть до крови не разбила. Ярость, ослеплявшая ее несколько минут назад, внезапно улетучилась. Осталась только усталость и опустошенность, но видеть мужа, а тем более, лечь спать рядом с ним – в данный момент это было выше Катиных сил. А тот, с побелевшими губами, не знал, что сказать и сделать.
– Катя! – промямлил он. – Я тебе наговорил черт-те чего... – это должно было означать извинения.

Но теперь уже Катя не хотела слушать никакие оправдания. У нее пропала всякая охота объяснять мужу, зачем она начала этот разговор. Ни о каком понимании, ни о какой поддержке с его стороны не могло быть и речи. Она поднялась с дивана, но тут же вынуждена была ухватиться за Костю – голова кружилась неимоверно. Только сотрясения ей не хватает! Но через минуту предметы перестали "двигаться" по комнате, и Катя молча начала одеваться.
– Куда это ты?! – искренне удивился Костя, он не мог даже вообразить, что его жена куда-то собралась идти ночью. Конечно, раньше у них никогда не было таких скандалов, но это же – не повод...
– Я поживу несколько дней у Маши, – спокойно ответила она, словно это было нечто само собой разумеющееся.
Такого поворота событий Костя не ожидал. Одно дело наговорить друг другу гадостей, но совсем другое – уйти из дома.
– То есть как это – у Маши?!
– Так, у Маши! Больше мне деваться некуда. Я не могу тебя сейчас видеть... Поэтому, по крайней мере, пока не приедет Тёмка, я поживу у нее... А дальше – будет видно.
– Ну и катись! – разозлился Костя. – Пока не сделаешь аборт – можешь не возвращаться!
– Не переживай! Не вернусь! – огрызнулась Катя, направляясь в прихожую.

Костя понял, что это – серьезно и испугался:
– Катька! Стой, я тебе говорю! Перестань дурить, слышишь?! – он ухватил ее за рукав пальто, надеясь удержать.
– Да отцепись ты! – Катя резко рванула рукав и хлопнула входной дверью перед его носом.
Блуждая по промерзшим неосвещенным ночным улицам, она чувствовала себя самым несчастным существом на свете...

Заспанная Маша в накинутом на кружевную сорочку изящном пеньюаре открыла дверь и, ни слова не говоря, удивленно воззрилась на Катю.
– Машка! – Катя говорила тихо, неуверенно, боясь расплакаться. – Можно я у тебя переночую? Ты одна? Я тебе не помешала?
– Заходи, конечно! – Маша пропустила подругу в комнату и тут только заметила на ее лбу огромный фиолетовый синяк. – Это что?! Это он тебя так?!
– Нет! – всхлипнула Катя и солгала, все еще пытаясь выгородить мужа. – Это случайность. Он не виноват. Я сама упала.
– Ага! Сама упала! А потом решила нанести мне визит в три часа ночи! Ты и после этого будешь говорить, что любишь его?!

В ответ Катя лишь разрыдалась. Маша усадила ее на диван, принесла горячего чая.
– Я не понимаю, ты что мазохистка, что ли? – спросила девушка, стеля подруге постель. – Зачем ты калечишь свою жизнь, Катя?! Брось его! Брось сейчас, когда у тебя есть великолепная возможность устроить свою жизнь. Брось, пока ты еще молодая!
– Я не могу! Не могу из-за Артема! Тебе этого не понять! – давилась рыданиями Катя. – Он боготворит отца! Если на суде его спросят, с кем он хочет остаться, я уверена, что сын, не задумываясь, выберет его! Я не смогу жить без Тёмки!
– Увы! Мне этого, действительно, не понять! Ты хорошая мать, но это не дает тебе право хоронить себя как женщину! Где твоя гордость?! Он уже вытер об тебя ноги, а лет через десять, когда Артем вырастет, твой бесценный супруг просто вышвырнет тебя за ненадобностью, как износившуюся вещь. Вот тогда ты уже не будешь нужна никому! И сын вряд ли сумеет оценить такую жертву! Одумайся, подружка! Одумайся, пока не поздно! Что ты будешь делать тогда?! Рядом уже не будет такого Андрея, готового для тебя на все! Судьба редко дает нам шанс изменить свою жизнь! Если ты сейчас не воспользуешься им – будешь потом проклинать себя до последних дней, попомнишь мое слово!
– Хватит пророчествовать! И без тебя тошно! – взмолилась Катя. Слезинки, срываясь с подбородка, капали в чашку с чаем.

Маша обняла подругу, ласково поцеловала в щеку:
– Такая, Катюха, наша бабья доля – слезы по мужикам проливать! Не стоит он твоих слез, ей-богу, не стоит. Но ты поплачь, Катенька, поплачь! Тебе легче станет, вот увидишь! Как говорят: "С бедой надо переспать ночь!", утром все будет восприниматься не так трагично, посмотришь! А сейчас плачь – со слезами беда прочь утекает – так моя бабушка-покойница говорила когда-то. Царствие ей небесное!
Маша вздохнула и прошептала едва слышно:
– А у меня, вот, слез уже не осталось. Все выплакала!

 

X

Маша оказалась права: наутро все выглядело уже не таким ужасным и непоправимым, разве что синяк на лбу стал еще страшнее. Однако изучение в зеркале своего отражения вряд ли способствовало улучшению Катиного настроения – на людях с такой отметиной показываться было, решительно, невозможно.
– Замечательно! – Катя в сердцах чертыхнулась. – Как я теперь на улицу выйду?!
– О чем это ты?! – крикнула Маша из ванной.
– О своей физиономии! Что мне теперь делать?!
– Челку! – ответ был лаконичен и прост как все гениальное.

Эта мысль даже не могла прийти Кате в голову:
– Ну да! Я никогда в жизни не носила челку!
– Все бывает в первый раз, – спокойно ответила Маша, входя в комнату, – разумеется, если ты предпочитаешь дней десять не вылезать из квартиры – можешь и дальше молиться на свою косу.
Скрепя сердце Катя вынуждена была согласиться с подругой, однако посещение парикмахерской в таком виде ее тоже мало прельщало.
– Зачем тебе парикмахер?! – удивилась Маша. – Делов-то – отрезать прядь волос! Сейчас все будет о'кей! – и она вооружилась ножницами.

Золотистый локон упал на колени, вызвав острое чувство сожаления. Маша фыркнула, заметив выражение лица подруги, и быстро заплела уцелевшие волосы в косу, которая почти не стала тоньше.
Оценив творение рук своих, Маша разочарованно протянула:
– Мда-а! Синяк, конечно, мы замаскировали, но лучше выглядеть ты не стала! – она выдержала эффектную, почти мхатовскую, паузу и торжественно закончила: – Катя! Косу нужно обрезать!
– Делать мне больше нечего! – возмутилась Катя. – Мало тебе того, что ты натворила, хочешь и последнее откромсать?!
– Ну, хозяин – барин! Ходи, как чучело! Завтра в институте выпускной, ты будешь выглядеть просто великолепно! – съязвила она.
– Не пойду я ни на какой выпускной! Не то у меня настроение.
– Нет, ты пойдешь! Пойдешь! – вспыхнула, как искра, Маша. – Ты пойдешь, хотя бы для того, чтобы в последний раз увидеть Андрея!
– Как – в последний раз?! – опешила Катя. – Ты же говорила, что декан предложил ему работу на кафедре...
– Декан-то предложил, да он пока не согласился! От такой работы без причины не отказываются! Так что на вечер ты пойдешь! И будешь там самая красивая, самая веселая и самая обаятельная. И плевать на твое настроение! Ты сама должна создать себе настроение! Ты должна быть сильной, Катенька, уверенной в себе...
– Как ты? – грустно улыбнулась Катя.
– Нет! Не как я! – ответила Маша серьезно. – Чтобы стать такой, как я – нужно испытать слишком много боли, пройти через такие душевные муки, которые и врагу не пожелаешь... Тебе нужно просто поверить в себя. Доверься мне, подружка! Смени свой имидж, стань совсем другой, сначала внешне, и ты увидишь, как изменится мир вокруг тебя, как по-другому будут воспринимать тебя люди. Для того, чтобы выглядеть красавицей не обязательно ею быть, достаточно уверенности, что ты красива, и тогда в это поверят все. Природа редко создает абсолютно совершенную красоту! Из всех людей, что я встречала за свою жизнь – и мужчин, и женщин – Андрей – самое великолепное ее творение. Но таких – единицы, а нам, грешным, надо самим корректировать ее работу и исправлять ошибки... Послушай меня, давай сделаем тебе другую прическу, подкрасим седину, выберем макияж...
– Но, – неуверенно начала Катя, – я не знаю, как-то непривычно в стрижке, да и...
– Если ты сейчас упомянешь своего мужа – я тебя удушу твоей же косой! – взорвалась Маша.

Катя едва сдержала улыбку – Машка была неотразима в своем благородном стремлении сделать из подруги "фотомодель" и устроить ее личную жизнь... Что ж, возможно она и права, даже, скорее всего – права. Катя усмехнулась – что значит потерять косу, если через пару дней, может статься, ей суждено потерять жизнь?! Два дня, осталось всего два дня... А что она видела за свои тридцать с лишним, что было у нее, кроме общаг, кастрюль, слез и вечной нехватки денег?! Быть может, и впрямь стоит послушаться Машку и попытаться стать совсем другой, хотя бы на то недолгое время, что ей суждено прожить?! Катя обхватила пальцами свое золотистое сокровище – толщина косы не давала пальцам сомкнуться. Жаль, конечно, но, в общем-то, – не велика потеря! Если все обойдется, года за два-три можно будет отпустить новую, хотя, стоит ли?! Это в восемнадцать лет волосы такой длины – украшение, а в тридцать пять – анахронизм.
– Режь! – решительно сказала Катя, взмахнув рукой, будто отсекая что-то и отбрасывая прочь.
Маша, словно пятилетняя девочка, от радости захлопала в ладоши и бросилась целовать подругу.
Катя, смеясь, отмахивалась от объятий.
– Давай, делай из меня Мисс Вселенную! Только, на выпускной я все равно не пойду – не в чем!
– Как это – не в чем?! – Маша стремглав бросилась к шкафу, и оттуда начали вылетать прямо на пол всевозможные наряды. – Сейчас мы тебе что-нибудь подберем... Не в чем!!! Ты будешь у нас самая красивая! ...Вот!

Маша выудила из недр шифоньера изумрудно-зеленое платье из тончайшего велюра, точно в тон Катиных глаз. У молодой женщины перехватило дыхание: платье было великолепно, но... обладательница этого роскошного наряда была на полголовы выше подруги и излишней худобой не страдала.
– Примерь! – Машино великодушие не знало границ. – Ты будешь в нем неотразима, голову даю на отсечение! Все мужики просто попадают!
– Машенька! Спасибо тебе, дорогая! Но, видишь ли, это не мой размерчик! – улыбнулась Катя.
– Мда-а, – смутилась Маша, – об этом я как-то не подумала!

Однако смущение длилось не долго – тотчас же была разложена швейная машинка, и в руке у девушки мелькнули ножницы.
– Нет! Не надо! – только и успела крикнуть Катя, ужаснувшись этим приготовлениям. – Что ты собираешься делать?!
– Ты же сказала, что это – "не твой размерчик"! – просто ответила Маша. – Значит, сейчас сделаем твой!
– Ты с ума сошла!!!
– Нисколько! Мне это платье смертельно надоело, к тому же, мне никогда не шел зеленый цвет. Одевай!

...Спустя несколько часов Катя, облаченная в свежеперешитое платье, теперь облегающее ее тоненькую фигурку, словно вторая кожа, в стрижке "а-ля Миррей Матье" макагонового цвета и искусно выполненном макияже в золотисто-коричневых тонах, боязливо взглянула в зеркало.

Из недр зазеркалья огромными изумрудными глазами на нее смотрела поразительно красивая женщина – хрупкая и нежная, словно сотканная из воздуха.
– Это... я?! – легким вздохом изумления сорвалось с губ.
– Ты, моя дорогая, ты! – Маша возникла в зеркале за спиной этого чудесного создания, но даже ее яркая красота не смогла затмить очарования, словно ореол окружающее женщину в зеленом.
– Ты похожа на дриаду! – восхищенно шепнула Маша подруге.

Катя с удивлением, почти с испугом, вглядывалась в свое отражение, не в силах свыкнуться с мыслью, что красавица в зеркале – это она, Катя, а не сказочное видение, которое вмиг растает, стоит только проснуться. Она невольно протянула руку к своему двойнику. Маша расхохоталась. Это был ее триумф! Подвижное выразительное лицо отражало восторг и гордость Художника, созерцающего свое Творение.
– Что ты со мной сделала?! – одними губами прошептала Катя, не отрывая взгляда от прекрасной незнакомки.
– Тебе не нравится?!
– Нравится! Очень нравится! – с жаром, словно очнувшись, воскликнула Катя, оборачиваясь к подруге. – Но… но... это – не я!

Маша снова рассмеялась, теперь уже тихо и ласково, своим дивным серебряным смехом:
– Я просто вытащила наружу то, чем наградила тебя Природа и что ты так старательно стремилась похоронить! Впервые увидев тебя, я подумала: "Эта женщина божественно красива – редкой, изящной, утонченной красотой! Неужели она этого не видит?! Неужели не найдется человека, который поможет ей открыть свое настоящее "Я"?! Ведь стоит приложить минимум усилий, и она преобразится!" И я поклялась, что этим человеком стану я. Долго же ты сопротивлялась! – Маша лукаво улыбнулась. – Очевидно, твоему мужу нужно было раньше дать тебе в лоб.

Однако, ей тут же пришлось пожалеть о своей неудачной шутке: при упоминании о муже Катя сразу же помрачнела и как-то сникла.
– Как знать, – поспешила исправить досадную оплошность Маша, – быть может, новая внешность поможет тебе вернуть любовь мужа.
– Думаешь?! – с сомнением и в то же время с надеждой спросила Катя.
– Уверена! – безапелляционно заявила Маша. И невозможно было понять: действительно ли она в этом уверена или хочет заставить поверить подругу.
– Мне кажется, ты ему просто приелась.
– Что ты имеешь в виду?!
– Подумай сама, мужиков постоянно тянет к чему-то новому. Это у них в генах заложено! Вспомни: древний человек, инстинкт продолжения рода, поиск новых самок, наиболее полно отвечающих критериям деторождения, наконец, полигамные браки...
– Прошли миллионы лет!

Маша рассмеялась:
– Ты считаешь, что на уровне биологических инстинктов мы так уж сильно отличаемся от далеких предков?! Что ты тогда скажешь по поводу восточных гаремов?
– Это традиции Ислама... – неуверенно протянула Катя. – Думаю, такое количество жен объясняется, прежде всего, соображениями престижа.
– И только-то?! – лукаво усмехнулась Маша. – А, по-моему, безразлично верит ли мужчина в Аллаха, в Иисуса или в Будду, он все равно остается мужчиной... Разве нет?! Впрочем, мы несколько отвлеклись от темы. Раз уж природу мужиков изменить невозможно, надо попытаться как-то приспособиться и обратить их стремление к новизне себе на пользу... Если отбросить феминистские амбиции и женскую солидарность, то твоего мужа тоже можно понять – в течение двенадцати лет ежедневно перед его глазами мелькает одна и та же женщина, именуемая Женой. Причем, в большинстве случаев, эта самая жена одета в старый халат и стоптанные шлепанцы, небрежно причесана (о косметике я уже не говорю!), к тому же, постоянно чем-то недовольна, ворчит и "пилит" своего благоверного по поводу и без повода...

Катя молча опустила голову – возразить было нечего. Несколькими штрихами, с достоверной точностью, эта молодая девушка, в которой, казалось, сосредоточилась женская мудрость не одного десятка поколений, нарисовала драму Катиной семейной жизни. Да и только ли Катиной?!
– Не обижайся, Катюша, – мягко и грустно сказала Маша, – я сейчас говорю не только о тебе. К сожалению, это беда многих женщин, практически всех. Вряд ли их можно винить в этом. Мужчин семейный быт так не засасывает, а на женские плечи после замужества обрушивается слишком много обязанностей, гораздо больше, чем прав. И, невзирая на это, каждая женщина стремится выйти замуж и побыстрее надеть на себя хомут, который потом она, словно ломовая лошадь, будет тянуть всю жизнь. Но это, опять-таки Природа, теперь уже женская! А любовь, она, как костер, – постоянно надо подбрасывать поленья, иначе погаснет.
– Господи, Машка, тебе всего лишь двадцать восемь! Откуда ты все это знаешь?!

Маша невесело усмехнулась:
– У меня было достаточно свободного времени, чтобы подумать об этом.
Остаток вечера прошел в задушевных беседах. Маша пустила в ход все свое обаяние и красноречие, чтобы отвлечь подругу от грустных мыслей. И это ей почти удалось, – временами Катя напрочь забывала о том, что предстоит ей в понедельник. А времени оставалось все меньше и меньше...

Торжественное вручение дипломов было назначено на час дня. По подсчетам ректората официальная часть должна была занять часа два и плавно перейти в вечеринку с шампанским и танцами, грозившую затянуться до рассвета. Все утро женщины провели у зеркала. Маша испытывала неизъяснимое удовольствие, любуясь прихорашивающейся подругой. Перемена, произошедшая во внешности, неминуемо должна была повлечь за собой более глубокие радикальные изменения, затрагивающие образ мыслей, манеру поведения и, возможно, душу. И сейчас, наблюдая, как расправились вечно сгорбленные плечи, как гордо приподнялся подбородок, и даже взгляд стал другим, – девушка понимала, что Катя меняется, и этот процесс уже не остановить.
А та, пристально рассматривая свое отражение, внезапно прошептала:
– Это похоже на сказку о царевне-лягушке!

Маша звонко рассмеялась:
– Это доказывает только то, что в каждой лягушке томится царевна, нужно только дать ей свободу!
– Спасибо тебе, Машенька! – Катины глаза говорили красноречивее слов.
– Пустяки! Я сама получила громадное удовольствие, наблюдая процесс превращения куколки в бабочку. Смотри только, Царевна-лягушка, как бы твой Иван-царевич не подложил тебе какую-нибудь свинью! Знай себе цену и помни: ты – обалденно красивая, уверенная в себе, самостоятельная женщина, способная составить счастье любого мужчины, а их – миллионы, свет клином на твоем муже не сошелся!
Катя только улыбнулась в ответ, но это была уже не обычная робкая, смущенная улыбка вчерашней Кати. Нет, так могла улыбаться только женщина, не просто уверенная в своей исключительной красоте, а сознающая, что она – личность, индивидуальность, права которой никто не смеет попирать. Такой улыбкой сводила мужчин с ума сама Маша, такой улыбкой пленила три года назад Катиного мужа Ольга.

конец первой части

продолжение следует...